Страсти по Фоме. Книга 1 (СИ) - Осипов Сергей. Страница 72
— А то вон тоже из твоего сна идут! — показал Леша. — Как бы чего не вышло…
Сон Фомина, как уже говорилось, знали во многих окрестных барах, а уж Леша, вынужденный слушать его каждый день, выучил его наизусть. Сон он называл «Три толстяка и стайер». Стайер, естественно, был Фомин, хотя бегал он там, в этих снах, как спринтер. Главных героев своих кошмаров Фомин описывал так живо, что не узнать их мог только человек, начисто лишенный воображения. У Леши с воображением было все в порядке, пятнадцать лет за стойкой без воображения сдохнешь, поэтому он, предупредив друга, на всякий случай придвинул к себе телефон.
Фомин посмотрел в зал и увидел трех толстяков, идущих к его столику. Но в отличие от сна, где их было только трое, теперь их сопровождал еще один человек, почти нормального телосложения, но как бы сильно изможденный. Он был во френче и с совершенно безумными глазами внутри страшных черных кругов. Намерения вновь прибывших были настолько очевидны, что люди стали выходить из бара, не рассчитавшись: на фиг, на фиг!..
— Ну, ребята, если вы не из одной команды, приготовьтесь для приветствия, — сказал Фомин молодым людям.
Те засияли еще ярче…
— Алле, милиция? Верхний Козловский, пять, вооруженный налет! — услышал Фомин голос Леши.
Леша и сам до конца не верил в то, что говорил, но уходящие от расплаты клиенты были сильнее любого здравого смысла, тем более, что появившиеся толстяки явно напоминали громил, а их спутник — хорошо вооруженного психа.
— Э, алле, вы куда?! — кричал Леша разбегающимся клиентам и одновременно разговаривал с дежурным.
Но его никто не слушал, так как одновременно с этим, с появлением толстяков, в баре стало происходить что-то невообразимое. Странные гости вдруг обвесились светящимися спиралевидными гирляндами, вооружились слепящими трезубцами и преобразились неземной красотой. Отовсюду — с потолка, стен, из-под столов понеслись длинные трассирующие искры, словно произошло повсеместное короткое замыкание. Концы гирлянд и трезубцев пришельцев взрывались ослепительными молниями, шарами и звездами. Или они были лишь в глазах изумленного Леши? Во всяком случае, ему казалось, что в помещении родного заштатного бара началась настоящая гроза, только без дождя. Свежо и опасно запахло озоном. Кроме того, то ли с испугу, то ли для острастки, затрещали выстрелы некоторых не успевших уйти клиентов. Стало совсем не до смеха, от барной стойки летела во все стороны щепа…
— Ложись! — крикнул Фомину кто-то, но было поздно.
Сразу несколько молний, звезд, спиралей и еще черте чего сошлись над ним и взорвались со страшным грохотом. Он опять полетел в какую-то ужасающую пустоту, теряя руки, ноги, превращаясь в светящийся поток среди множества других таких же потоков…
— Куда делся труп?!
Ему что-то говорили, но пока не ударили по лицу, слова словно утратили свое значение, и смысл их до него не доходил.
— Куда ты дел труп бармена, я тебя спрашиваю, фуфел?!
Действительность ворвалась в сознание ошеломляюще.
— Вась, ну ты не стой, как соска на Тверской! Я че один буду спрашивать?!
Вопрос Васи пришелся по ключице, Фомин застонал. Новый вопрос. Боль прошила всю правую половину тела и занозой застряла в голове. Сквозь боль доходили слова: кто-то ругался, что Фомину повезло, что сегодня день рождения чьей-то клавы, причем клава звучало как имя нарицательное, как шалава, например, потому что жена по поводу дня рождения клавы упоминалась как цитадель зла.
— Брось это в камеру, пусть подумает до утра. Только пакет с головы сними…
Фомин судорожно вдохнул открытым ртом и увидел расплывшееся пятно тучного мента, потом стал различать мокрые разводы на его форменной рубахе, резкий запах пота и звезды на погонах. Он сидел на стуле, в наручниках, закинутых за спинку стула для устойчивости. В комнате было жарко, старший лейтенант тяжело дышал, решая, бить или не бить… на посошок. Он выискивал в лице Фомина хоть какой-нибудь повод и не найдя громко выругался: все приходится решать самому и с задержанным, и со службой, и со стервой-женой. Фомин слушал монолог, опустив голову, боясь шевельнуться, но лейтенант после упоминания жены, в поводе уже не нуждался…
Холодный пол изолятора показался освежающим компрессом после жаркого дня. От тупой боли ныло все тело. Все было настолько нереальным и диким, что он уснул, как потерял сознание, сразу. И во сне к нему пришел Доктор, которого он воспринял как спасителя…
21. Новое кино
В дом кино на премьеру какого-то «нового русского проекта» Фому затащил Ефим. Перед этим они дерябнули «быстрого» и смотрели теперь на все голубым глазом, словно телевизоры. В фойе их встретила Вера, как всегда в стельку такая же, как они. Вокруг нее вились роем солидные папули в бабочках — вопросы, взгляды, руки…
— Сюрприз! — сказал Ефим, выставляя перед собой Фому.
— Фимочка, я тебя обожаю! — воскликнула Вера, просыпаясь.
— Ну, поцелуй же ее, Фома! — загудел Ефим. — Не будь бякой! Ты же видишь, как она тебе рада!
— Поцелуй меня, Андрон! — застонала Вера. — Ну-у!..
И она полезла на него, как на пик Феминизма.
— Так, ребята! — сказал Ефим, осмотрев довольно гомонящую публику. — Вы тут потусуйтесь, а я…
И он исчез в толпе. Фомин остался со стонущей Верой, и что с ней такой взвинченной делать он не знал. Зато она, повиснув на нем, знала.
— Какой ты сладкий! — шептала она ему на ухо.
— Что за фильм, кстати? — спросил он, стараясь сохранить приличия и превратить ее откровенные объятия в нечто среднее: просмотр киноафиши сиамскими близнецами.
— Какой-то исторический порнографический метафизический… не помню, а что?
— А ничего! — ответил Фомин, поняв абсурдность композиции. — Чтобы быть готовым! Слезь с меня!
— Да ты всегда готов, Дрон! — запела о своем Вера. — Как же я с тебя слезу, ты же… эскимо на палочке! Можно я тебя буду звать Дрын? Ты же настоящий Дрын!
— Называй как хочешь, только не хватай!
— Опять ты меня не хочешь?..
Она терлась об него, не обращая никакого внимания на публику и принимать нейтральные позы становилось все труднее, композиционно. К тому же Вера была, как всегда, исключительно хороша, а в своем черном откровенном платье с бриллиантовым колье просто неотразима.
«Настоящее, между прочим!» — похвасталась она между делом.
Где достала?! Ювелирный с Ефимом стуканули?.. На нее обращали внимание, а обратив, забывали на какую премьеру пришли. Вера блистала как черный бриллиант. Она была словно черная пантера перед прыжком, никакого спасения! Но после того, как они с Ефимом загрызли на его глазах водителя машины, подвезшего их из казино, он с трудом заставлял себя целовать ее атласную щечку.
Правда, Вера с Ефимом в один голос утверждали, что они не кушают людей, да и кокаин, кстати, тоже. Все это ему приснилось, да и вообще он странный какой-то: появляется, исчезает! А где рукопись?.. Эти листочки?.. А кто их соберет? А объяснит?.. Ведь в них же никто ни хрена не может понять! Чтобы напечататься, нужно хотя бы подготовить рукопись, а разбирать его почерк на газетах и обрывках Вера сломала глаза!.. Когда он уже начнет работать?!
Появился Ефим.
— Пойдем-ка! — сказал он, и повел их к служебному входу.
— Это со мной! — безапелляционно заявлял он строгим старушкам, прячущимся, казалось, за каждым углом и старушки послушно, как призраки, отступали в тень.
— Фима, куда ты нас ведешь? — капризничала Вера.
— Еще один сюрприз! — обещал тот.
— Мне хватит одного!.. Дроня, давай здесь останемся! — схватила она Фомина в каком-то темном переходе.
— Ну вот! — сказал Ефим и распахнул последнюю дверь, сметя еще одну старушку, как сухой прошлогодний листик.
Они оказались в зале, где были накрыты столы для банкета по случаю премьеры.
— Водка, селедка, картошка!.. — Сделал Ефим приглашающий жест. — Сегодня у нас все по-простому!