Операция "Берег" (СИ) - Валин Юрий Павлович. Страница 23

— Не хочешь говорить, не говори. Я просто к тому… — лейтенант осекся.

Во дворе фольварка прострекотала автоматная очередь, донесся тревожный крик часового: — Немцы!

На мгновение вокруг наступила полная, аж звенящая тишина: замолкло и в палатах, и внизу в большом зале, даже камин перестал щелкать. И снаружи было тихо. А потом разом понеслось: затопали ноги, побежали бойцы, заголосила санитарка теть-Аня, разорвала ночь перестрелка снаружи…

— Вот же хрень, а у меня личное оружие в палате! — возмутился Олег, выдергивая из кармана «парабеллум» — его предусмотрительный лейтенант таскал с собой, верно полагая, что трофею живо «ноги приделают». — Я туда!

У дверей обнаружилось, что Митрич ковыляет следом, костыльный его шаг был длинен.

— Ты куда⁈

— С тобой. Ты же пукалкой поделишься. Здесь во взводе ружей с заячий хвост, и то уже расхватали. А где оборону моим разящим костылем укреплять, так это вообще без разницы.

— Ну, давай. Только без отставаний.

Перебежали двор. Свистнула пуля, но без особой точности. Видимо, немцев было немного. Основная пальба шла с обратной стороны фольварка, обращенной углом к дороге и речушке.

Навстречу выбегали легкораненые офицеры и перепуганный медперсонал. Все полуодетые, частью в белом-исподнем, частью в медицинском, с самыми ценными инструментами и склянками в руках.

— Ты куда, Терсков?

— Документы заберу, револьвер…

— Шустрее! В большом доме круговую оборону занимаем.

За фольварком лупили уже длинными очередями, бабахнула граната…

Лейтенант ворвался в тепло комнаты, неловко упал на колено, выудил из-под койки ремень с кобурой и гимнастерку:

— Ага, уже легче. Митрич, держи свой поганый трофей.

— Тю, мог бы и сразу отказаться, товарищ лейтенант, — сказал боец, ловя «парабеллум».

— Я не к тому. Вещь хорошая, но я же из нее ни разу не стрельнул. А «наган» — третье место по учебному батальону.

— Ох ты ж боже мой! Третье⁈ И грамоту дали?

— Хорош ржать! Побежали к нашим. Ты сам-то с «парабеллом» как?

— Совладаю. Только погодь бечь, лейтенант. Поздновато в большой дом — слышь, как по нему долбят. Да еще наши с перепугу навстречу в лоб стрельнут.

Стреляли во дворе действительно хаотично и довольно бессмысленно.

— Нахрен, Митрич. Пошли. Нам тут не продержаться. Давай проскакивать к своим.

Митрич стоял замерев, прислушивался. На пугало похож: худой, в распахнутой шинели, ствол «парабеллума» едва из рукава виден. Только голова не чучельная: обнаженная, гладкая, с прижатыми ушами, железом зубов поблескивает. Такое себе чучело… хищное, пролетающая ворона и каркнуть не успеет.

— Чего встал⁈

— Да наши тут. Слышь? — Митрич указал стволом пистолета. — Не все драпанули.

В коридоре кто-то возился.

Битый экипаж выглянул, и Олег ужаснулся:

— Товарищ военфельдшер, что ж вы надрываетесь⁈

Военфельдшер Сорокина тянула носилки с бесчувственным телом — тащила волоком, поскольку была одна.

Статная фигура в туго перетянутой гимнастерке на миг разогнулась, раздраженно подвинула болтающийся на шее автомат:

— Помогли живо! Прячетесь, дармоеды…

Характеристику «дармоедов» Олег предпочел не расслышать, поскольку Сорокина была женщиной не только красивой, но и жутко злой на язык.

Носилки затащили в коридорчик — грузный офицер на них дышал размеренно, безмятежно. Зато откровенно «душисто».

— Он же не раненый, — удивился Олег. — Когда успел-то?

— Ой, заткнись, Терсков! Делать-то что? Сейчас фрицы здесь будут, — Сорокина нервничала не на шутку.

— Так план же простой, — сказал Митрич. — Товарищ выпивший остается здесь, в закутке и безопасности. Входа в дом два — отсюда оба простреливаются. Продержимся. Если что, если в окна полезут, мы на второй этаж вспятимся. Германцев снаружи не так густо, скоро наши прочешутся, от штаба и связистов автоматчики подойдут, всыплют гадам. Так, товарищ лейтенант?

— Похоже на то. Я, товарищи, танкист, в оборонах домов смутно понимаю. Вот Митрич у нас пехота, опыт имеет.

— Ну, раз имеет, — Сорокина уже который раз смахивала выбившуюся из прически прядь.

— Тут, товарищ военфельдшер, дело самое обычное, пехотное. Не беспокойтесь, справимся, — заверил Митрич. — Гляньте на обеспамятшего товарища, переведите дух. Да, может, автоматик сменяете? Я вам вот немецкий дивный пистолетик дам.

Товарищ Сорокина в весьма откровенной формулировке указала, где она тот «пистолетик» видала, у нее и свой есть. Но передала ППШ…

Выяснилось, что второго диска к автомату нет, откуда само оружие взялось — непонятно, да и с остальным полная неразбериха. Тело на носилках принадлежало капитану из артдивизиона, пришедшему в санвзвод по поводу «невыносимой зубной боли». Страдающему офицеру дали двойную дозу болеутоляющего, предупредили, чтобы не вздумал «дополнять» спиртным, и вот печальный результат. Бахнул с сердобольными товарищами, рухнул, а позже о нем разве кто вспомнил…

…— Не взвод, а мышиный рой. Так и прыснули прочь, вертихвостки, — крыла пугливых подчиненных Сорокина.

— Молодые, шибко шустрые, это пройдет, — вздыхал Митрич.

За стенами шла активная пальба: то ли немцев привалило, то ли еще кто-то в пальбу включился.

Гарнизон Малого Фольварка перегородил коридор массивным столом, забаррикадировал стульями. Двигая крепкую мебель, Олег подумал, что этак лейтенантская задница и вовсе не зарастет — вечные внезапные испытания. Но некоторый порядок в «оборонительных редутах» навели, стало поспокойнее. Все же имелся автомат, Сорокина забрала у выведенного из строя зубной болью и вином страдальца-капитана еще один пистолет. Арсенал и боекомплект хилый, отнюдь не танковый, так и боевая задача скромная — продержаться.

Сидели у поворота лесенки наверх, слушали стрельбу. Изредка наверху или внизу позвякивали разбитые шальными выстрелами стекла окон. Особо меткая пуля сшибла с подоконника загадочный бюст — так и покатился, крутя надменно-отбитым носом. Ну, туда ему и дорога.

Военфельдшер Сорокина с некоторой судорожностью сжимала небольшой пистолет. Олег косился-косился, наконец, спросил:

— Извините, это что за модель, товарищ военфельдшер?

— Да… его. Испанская, кажется. Там по латыни написано.

— Тогда итальянская, наверное?

— Терсков, что ты меня домогаешься⁈ У меня есть время пистолетики разглядывать?

Олег хотел сказать, что вовсе не домогается, просто когда из дула оружия торчит вата, это может не лучшим образом сказаться на кучности стрельбы. Но постеснялся. Только припечатает матерно, понятно же. У злой Сороки друг-покровитель в штабе дивизии, военфельдшер не стесняется резко отвечать и старшим офицерам.

— Латынь — язык красивый, но застаревший, как тот геморрой, — философски сказал Митрич, и довольно неожиданно, хотя и тактично, забрал пистолетик из рук военфельдшера. — Глянем с технической стороны. Магазинчик… пять пулек.

— Всего пять? — удивилась Сорокина.

— Так стрелял уже кто-то. Но пять-то хватит?

— С лихвой. Сам знаешь, для чего, — сказала, нервно сглатывая, военфельдшер.

— Понятно — для спокойствия, — закивал Митрич, щелкая и продувая затвор, удаляя из ствола смехотворную вату. — Дело нужное, но пока преждевременное. Не допустим.

— Вот теперь прямо гора с плеч, — Сорокина снова выругалась, поправляя прядь.

— Вам, товарищ военфельдшер, надо бы шапку надеть, — осторожно сказал Олег. — Будут немцы или не будут, большой вопрос, но сквозняки уже есть, а вы сидите налегке.

Сорокина молча встала и пошла наверх по лестнице.

— Как бы к окнам не сунулась, она же нервничает, — обеспокоился Олег.

— Не сунется. Про окна она знает. Это она про пистолетики не очень знает. Не ее дело.

— Она мне, вроде, из зада осколок выковыривала. Теперь как-то неудобно рядом сидеть.

— «Вроде»… да она тут почти всем что-то выковыряла и матерком дырку прижгла. Рука у нее точная, все говорят.