Невеста из империи Зла (СИ) - Барякина Эльвира Валерьевна. Страница 61
Но чем больше Миша презирал рабочий класс, тем шире была его улыбка, тверже рукопожатие и слаще слова. Он прекрасно понимал, что думать-то человек может все, что угодно, но если он хочет оказаться среди служащих обкома или КГБ, ему нужно соблюдать правила игры.
Полвосьмого Миша и Жека были на месте у проходной.
Вовка уже ждал их.
— Значит, так, — деловито произнес он, — я сейчас с той стороны прикачу катушку, а вы пока постойте здесь. Я потом скажу вам, что надо делать.
И пропев «Тащи с завода каждый гвоздь: ты здесь хозяин, а не гость», Вовка скрылся за воротами.
Миша тревожно смотрел на черные толпы народа, стекающиеся к проходной. Усталые лица, среди мужиков — половина алкоголиков. И никакого просвета, ничего слаще морковки!
— Никогда не пойду на завод! — пробормотал он себе под нос.
Жека насмешливо посмотрел на него:
— А я бы пошел. Только не в работяги, разумеется.
— А в кого? В инженеры? Так они в два раза меньше работяг получают!
— Если уж идти на производство, то только в толкачи.
— А это кто? — не понял Миша.
— У-у, есть такие легендарные личности… — Глаза Жеки осветились мечтательным огнем. — Они делают так, чтобы чиновники верили припискам, директора выполняли невыполнимый план, а правоохранительные органы не сажали их за это. Очень доходная должность, между прочим.
«Ох, криминальная ты рожа!» — подумал про себя Миша. Но вслух ничего не сказал. Пока еще он не мог позволить себе такой роскоши, как упреки, — у самого рыльце было в пушку.
В этот момент из ворот проходной показался Вовка с огромным щитом ДВП, поперек которого было начертано: «Объезд».
— А это зачем? — спросил Миша.
Коровин поворотил к нему сияющее лицо.
— Ну грех было не вынести! — проговорил он, едва сдерживая радость старателя, напавшего на золотую жилу. — Мамке на дачу отправлю. Самое главное, вохрушки видят, что я «дорожный знак» несу — так хоть бы кто мне чего сказал!
Установив «знак» у дороги, Вовка повернулся к подельникам:
— Ну что, готовы? Тогда слухайте сюды…
Надвинув шапки на глаза, троица отважно ринулись к проходной.
— Пропуск! — грозно рявкнула дежурная вохрушка.
— Да не нужен нам никакой пропуск! — отмахнулся Вовка. — Нам кабель велено протянуть в этом помещении. Вон, видишь, я катушку подогнал? Все на ваших глазах и будем делать.
Катушка была вкачена внутрь, и «монтеры» принялись за работу.
Делалось все тщательно и основательно: прибивались скобы, на них закреплялся кабель… Катушка все ближе и ближе передвигалась к выходу.
— Зачем провод проводите? — осведомился начальник смены, заглядывая в дверь.
Вовка разогнулся, стер трудовой пот с лица:
— Начальство ваше велело.
— А, ну работайте, работайте…
Через полчаса кабель был протянут по всей длине проходной и выведен на улицу. Еще через пару минут катушка закатилась за угол и вместе со знаком «Объезд» была погружена в поджидавший неподалеку грузовичок.
— Вот и готово! — хихикнул Вовка, хлопнув Мишу по плечу. — Как там у поэта Некрасова?
Да не робей за Отчизну любезную:
Вынес достаточно русский народ.
Вынес и эту дорогу железную,
Вынесет все, что Господь ни пошлет.
— Алло, Седых! Это твой друг Пряницкий тебе звонит. Что ты делаешь?
— Радуюсь. Жека, я не знаю, как мне вас благодарить! Вы с Мишкой буквально спасли нас! Мы с Алексом ходили во Дворец бракосочетаний и обо всем договорились: нас поженят двадцатого декабря!
— Поздравляю! Значит, ты больше не питаешь ненависти к Степанову?
— Питаю, но гораздо меньше. Но я уже придумала, как мне быть: я куплю ему какой-нибудь подарок на свадьбу, мы будем квиты, и тогда я вновь смогу ненавидеть его в полном объеме.
— Откуда у тебя деньги, Седых? Ты же только вчера жаловалась, что полностью растратилась!
— А у меня есть бутылка из-под шампанского, куда я складываю пятнадцатикопеечные монетки.
— И много ты накопила?
— Почти до самого горлышка.
— Хм… Слушай, Седых, а давай, мы вместе подарим Степановым твой подарок?
— Ты что, тоже обанкротился?
— Я вчера с ребятами в преферанс полночи проиграл.
— Понятно. И все-таки я хочу дарить свой подарок только от себя.
— Седых, ну имей совесть! Ты же все равно не знаешь, что подарить Степановым. А я знаю! Давай соглашайся: твои финансы, мои идеи!
— И что ты предлагаешь?
— Подарим Мишке Коран. На арабском. Я видел такой на толкучке — кожаный переплет, куча пыли и следы доисторических мышей.
— Другие варианты имеются?
— Как тебе картина «Трудящиеся всех стран с надеждой смотрят на СССР»? Размер: три на сто двадцать метров.
— Не пойдет.
— Рога от троллейбуса? Ящик пудры «Лебяжий пух» 1909 года изготовления? Увеличенная фотография Бобби с растопыренными ушами?
— Я, пожалуй, придумала, — задумчиво проговорила Марика. — Надо подарить Степанову повестку в КГБ. Вместе с посыльным в придачу. Он будет у него жить.
— Седых, ты жестокая женщина! А что, кагэбэшники опять к тебе наведывались?
— Нет. Они мне звонят, а я бросаю трубку.
— Знаешь, мне кажется, они просто ревнуют тебя к Алексу.
— Они и к тебе с удовольствием будут ревновать. Я уверена, что мой телефон прослушивается.
— Да? Ой! Ну тогда пока!
Жить Миша с Леной решили у нее. «Москвичом буду, — с удивлением думал про себя Степанов. — И Ленина комната будет моей комнатой».
Правда, он до сих пор отчаянно стеснялся ее родителей. Он кое-как пережил «серьезный разговор» с отцом насчет Лениной беременности, но вот маменькины вздохи ужасно его нервировали: она полагала, что ее дочери еще рано рожать и что Миша «всю жизнь девочке испортил». И ведь не объяснишь ей никак, что он тут ни при чем!
«Как я при ней буду в домашних трениках ходить? — заранее ужасался Степанов. — А выстиранные трусы как сушить? А сексом как заниматься, когда им с тестем все будет слышно?»
О Ленином ребенке Миша старался не думать. «Его пока что нет, — уговаривал он себя. — А как появится, там что-нибудь решим».
У Лены были свои сложные взаимоотношения с животом. При Мише она вообще старалась не упоминать о беременности, а если уж упоминала, то с досадой. При родителях — беспомощно улыбалась и разводила руками: так уж, мол, получилось. Но Миша знал, что наедине с собой Лена с нежностью гладит свой живот и поет ему песенки.
В последнее время она была взвинченная и слезливая, как заболевший ребенок. Белое свадебное платье носить отказалась, утверждая, что в нем она похожа на холодильник. К Мише то ластилась, то изводила его беспричинной ревностью; и под конец он уже мечтал, чтобы день свадьбы наступил как можно скорее. Он очень надеялся, что, закрепив его за собой, Лена хоть немного успокоится.
Но самое главное, кража кабеля и дача взятки сделали Мишу, Алекса и Жеку кем-то вроде братьев по оружию. Почти все свободное время они проводили вместе, обсуждали какие-то планы, делились мыслями…
«Кто бы мог подумать, что я буду дружить с американцем! — удивлялся Степанов. — И куда девался мой хваленый патриотизм? Я же всю жизнь ненавидел иностранцев!»
— Фигня это была, а не патриотизм, — сказал Жека, когда они разговорились на эту тему. — Как можно одновременно ненавидеть несколько миллиардов незнакомых тебе людей? Это уже, извини меня, патология какая-то!
— Все равно я гораздо больше люблю наших, советских! — возразил ему Миша.
Но Жека тут же его перебил:
— Врешь ты все! Ты любишь Лену, маму, своих близких… А к жителям какого-нибудь Урюпинска ты совершенно равнодушен. Да даже здесь, в Москве, ты что, едешь в метро и прямо-таки обожаешь каждого пассажира? Людей не за национальность, а кое за что другое любят.
«Все верно, — вздыхал про себя Миша. — Вот взять, к примеру, Алекса… Никто из наших не хотел меня прощать, а он простил. Хотя ему больше всех от меня досталось».