Сливово-лиловый (ЛП) - Скотт Клер. Страница 83

— Не мог бы ты все равно попытаться?

— Что? Не кричать на нее в следующий раз?

— Да.

— Хорошо. Я попытаюсь. Но ничего не могу обещать.

Глава 48

В субботу за завтраком Роберт рассказывает, как прошел разговор с Ингой. Не очень хорошо. У нее глубоко укоренившееся отвращение. Поэтому создавалось такое впечатление, что она вообще больше не верит ни единому слову Роберта. Но та, по крайней мере, попыталась и пришла на встречу. В конце концов, это хоть что-то, даже если Роберт думает, что это пустая трата времени.

— Может, тебе она больше поверит, — говорит он, задумчиво глядя на банку с вареньем.

— Не думаю. В любом случае, по ее мнению, я буду говорить только то, что ты вбил мне в голову. Я была бы удивлена, если бы она, с ее-то точкой зрения, считала, что у меня вообще есть свое собственное мнение.

— И ты снова права. Тогда ее никому не переубедить. Ну и как тебе перуанские фильмы с норвежскими субтитрами?

— Хорошо. Мне понравилось. Я все поняла. Иногда даже не нужны были субтитры. Образы говорили сами за себя.

— Но частенько образы бывают обманчивы, не так ли?

— Что ты имеешь в виду?

— Чисто кинематографически, я думаю о «Шестом чувстве». И, если говорить о нас, то образы также обманывают. На данный момент у Инги, видя наш с тобой образ, складывается впечатление, не соответствующее действительности.

— Потому что она слишком много сама себе придумывает.

— Да.

— Таким образом, у нас не только проблема с Мареком, но и с Ингой?

— Посмотрим, станет ли это действительно проблемой. Надеюсь, нет. Я апеллировал к ее профессионализму. Но не верю, что она когда-нибудь действительно поймет. Думаю, у нее был плохой опыт.

— Понимание — это необязательно, но было бы хорошо, хотя бы терпимость. Какой плохой опыт ты имеешь в виду? — спрашиваю я и кладу подбородок на руку.

— Она ничего не сказала, но сразу же встает в стойку, когда речь заходит о «садизме». Может быть, ее отец избивал ее мать. Или она однажды оказалась в насильственных отношениях. Я не знаю.

— Почему так много людей не могут увидеть разницу?

— Потому что удар — это удар, Аллегра. И любой, кого били раньше, будь то родители или ребята на школьном дворе, знает, насколько это больно. Не только физически, но и психологически. Большинству людей непонятно, как можно испытывать удовольствие от того, что тебя избивают. Просто потому что знают, как это может быть больно. Потому что изучали в школе, что раньше кнут использовался для непокорных рабов, и это было ужасное, мерзкое наказание. Потому что имеют точное представление о том, что такое пытки и с какой целью они используются. И в ванильном представлении я — мудак, который прежде, чем поехать в ближайший паб, чтобы набухаться, беспощадно бьет тебя, таскает по всей квартире и насилует, а по возвращении снова набрасывается. Люди неохотно меняют свое мнение о садистах. Инга это доходчиво показала. Она очень хотела донести до меня, вербально и невербально, что меня не боится. Потому что на самом деле боится.

— Она тебя боится?

— Да. И считает, что мое, признаю, порой паршивое настроение чистой воды агрессия, против которой ты вынуждена защищаться. Чтобы не стать жертвой — если уже ею не стала. Она абсолютно не понимает, что происходит в голове сабмиссивного человека.

— Ты объяснил это ей?

— Я пытался, но не думаю, что был услышан.

Я помешиваю кофе и глубоко вздыхаю. Теперь настала очередь рассказать о том, что заставило меня волноваться всю ночь. Когда я вернулась домой, Роберт уже спал, и у меня была возможность подумать над разговором. Мне никогда раньше не приходилось вести подобного. Потому что обычно мы идем куда-то вместе.

— Я встретила Дэвида на кинофестивале.

— Какого Дэвида? — спрашивает Роберт, поднимая бровь.

— Дэвид, который заигрывал со мной у бара. На дне рождения Сары.

— Ах, тот Дэвид. Я слушаю.

Роберт ободряюще улыбается мне, и я понимаю, что все его внимание теперь направлено на меня, что он пристально наблюдает за мной. Потому что хочет знать, солгу ли я.

— Мы коротко поговорили, а потом пошли в разные кинозалы. После фильма мы снова встретились в холле, и он хотел пригласить меня выпить. Я отказалась.

— Но это еще не все, не так ли? — спрашивает Роберт, расслаблено откидываясь назад.

— Да. Потом мы пошли в один кинозал, и он сел рядом со мной. Но он не прикасался ко мне. Мы беседовали только о фильме.

Я вспоминаю, как во время фильма касалась левой рукой кольца Роберта на указательном пальце правой, как крутила его. Чувствовала ментальные оковы, символизируемые кольцом. Оно напоминало мне о том, что я есть и что должна делать.

— А потом?

— Он хотел узнать мой номер телефона. Я не дала. Затем тот написал мне свой на листке бумаги. И еще раз спросил, не пойду ли я выпить с ним. Я снова отказала.

— Где записка?

— В моей сумочке, — говорю я, вставая, чтобы принести листок.

Пока роюсь в прихожей в сумочке, в дверь звонят, и, так как я стою прямо за ней, то открываю.

— Нет, — тихо говорю я, когда вижу, кто стоит за дверью, — о, нет. Оставайся снаружи. Убирайся.

— Я хочу поговорить с Робертом. Это важно, — отвечает Марек, холодно глядя на меня. — Не хочешь меня пригласить?

— Нет, я не хочу. Прочь!

— Аллегра? — зовёт Роберт из кухни, и я понимаю, что словно парализованная таращусь на Марека.

Откуда он знает, где мы живем? После того, как не отвечаю, я слышу, что Роберт приближается. Он входит в коридор, и я чувствую, как при виде Марека в нем начинает закипать злость.

— Убирайтесь. Сейчас же, — говорит Роберт, подойдя ко мне и скрещивая руки на груди.

— Мне нужно срочно поговорить с Вами. Это очень важно.

— Со мной?

Роберт прищуривается от удивления. То, что Марек желает поговорить с ним, случается не часто.

— У меня к Вам предложение.

— Я не принимаю предложений от Вас, — отвечает Роберт, протягивая руку к двери, чтобы закрыть ее.

— Семьдесят тысяч.

— Что, простите?

Роберт отпускает дверь и немного наклоняется вперед.

— Я даю вам семьдесят тысяч евро.

— За что? За Аллегру? Я градостроитель, а не работорговец, герр Хофнер.

— Вы получите семьдесят тысяч евро, если прикажете Аллегре подписать этот вексель.

— Что?

Роберт бросает на Марека взгляд, который ясно говорит, что он думает об этом.

— Аллегра делает все, что Вы говорите, верно?

— Да, она делает.

— Вы очень хорошо контролируете её.

— Да.

Роберт медленно кивает и снова скрещивает руки на груди.

— Тогда это не проблема. Вы говорите ей подписать и получаете от меня семьдесят тысяч евро. Наличными, вперёд.

— Вы действительно полностью, очень и очень в глубоком дерьме, не так ли?

— Да. Можно так сказать.

— И Вы думаете, что это сработает? Аллегра уже сказала, что Вам не поможет. И Вы думаете, если я скажу ей, то она это сделает?

— О том и речь. Если до сих пор Вы были с ней достаточно строги, то она сделает. Если нет, она включит своё упрямство. Но после ста пятидесяти — двухсот ударов тростью она все подпишет. Вы знаете это так же хорошо, как и я, верно?

Я смотрю то на одного, то на другого мужчину, которые, очевидно, забыли о моём присутствии. И не чувствую страха. Знаю, что Роберт слишком сильно презирает его, чтобы купиться. Кроме того, Роберт, в принципе, непродажен. И замечание Марека о трости заставляет кровяное давление Роберта подскочить до невообразимых высот.

— Это и есть Ваш метод? А Вы знаете, как это называется?

— Что вы имеете в виду?

— Это издевательства. В самом страшном смысле этого слова. Вы серьезно думаете, что я буду измываться над Аллегрой, разрушать её, разрушать мои отношения, просто ради того, чтобы Вам не пришлось отправиться в тюрьму? В самом деле? У Вас настолько неладно с мозгами, что мне даже слов не хватает.

— Это семьдесят тысяч евро, Каспари. Наличными. Хорошо подумайте об этом. Люди и за меньшие деньги…