Выпускник (СИ) - Купцов Мэт. Страница 39

Про купюры отдельная тема — почти уголовная, и я не хочу сейчас размениваться на этот вопрос. Ведь Звонарев был фарцовщиком, не валютчиком.

— Что он хотел от тебя?

— Ничего такого.

— Ты ему солдатский ремень предлагал с пряжкой со звездой, я видел.

— Он отказался.

— Чего он хотел?

— Чего хотят все иностранцы в нашей стране? — усмехается «утюг», — сбежать от надсмотра кэгэбэшника, найти хорошее место с алкоголем, посидеть по–человечески.

— Понятно. Помогаешь нарушать законопорядок?

— Чего ты хочешь от меня, говори уже. Только в сторону отойдем.

Отходим, и я достаю из кармана фото Звонарева.

— Знаешь его?

Мужик нервно сглатывает. Вскидывается, смотрит перепуганным взглядом.

— Точно ведь знаешь!

— А еще я знаю, что его убили. Поэтому скажу одно — он здесь не появлялся давно.

— Давно — это сколько?

— Пару лет точно.

— Откуда помнишь?

— Случай тогда смешной произошел. Они с ребятами напоследок решили побурогозить.

— Как это?

— Раздели иностранцев.

— Совсем?

— С одного иностранца сапоги Lama сняли, его в кеды обули. У второго целый блок Marlboro отжали, у какого–то пастора, один из ребят Звонаря долго плакался, рассказывал, как туго в Рашке живется, тот и поверил, сжалился. А напоследок они целую делегацию американских ребят споили. Дня три те пили где–то, а потом вернулись в гостиницу, в шинелях и шапках ушанках. Самолет свой пропустил, скандал был грандиозный. Звонаревским что сделали? Да ничего. Им как всегда, море по колено. Они к этому моменту в другой бизнес уже намылились, последний день в «России» работали.

— Ты всё время говоришь о ребятах Звонарева. Сколько их было? Куда ушли?

— О–о! В это я не полезу. Не знаю.

— Валютой занялись? — доходит до меня.

Парень в ушанке кивает.

— Только я свои слова не повторю, если что. Мне моя жизнь дорога. Вон, как Звонарев плохо закончил.

— Так он же не был уголовником, валютой не занимался.

— Кто его знает? Разные ходят слухи. За фарцовку не убивают, а за доллары могут глотку перерезать быстро. Это уже криминал.

— Хоть одного его человека назови, — прошу я.

— Нет, еще жить хочу. А ты в «Интурист» наведайся…

— Его ребята там работают?

Дверь гостиницы открывается, из нее выходит симпатичная переводчица, в ярко–красной иностранной куртке, с симпатичным джентльменом в черном пальто. Они устремляются к автомобилю «Волга» и мой «Утюг» бросается к ним наперерез со своими предложениями.

— Отстаньте уже от господина Перье, — дерзко обрывает переводчица нападающего фарцовщика. — Достали такие как вы. В прошлый раз господин уехал домой без своей одежды. От таких как вы надо держаться за километры. Вернее сказать, вас надо вывозить за сотни километров от столицы.

— Да ладно, барышня, не нервничайте так, — навязчивый отлипает от спасшейся чудом жертвы.

Я же ухожу прочь. Не нужны мне чужие разборки.

Иду и думаю — это что же получается, что Звонарев только прикрывался фарцовкой, а сам давно валютой приторговывал? Но тогда хоть кто–то должен был знать о его делишках.

Волков. Ника. Стопроцентно знали, но не сообщили мне, чтобы я не испугался и не слился раньше времени, понимая, что имею дело с матерыми уголовниками. Явно хотели меня подставить.

— Полный абзац! Если мои опасения подтвердятся, то к моменту выхода на преступника, я сам стану трупом.

Пешком иду в гостиницу «Интурист», открывшийся совсем недавно. Сама гостиницы раскинулась на Тверской улице, одной из центральных магистралей столицы.

Как и многие советские конструкции, гостиница внушала, что она — оплот чего–то очень сильного и многозначительного — много стекла и бетона. Очередная громадина — монумент, здание в стиле последнего модернизма, выделяющемуся строгими прямыми линиями и масштабом. В гостинице около пятисот номеров с люксами и стандартами, высокий уровень обслуживания. Рестораны международной кухни, бары, магазины с товарами, недоступными в универмагах.

Как только иностранцы облюбовали это место, так и фарцовщики и спекулянты валютой сюда хлынули, а также проститутки, под видом переводчиков и экскурсоводов. В целом, весь враждебный контингент был привлечен на звон монет.

И даже кэгэбисты вечно снующие там, где иностранцы не стали помехой для бизнеса спекулянтов.

Войдя в гостиницу, я лично еще не знал под какой личиной скрывалась эта часть антисоциальных элементов. Мне только предстояло окунуться в этот «прекрасный» мир и встретиться со злым оскалом капитализма лицом к лицу.

Войдя во внутрь, я выдохнул. Внутренний декор с элементами национальной символики напоминал, что я дома, позволял хоть на секундочку расслабиться.

Я прошел мимо охранника, но не решился показать удостоверение. Этот уж точно захочет посмотреть документ с близкого расстояния. А в мои планы тюрьма за подделку документов не входит.

Поэтому когда проходил мимо него я просто натянул на лицо фирменную заокеанскую улыбку, не свойственную советскому человеку, которую тренировал всё утро перед зеркалом.

Моя наглая физиономия и модная одежда сделали свое дело — меня приняли за фарцовщика, одетого под фирмача.

Я прошел в специальную зону для встреч. Осмотрелся по сторонам. Несмотря на пустые места, я знал, что здесь всё строго регламентировано. По времени.

Осмотревшись, я заметил фирмача, и выдохнул.

На ловца и зверь бежит.

Я медленно шел на парня, думая о том, как спросить о покупке валюты. В кармане у меня лежали пятьдесят рублей, которые я так и не успел положить на сберегательную книжку.

Просить об обмене пятидесяти рублей? Сразу заподозрят.

Говорить правду, спрашивать о Звонареве, показывать корочку, прикидываясь ментом?

Сумбурные мысли заполнили мой мозг и выжигали его изнутри каленым железом.

Решение нужно было принять очень быстро. А я не мог. Ведь любая ошибка, и меня уведут под белы ручки стражи закона, после будут пытать. Конечно, Волков поможет выбраться из переделки, но я буду раскрыт, а значит, лишен денег и работы. Желание Ники сотрудничать со мной моментально отпадет. По поводу того, нужен ли я главреду, у меня большие сомнения. На кой-ему восемнадцатилетний парень без опыта работы? Значит, меня уволят. В любом случае после скандала меня уволят и отчислят из университета.

Мне нельзя попадаться, однозначно.

Понимаю, что в данной ситуации, главное, не нервничать. Занять какую–то ментальную и физическую позицию, делать вид, что ожидаю человечка.

Можно, сказать, что я корреспондент «Правды», у меня здесь встреча назначена и беседа. Но с кем, вот в чем вопрос.

У меня есть удостоверение внештатного корреспондента, но я не рискну показать его. Если до главреда дойдет, что я занимаюсь отсебятиной и хожу на задание, которого мне не давали, и которое я сам не мог выбрать, то удостоверение быстро аннулируют, а меня отправят в бан. Просто сотрут, да еще в какой–нибудь черный список работодателей внесут. Наверняка, такой есть и в этом времени. Как же без него?

Веду себя странно, на меня начинают обращать внимание.

Конечно, я молодой человек, хорошо одетый, студент, корочка имеется при себе. Могу прикинуться стилягой или фарцовщиком, утюгом, или фирмачом, на худой конец. Сказать, что пришел обменяться с иностранцем модными товарами.

Кому сказать? Кэгэбисту?

Если бы я владел в совершенстве «Закосом» под фирмача, это одно дело, а так понимаю, что представляю из себя подозрительный элемент.

Осознаю, что надо поработать дома перед зеркалом с лицом, чтобы никто и никогда не мог прочитать на нем страха или робкого намека на Макара Сомова, а не на Майка Сандэрса.

Вся суть в том, что у советских людей слишком советские лица — серьезные, пасмурные. Несмотря на то, что мы живем в 1976 году — в эпоху Брежнева, в счастливое время «застоя» и стабильности, в спокойноевремя — лица граждан остаются напряженными.

Хотя, я заметил, что не такие уж люди и закомплексованные в 1976. Заметно раскрепощенные для СССР, уже знают про всякие свободы. Многие из них безбоязненно фарцуют и учатся зарабатывать. И менты, судя по тому, что ко мне еще не подошли, не такие уж злые.