Схватка за Родос - Старшов Евгений. Страница 20

— Ну а что скажет достопочтенный и умудренный Сулейман? Его, кажется, происходящее то ли забавляет, то ли, напротив, совершенно не касается?

— А что орлу встревать в вороньи дела? Ни чести, ни прибытка.

— За что же так нас? — захлебнулся от ехидства Мизак-паша. — Ну уж сделай милость, ублажи нас мудрым словом!

— Будет ли толк?.. Хотите мудрости — вот она, только не моя, а Пророка — да благословит его Аллах и приветствует. Он сказал: "Солнце плывет к своему местопребыванию. Так предопределил Могущественный, Знающий. Мы предопределили для луны положения, пока она вновь не становится подобна старой пальмовой ветви. Солнцу не надлежит догонять луну, и ночь не опережает день. Каждый плывет по орбите". — И старик умолк: понимай, как хочешь.

— То есть ты советуешь ждать? — истолковал Мизак-паша его слова в свою пользу, но старик был не так-то прост:

— Я говорю о том, что всему свое время. Неразумно кидать своих людей на стоящую башню; неразумно не делать этого, когда башне пришел срок упасть. Вдвойне неразумно делать это, когда башня отстроена вновь. Стало быть — избирай нужный момент. Есть притча о пауке. Изо всех мест в доме он избрал для поселения замочную скважину, ибо пребывал там, как ему казалось, в безопасности, все видел, сплел сеть, удобно ее расположив, и ждал мух. Но пришел человек, вставил в замочную скважину ключ — и не стало ни паука, ни его сетей. Что скажешь об этой притче?

— Рассказ правилен, но каков здесь намек, чтоб извлечь истину?

— Простой. Паук — это д’Обюссон, спрятавший себя в крепости и почитающий себя в безопасности. Пора пришла вставить ключ. Ведь с человека может и спроситься, почему он не сделал этого в надлежащее ему время. А? Почему? Перед великим падишахом, глубокоуважаемый визирь, ты больными кишками не оправдаешься. Хочешь, чтоб он хорошим колом излечил твою хворь? Ему это просто.

Мизак сбледнул с лица. Старик высказался слишком открыто и, главное, при его подчиненных — вон, Алексис еле смех сдерживает, султанов зять улыбается, а бейлербей откровенно и злорадно хрюкнул. Незачем было трогать эту кучу старого дерьма, хотя… что Аллах ни делает, все к лучшему, иначе старый шайтан мог бы просто отписать на него кляузу в Константинополь, а так — и проговорился, и дал руководство к действию. Теперь ему, Мизаку, все будет несравненно легче. Победят его люди — хорошо, они ж его люди, и слава тоже будет его. А кто после этого возникать будет, того легко на голову укоротить. Проиграют — тоже неплохо: получат как следует, меньше болтать будут, тем более "старый козел". В этом случае на него самого можно неплохой донос Мехмеду отписать — запугал, мол, застращал, дури наговорил и людей погубил! Неплохо, старый пес отучится зря гавкать. Что ж, тогда пора действовать! Визирь решительно было поднялся с ковра, но, скорчившись от резкой боли в животе, только и прошипел:

— Будь так. Во имя Аллаха, милостивого и милосердного — завтра, до рассвета, атакуем портовую башню. Пока не обнаружат — не стрелять: может, сонных возьмем. Я сейчас ненадолго покину вас, а потом обсудим наши завтрашние действия. Думай как следует, тарсянин, ведь тебе завтра вести воинов великого падишаха!

Флотоводец Алексис из Тарса расцвел — еще бы, такая честь и слава! Если завтра его моряки и десант не подведут, быть ему, безродному греку, большим чином в султановом войске! О, как покраснел бейлербей! Надо полагать, посчитал себя обойденным. Ну так это лучше для него, Алексиса!..

— Я отправлюсь с ним, — заявил Мерла-бей, но визирь запретил. Юноша был огорчен, но подчинился, а визирь успокоил его, тут же поручив какое-то второстепенное дело и думая про себя: "Не хватало мне еще перед Мехмедом за этого щенка отвечать!"

Когда визирь в очередной раз отдал долг требовательной природе, он вернулся в шатер, и началась выработка стратегем, которые, как есть основания полагать, были удачно подслушаны и своевременно сообщены д’Обюссону.

Так или иначе, османы готовились напасть, а великий магистр — их встретить. Наступало 9 июня 1480 года.

Еще ночью, используя попутный ветер, грек Алексис из Тарса, султанов флотоводец, повел свои корабли вокруг северо-восточной оконечности острова от гавани при холме Святого Стефана к башне Святого Николая — благо плыть было недолго.

Суда его флотилии были разномастные — большие корабли с мощной артиллерией, юркие галеры, ощетинившиеся пушчонками, а также плоскодонные барки. Враг знал, что бухта для высадки десанта на мол мелковата (с суши на него нельзя было проникнуть из-за укреплений иоаннитов), и плоскодонки подходили для этой цели как нельзя лучше.

За два часа до рассвета османы появились перед башней. Вопреки их ожиданиям, они не остались незамеченными. Из башни раздался пушечный выстрел, потом другой. Их огонь высветил неверные силуэты кораблей, орденские трубы задудели тревогу.

Изрыгнув проклятье, Алексис приказал:

— Раз заметили — и ладно! Покажем, кто идет!

На больших кораблях застучали барабаны и пронзительно затрубили трубы и рога, а орды захватчиков дружно кричали, сотрясая воздух:

— Керим Аллах, рахим Аллах! [21] Гу-у-у-у-у!

— Янычары есть, — сухо сказал магистр Пьер сопровождавшим его на батарее рыцарям.

— Мизак серьезно подготовился к игре, — промолвил его брат. — Что же, тем хуже для него. С удовольствием раскрою топором его голову.

— Пусть немедленно выходят галеры и выводят брандеры. Пожжем их. Передайте франко-испанцам, чтоб были наготове во рву. А нам — дай Бог продержаться…

Под ураганным огнем христиан турецкие плоскодонки подошли к молу, и на него валом повалили оголтелые османы. "Интересно, — думал про себя д’Обюссон, — почему они решили сделать так — ведь немало их судов мы разбили ядрами. Значит, знали, что дно утыкано гвоздями…"

Правда, если кто сваливался с судна, тот сполна ощущал на своих ступнях железный посев крестоносцев, но таких было немного, да никто на них внимания и не обращал — было столько раненых и погибающих, что недосуг было разбирать, отчего орут.

Высадившиеся попали под сосредоточенный огонь защитников форта, орудий Коллакио и Кастелло и франкоиспанских аркебузиров, отважно ударивших в тыл врагу. Единственным спасением нападавших, как ни парадоксально, было взять форт, а для этого следовало лезть прямиком на рожон. Латиняне ведь защитили брешь новой батареей!

Иоанниты палили в упор, ядра, дроб и рубленый свинец разрывали человеческие тела, и несмотря на то что орудиям требовался отдых для охлаждения, интенсивность огня христиан не уменьшалась. Они вводили орудия в действие поочередно, а в интервалах, когда уже всем пушкам был нужен перерыв, шла усердная пальба из аркебуз и арбалетов.

Тем не менее волна за волной, все большее число врагов высаживалось на молу, сменяя убитых, и вот уж они несут лестницы, приставляют их к куче камней, преобразованной по мудрому замыслу д’Обюссона в бастион, и ордой муравьев лезут наверх с саблями в руках и кинжалами в зубах. Их поддерживают ружейным огнем тюфекчи и янычары, сбивая оборонявшихся.

Христиане длинными алебардами отталкивали приставные лестницы, некоторые кидали вниз огромные камни, крушившие деревянные ступени, а заодно и головы атаковавших. Женщины лили кипящее масло.

Однако и турки — надо отдать им должное — сражались упорно, ожесточенно, лезли на бастион с упорством фаталистов: дескать, на все воля Аллаха. Место падавших с лестниц занимали все новые и новые воины. Лучники засыпали осажденных градом стрел, а ловкачи из азапов кидали небольшие якоря-"кошки" на канатах. Если такой цеплялся за край каменной кладки и не падал, турки лезли наверх по канату. Если "кошка" цепляла защитника, его под улюлюканье стаскивали вниз и тут же разрубали на куски.

Но всего этого было мало — султановы корабли бомбардировали башню и выстроенный бастион с моря, разметывая защитников в кровавые клочья и круша камни. Бастион дал брешь, доблестные защитники заполнили ее своими мертвыми телами.