Схватка за Родос - Старшов Евгений. Страница 39

И тогда настал момент гнева! Нет, д’Обюссон не был коварным тираном и лицедеем, расчетливо разыгравшим быстро сочиненную заранее драму по частям. Нет. Все было естественно и от души. Лицо магистра исказила судорога, глаза с красными прожилками вылезли из орбит, и под сводами зала дворца загремел голос совсем иного д’Обюссона:

— Что же вы медлите?! Стыдно? Да, Родосу не нужны малодушные, помышляющие о спасении ценой позора! Свои седины не дам позорить! Не было такого, чтобы великий магистр ордена иоаннитов сдал вверенные его попечению бастионы и людей! Я паду, как и все верные, кто со мной — и никто в христианском мире не скажет, что Пьер д’Обюссон, дрожа за свою никчемную жизнь, сдал врагу Родос и открыл ему путь на Италию — на вашу родину!.. Туда, где сидит на святом престоле святейший наш отец, папа! Не будет такого! Впрочем, вы можете остаться… Но тогда ни слова, ни даже единой мысли о сдаче! Иначе — как Бог свят!!! — я повешу каждого, кто хотя бы заикнется об этом. Идите прочь — туда, куда завет вас совесть: на галеру или на стены!

— Отец!!! — Рыцари гурьбой повалили к магистру и пали к его ногам. — Прости за малодушие! Прости!!!

И магистр, тяжело дыша, улыбнулся и сказал, как обычно, мягко и утешительно:

— Встаньте, братья… нет, дети мои! Я прощаю вас… Все понимаю, но держитесь, держитесь… Бог терпел и нам велел… Претерпевший до конца — тот спасется. Слава воинам Родоса, живым и мертвым. Не позорьте же их…

Рыцари продолжали стенать и наперебой говорили:

— Спасибо, отец! Но мы недостойны!

— Мы заслужим твое прощение в бою!

— Смоем кровью позор наш — либо вражьей, либо своей!..

Сцена, поистине достойная пера Шекспира, отразила всю славу блистательного заката Средневековья! Рыцари Италии не пустословили — ночью они (одних братьев-рыцарей было около пятидесяти, не считая сарджентов, простых воинов и добровольцев) сделали блистательную вылазку, порубили много турок, предававшихся беспечному сну, и заклепали множество орудий, прежде чем были оттеснены. Несмотря на всю проявленную удаль и значительные успехи, было очевидно, что одними вылазками врага не одолеть, а помощь так и не шла…

Разъяренный Мизак-паша меж тем даже решил пожертвовать своим драгоценным сном. Раньше визирь запрещал стрелять, когда он почивает, но с того времени пальба со стороны османов была уже круглосуточной. Только крупные орудия обрушили на город-крепость порядка трех с половиной огромных ядер. Шесть башен итальянского участка обороны были снесены уже практически "под корень". Чем могли ответить иоанниты? Только бедный трудяга, ископаемый требушет, раз пять в час посылал туркам назад их каменные гостинцы…

Пушек становилось все меньше, д’Обюссон инициировал увеличение масштаба их отливки в арсенале (где, кстати, с того времени в меру знаний, умений и навыков трудился Лео, коему этот труд был знаком по турецкой неволе) и заодно задался вопросом, насколько эффективно было действие устанавливаемых Георгом Фрапаном батарей.

— Невелико, — доложил ему Иоганн Доу. — Турки колотят наши батареи, словно своими глазами видят, где и как мы и устанавливаем…

— Хорошо ли следят за Фрапаном? Нет ли у него средств связаться с турками?

— Следят достаточно хорошо для того, чтобы заметить что-то подозрительное хоть раз, но все тщетно, а он трудится на артиллерийском деле каждый день! Так что, полагаю, у него нет ни малейшего способа столь часто связываться с врагом, если даже допустить, что он работает на его пользу.

— Хорошо, я верю тебе…

Однако Фрапан был хитрым змием, да еще второго себе такого же подобрал. Старый еврей, нарочно облачившись в старьё, будто нищий, долго бродил туда-сюда в поисках немца, обещавшего дополнительную награду, пока наконец не попался ему при дороге и тихо проговорил:

— Славно ли я справил службу?

— Да. Будешь еще нужен.

— С радостью. Денег ведь впрок не засолишь…

— Завтра побирайся у православной церкви Святой Екатерины — запомнил? Именно у православной. У меня инспекция позиции, вот и подам тебе на пропитание… с письмом вместе. Пока вот тебе монета для отвода глаз…

— Да благословит Всевышний твою доброту!

Немец проворчал какое-то проклятие и, не оглядываясь, прошел далее, а его нерасторопная сторожа одобрительно отметила, каков благочестивец этот немец — старому побирушке подал, да еще вроде как и еврею!..

А на следующий день его охрана, сменившаяся, кстати говоря, не придала никакого значения тому, что он подал милостыню длиннобородому старику, побирающемуся у греческой церкви неподалеку от итальянского поста. Разумеется, ни нищего не проверили, ни слежку за ним не установили, ни начальству словом не обмолвились. Будь приставленные к немцу попроницательнее, меньше бед бы причинил Родосу и его обитателям "мастер Георгий", на которого по-прежнему, хоть и реже, прилетали на стрелах предупреждения от доброжелателей из турецкого лагеря.

Осадная страда продолжалась, наступил июль. И вот в разыгравшейся трагедии появился новый персонаж.

Кто это был на самом деле — один Бог ведает. Несомненно лишь одно — что это был человек наблюдательный. И вот заметил этот человек, что, словно по заведенному распорядку, смолкают османские пушки около полудня, а ровно в полдень раздается залп из крепости, почти всегда одинокий — и вскорости враг начинает отчаянно палить как бы в ответ на этот выстрел в то самое место. Там, куда целятся турецкие орудия, рушатся башни, стены, рвутся запасы пороха, не счесть убитых и раненых… Странная закономерность! И человек пришел к д’Обюссону, поделился с ним своим сомнением.

Великий магистр тут же собрал совет из своих приближенных и, изложив им суть дела, обвинил немца во вредительстве, потребовав на следующий же день проследить, палит ли это Фрапан и будет ли шквал турецкого огня ответом именно на его выстрел.

— Вот почему огонь турок столь действенен и причиняет ущерб слабейшим узлам крепости и заодно вместе с тем постоянно лишает нас орудий, огнеприпасов и испытанных бойцов! Если обвинение справедливо, проводить немца немедленно после полудня в мой дворец. Считайте, что вы все приглашены туда же и к этому же времени. Будем допрашивать негодяя!

Все — ну или, по крайней мере, большинство — были поражены предательством немца. Открыто торжествовал великий приор Франции Бертран де Глюи, с самого начала рекомендовавший казнить перебежчика. Тяжелее всех воспринял известие старый Иоганн Доу, в сердцах шептавший:

— Вот и пора мне, старому дурню, в землю лечь. Доверился ехидне, не отличаю доблестного человека от дерьма!.. Господи, лучше смерть от турецкого ятагана, чем старческое слабоумие!

— Утешься, Иоганн. Все мы хороши оказались, — утешил его как мог великий магистр.

Остальное было вполне предсказуемо: как только в полдень немец выпалил из пушки, его арестовали, орудия и людей быстро отвели с выданной османам позиции, так что те впустую яростно долбили только крепостную кладку.

Когда Георга повели под белы руки, его "почтальон", старый еврей, уже несколько раз оказывавший ему описанную ранее услугу, это видел, и, быстро сообразив, что к чему, предупредил зятя и затаился. Еще больше его напугали иоаннитские сардженты в еврейском квартале. По какой причине они туда явились — Бог весть, но старый черт-то подумал, что ищут его, поэтому, не дожидаясь, пока немец его выдаст, предложил своей родне этой же ночью перебраться к туркам.

Чтобы завершить о них разговор и более к ним не возвращаться, скажем, что попытка эта провалилась — еврейское семейство сильно шумело, преодолевая руины стен, по каковой причине и было обстреляно караульными постами иоаннитов. Старик и его зять были убиты, раненая женщина с детьми добралась до турок, где ее убили, а детей отвели в лагерь, чтобы после продать вместе с иными пленниками — периодически Мизак-паша отправлял суда с живым товаром в Малую Азию.

А Фрапана все еще пытали — так, что на губах выступила кровавая пена. Его растянули на деревянной "кобыле", чем-то напоминавшей современный спортивный снаряд — коня, а затем вырывали калеными щипцами куски мяса и переламывали кости особой плеткой, представлявшей из себя довольно толстую цепь на рукоятке. Голову, руки и ноги изменника сжимали в тисках — в общем, много чего было разного.