Схватка за Родос - Старшов Евгений. Страница 45

Все это справедливо и по отношению к родосскому Пантелеймонову дню, так вполне мог бы выразиться и д’Обюссон перед "столпами", рыцарями, простыми воинами и горожанами — только не до красноречия тогда было.

Семь турецких знамен уже развевались на родосской стене, хотя она не была еще окончательно взята турками; последние её защитники падали один за другим, скошенные вражескими ударами. Разбитая вражескими ядрами, стена давно представляла из себя уже просто ряды холмов из раскрошенного камня, и чтобы изнутри попасть наверх и сбить турок, нужно было воспользоваться приставными лестницами. Теперь иоанниты оказались в невыгодном положении, пытаясь снизу залезть на стены, в то время как османы поражали их сверху выстрелами, камнями и палаческими ударами копий и ятаганов. И это еще Мизак-паша пока придержал янычар!..

— Лучников и аркебузиров — на стены справа и слева от итальянского поста, пусть обстреливают этих скотов с флангов! И передайте брату, — прохрипел д’Обюссон, — пусть идет на вылазку со всей кавалерией, что может собрать!

И храбрый виконт де Монтэй доблестно исполнил приказ, стремясь облегчить натиск на итальянский пост. Кто поведает о доблести европейских рыцарей разных наций, в едином порыве несущихся на орды турок под смертельным ураганом из стрел, пуль и ядер! Как эти дьявольские снаряды разрывали груди и головы, крушили и крошили кости ратующих, опрокидывали их наземь вместе с конями — и все же рыцарство упрямо и неумолимо шло на врага, ибо отступать было некуда — коль скоро над стенами Родоса начали реять вражеские знамена! Вздымались на копья враги, мечи и топоры рубили всех тех, что объединены были под названием турецких воинов, а на деле, как об этом уже было как-то сказано ранее — не только анатолийцев и румелийцев, но и сербов, греков, валахов, трансильванцев, болгар, далмат-цев, мавров, курдов, грузин, албанцев… Но их много, слишком много!!! Они останавливают натиск рыцарской конницы; осатанелые воины Мизака бросаются сразу по несколько человек на рыцаря, словно шавки на медведя, и заваливают его. И так — одного за другим. Полуголые курдянки в овечьих шкурах, дико визжа, прыгают сзади на рыцарских лошадей и длинными кривыми ножами поражают христиан в глаза через визирные щели шлемов. Не помогла атака, преисполненная самопожертвования, нисколько облегчения не принесла она итальянскому посту, только гибель многих славных.

Трубят отход, раненому Антуану д’Обюссону помогают спастись, прикрывая отход сопровождавших его рыцарей своими жизнями. Немногие, включая Торнвилля, вернулись в крепость, благо градом стрел и камней смяли первую волну преследовавших и успели затворить ворота, подняв мост и опустив решетку: враг не ворвался внутрь и понес большие потери.

Виконт де Монтэй, дозволив наскоро перевязать рану, обозревает ход всеобщего штурма и решает снять часть людей с оверньского поста и перебросить их на итальянский. Это он и делает, приняв над ними прямое командование.

А на итальянском посту вовсю идет его штурм, причем, как ни парадоксально, с двух сторон одновременно: все новые толпы азапов, войнуков, марталосов и башибузуков забираются на нее снаружи, так что и там скопилось уже двадцать пять сотен, а иоанниты подтягиваются на нее изнутри.

Д’Обюссон с криком:

— Умрем, братья, но не отступим, ибо за веру сражаемся, за небеса, и смерть наша будет честна среди людей и драгоценна в глазах Божиих! — взял приставную лестницу и полез наверх, прямо на жала турецких копий, с легкой пикой в руке.

Прочие последовали его примеру. Кто — по лестницам, кто — просто карабкаясь по камням, в том числе и верные четвероногие друзья д’Обюссона.

Турки стреляют по христианам, швыряют большие камни — так что не одного храбреца раздавило валунами, а доблестный колосский командор Гийом Рикар упал с простреленной головой. Великий магистр сброшен нехристями вниз и катится по валу из битых, острых камней. Его подхватывают многие верные руки и помогают подняться. Преданные псы волнуются, поскуливают, но д’Обюссон жестом отстраняет их и вновь лезет на вал, они — за ним. Сброшенный вниз еще раз и раненый, он вступает в бой.

Рубятся жарко, рыцарь падает на турка, и наоборот. Турецкие предводители жаждут почестей и славы за добытую голову д’Обюссона и лезут на поединок с ним: нескольких из них убивает он, получает вторую рану. Вот турок готовит ему сзади палаческий удар по голове, но один из двух псов, подпрыгнув, вцепился ему в глотку, и так и держал свои челюсти сомкнутыми, получая удар за ударом кривым ножом, пока магометанин не затих, задушенный полумертвым псом. Оба они заснули вечным сном на каменном валу среди прочих мертвецов, а второй пес, закинув морду кверху, поет своему собрату прощальную песнь…

Вот пика д’Обюссона застряла в брюхе одного из убитых, и магистр Пьер — человек пожилой, дважды раненный и серьезно измятый двукратным падением — хватает очередного турка голыми руками и сбрасывает его вниз со стены. Затем так же — другого, и еще не одного! О, не знают нехристи, как сражается воин Столетней войны! Под-стать ему и орденские братья! "Столпы" отчаянно дерутся как простые воины — не пристало им за чужими спинами прятаться, разят врагов и получают раны сами.

Старый богатырь Иоганн Доу уже получил несколько ран, его шлем сбит, и теплый ветер треплет его длинные седые волосы и бороду, покрытые кровью, но он, крепко стоя на стене, по-прежнему твердой рукой разит османов. Кто ни сунется к нему — тут же отлетает со снесенной головой или рассеченным телом.

— Джалут! [40] Джалут!!! — кричат на него нехристи, и стараются поразить издали выстрелом из ружья.

Попали! Пошатнулся богатырь, турки толпой набрасываются на него, но он жив еще, и его собратья не дают врагам добить его или скинуть вниз. Заткнув раненый бок подсунутым кем-то тряпьем, великий бальи продолжает бой.

Много сказано о рыцарской доблести, но и доблесть простых людей, обычных, мирных доселе горожан как может быть обойдена молчанием? Тысячи их пришли на помощь иоаннитам с всеобщей решимостью — помочь великому магистру и его воинам или пасть вместе с ним. И не только мужчины — даже женщины надевали латы павших и с подобранным тут же оружием в руках лезли на стену вслед за своими мужьями, отцами и сыновьями. Не одну турецкую голову и грудь прострелила Элен де ла Тур.

Там, где враги еще не взошли на стену, горожане поливали их кипящим маслом, жгли "греческим огнем". Раня свои нежные руки, французские дворянки кидали в османов тяжелые камни, греческий священник в годах стрелял по ним из лука, приговаривая при каждом выстреле стихи из псалмов, а родосские мясники привычными ударами крушили вражьи черепа топорами на длинных рукоятях, приговаривая, что вот, мол, как они славно рубят мясо!

И всеобщий смех мясников под грохот орудий, но двух рубак стащили баграми и тут же посекли на куски. Оставшиеся перекрестились — и продолжили разить османов…

Два часа продолжался бой на руинах стены итальянского поста, пока христиане наконец не одолели турок.

Были тяжелые потери не только в людях: был момент, когда казалось, что потеря Родоса неминуема — башибузуки взяли башню Италии и водрузили на ней вражеский флаг, но далее этого дело у них не пошло. Затем, словно нож в спину сражавшимся на каменистом валу, известие — турки проникли в еврейский квартал! Это, считай, все, Хора пала, надо оборонять Коллакио — но весть оказалась ложной.

Подоспели оверньцы под командованием брата магистра — турки поддаются! И вот уже командор де Монтолон первый пробивается к вражеским флагам и удар за ударом срубает их топором, а его верные подручные не дают османам защитить знамена.

Ценою жизней многих отважных бойцов зачищена от врага башня Италии. Толпы нерегулярной турецкой пехоты буквально сыплются с вала, сопровождаемые градом стрел, камней и пуль на глазах Мизака. Упустить такую возможность! Нет, он не допустит! Да пусть, если уж на то пошло, смерть в бою, чем шелковая удавка в воротах Топкапы!