Схватка за Родос - Старшов Евгений. Страница 48
Гийом хватался за голову, и предательские слезы текли по его щекам. Сухарь Филельфус, вздыхая, сочувственно хлопал его по колену — все, мол, понятно, о чем речь… Отца лишаемся!..
Сознание все реже возвращалось к д’Обюссону, он постоянно спрашивал о своих соратниках, и хотя ему отвечали, что брат его жив и все семь "столпов" пока тоже, он не запоминал ответов и спрашивал снова. По-видимому, приближался конец.
Но и в другом лагере, понятно дело, радости было мало. Несмотря на робкие уговоры анатолийского бейлербея и прозрачные намеки Али-бея, Мизак-паша уже твердо решил, что кампания проиграна. Он успокаивал себя тем, что все от него зависящее он сделал, и даже сам шел вместе с янычарами на штурм, ну а что Аллах не захотел даровать победу — так в первый раз, что ли? Сам Пророк, да благословит его Аллах и приветствует, был разбит в битве при Ухуде, что говорить… Даже в этом можно найти оправдание: значит, у Всевышнего какие-то особые мысли по поводу иоаннитов. Может, эти нечестивцы не преисполнили еще чашу гнева Его? Так кто же такой он, Мизак, чтобы идти супротив воли Аллаха?..
В общем, когда турки робко вернулись на холм Святого Стефана и провели скорбную инвентаризацию, визирь решил потихонечку эвакуироваться. Османы деловито собирали целые и битые пушки, затем тащили их на суда, а также оружие, шатры, янычарские котлы… Было очевидно, что османы уже не могли победить, а родосцы — довершить свою победу.
Мизака интересовало, жив его главный враг или умер.
— А разве от этого хоть что-нибудь зависит? — хмуро поинтересовался Али-бей.
— Многое… Если даже и не сейчас… Им такого руководителя еще поискать, и если к нашему возвращению, да соизволит Аллах, он станет добычей червей, этим уже пол дела будет сделано…
— Оправдание себе ищешь?
— Нет, злобу тешу! Если магистр мертв — значит, не так безуспешно мы здесь два месяца с лишним проторчали. Кроме того, стены Родоса — не грибы после дождя, сами по себе не вырастут… На все нужно время, которое работает не на них…
— Мне нравится твое настроение и ход мыслей, Мизак-паша… Главное, пережить первый удар гнева великого падишаха, а там…
Так успокаивали себя турки; что же христиан, то все они по-прежнему скатывались из крайности в крайность, то не веря себе, что кошмар закончился, то переживая за магистра, находившегося на грани жизни и смерти…
Врачи ошиблись — д’Обюссону стало лучше, кризис миновал на третий день. Измученные верные Филельфус и Каурсэн заснули прямо при нем; рука по привычке искала широкие лбы псов, чтоб погладить — но их не было…
— Где… где детушки мои? — спросил он еле слышно.
Ему никто не отвечал, боясь дурной вестью ухудшить его положение, но он был настойчив в своих расспросах.
Потом… он понял все, замолчал, и слезы потекли по его лицу… Всех, всех людей жалко, но его псы, его верные, любимые полосатики… Боже, за что Ты отнял их?.. Чем они провинились пред Тобою?.. Какими грехами? За что Ты их… Перед глазами стояли они… Как объяснить другим, что они заменили ему то, в чем ему отказала судьба? Добрую подругу жизни, почтительных и славных сыновей? А когда дурачились, он видел в них забавных внуков… Их карие глаза так и смотрят в душу, то ли с любовью, которую они продолжают излучать, находясь уже по ту сторону жизни, то ли с мягким укором, что он все же мог бы что-нибудь сделать для того, чтобы уберечь их от смерти?..
Ему сказали, что они погибли, спасая его на стене, но от этого ему не стало легче; он только старался, чтоб это его горе не столь явственно прорывалось наружу, ибо было немного совестно — столько людей погибло, а он о собаках тоской исходит… Но пересилить себя не мог. Постепенно он узнавал, кого еще прибрал Господь. Кипрский командор Гийом погиб при штурме… Прекрасная Элен де ла Тур застрелена… А что же Торнвилль? Каково ему? Говорят, жив, но потерял рассудок… Печально… Печально… Старый славный Иоганн Доу мужественно борется со смертью, но исход, пожалуй, уже очевиден… Правда, поговаривают, что и его, д’Обюссона, врачи-то приговорили, а вон вот, никак, вывернулся от безносой… Может, и Иоганну повезет…
Но старый немецкий воин не смог одолеть смерть — слишком много ран получил великий бальи и, приняв последнее напутствие и причастившись Святых Христовых Тайн, испустил дух в полном сознании того, что, хоть его жизнь и заканчивается, главное, что она не бесплодно легла на алтарь всеобщей победы…
Торнвилль пребывал в госпитале без малейших улучшений. Описывать состояние человека, впавшего в безумие, — дело ненужное и неблагодарное. Ньюпорт, этот железный человек, сокрушался, словно кающаяся Магдалина. Сэр Грин, ухаживавший за тяжело раненным внуком, регулярно приходил и к Лео, но все его вымученные шутки тоже не достигали цели. Какое тут шутовство, когда сердце кровью обливается от того, что с человеком случилось! Гийом де Каурсэн заглянул, пытался снять показания как с очевидца, и зачитывал ему фрагменты сотворяемого им произведения об осаде Родоса — и тоже без толку. Заглядывал разбогатевший Джарвис — приоделся, все дом себе подыскивал так, чтоб поцелее да подешевле. Навестил "столп" Николас Заплана. Даже от д’Обюссона пару раз приходили, справлялись… Пытались ослабить режим, но безуспешно — пациент молча срывался с места и непонятно что хотел сделать: то ли бежать, то ли покончить с собой.
Две недели прошло. Лео страшно ослабел и истощился. Наконец, какая-то искра разума промелькнула в его взоре. Он впервые заговорил, попросив развязать его и дать путной еды. Дали немного, чтоб с непривычки заворот кишок не приключился. Оповестили друзей; они пришли почти все — Ньюпорт, Джарвис, Грин. Пытались завести разговор, но он пока так и не клеился. Ньюпорт сказал, что меч Торнвилля — подарок д’Обюссона — не пропал, а хранится у него, в "оберже". Сэр Грин притащил хорошего вина, но поднятию общего настроения оно никак не помогло.
— Может, надо чего? — обратился к Лео Джарвис.
— Элен… Где ее положили?
Англичане переглянулись, не зная, что ответить, а, вернее, как ответить. Сказать ли правду или отговориться пока неведением? Ньюпорт решил, что второе — хуже, не по-дружески, и изрек:
— Хоронили всех в общих рвах, не до того было. Так что… Где была самая бойня, там она и лежит вместе со всеми. Бают, магистр хочет там церковь заложить…
Лео закрыл глаза; потом тихо спросил:
— А турки что?
— Что-что, — оживился сэр Грин, — получили по полной. И более с той поры к нам носа не кажут. Сворачиваются потихонечку. Все, отбились мы от них, хвала Господу!
Все по очереди рассказывали новости, пока шумную компанию не шуганули служители госпиталя. Англичане были вынуждены удалиться, но настроение у них немного приподнялось.
— Будет жить! — самоуверенно заявил старый бражник, и все с ним согласились.
Торнвилль же, прознав про турок, действительно ожил, только не совсем в том смысле, как хотелось бы его друзьям. Лютая жажда мести вернула его к жизни; тем же вечером он подозвал одного человека из госпитальной обслуги и попросил его об услуге — достать турецкую одежду, хну и хоть какой-нибудь кинжал или нож, да чтоб бежать из госпиталя помог. Драгоценности, которые Лео припас для Элен, разумеется, бесследно исчезли, и дело решила серебряная печатка, что еще оставалась на пальце рыцаря.
Турецкого тряпья в госпиталь доставили с избытком — на перевязочные нужды, поэтому Торнвилль без особого труда получил все нужное — и бежал. Что и говорить, организм его был истощен, но стремление к мести давало силы. Готового плана у него не было — перед его глазами вставало и убийство Мизака, и взрыв пороха, и потопление корабля — он готов был на все, лишь бы отмстить за смерть Элен. Выкрасил хной бороду на турецкий манер и ночью беспрепятственно проник во вражий стан — пригодилось знание турецкого.
Наутро, помогая перевозить орудия к морю, он вызнал, что визирь с самого разгрома, опасаясь за себя, находится на корабле. Торнвилль пробрался и туда, а там — приключилось одно из тех событий, кои обычно именуются превратностями судьбы. Случилось так, что война еще раз дала о себе знать. Мизак продолжал неспешно грузиться, как вдруг вдали показались два огромных судна с флагами короля Испании и Сицилии Фердинанда Католика — это шло столь долго ожидаемое подкрепление!