Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР… - Молчанов Андрей Алексеевич. Страница 51

Саша провел меня в свой канцелярский отсек, где в специальном шкафу хранились милицейские мундиры ходовых размеров, а коробке — наборы подогнутых погон, плотно накладывающихся на плечи мундиров в соответствии с требуемым званием.

— Чтобы народу лишний раз в форме не париться, — объяснил мне Саша. — Чтоб со всеми удобствами. И на Лубянке такой же расклад…

— Откуда знаешь?

— Да они же к нам за документами прикрытия то и дело приезжают… Садись на стул, фотографироваться будем. А завтра подъедешь, позвонишь из проходной, я выйду… Кстати. Ты мне распредвал обещал для «Жигулей» …

— Будет тебе распредвал. Лучше заводского.

— Еще раз: ксиву понапрасну не свети.

— А в метро с ней бесплатно ездить можно?

— Да хоть поселись там!

У двери, ведущей в приемную Чурбанова я на миг остановился, сознавая, что уже никогда не войду в нее. Вот и еще один рубеж жизни бесповоротно пройден…

Но тут я несколько заблуждался… В годах девяностых, в Перово, на улице Плеханова, один из моих соседей по дому открыл магазинчик, торговавший бытовой утварью. Магазинчик примыкал к территории бывшего цементного завода, принадлежащего теперь компании «Росштерн». Сосед поведал мне, что заместителем генерального директора является опальный заместитель министра внутренних дел, и на мое восклицание: дескать, да я же с ним знаком — сказал, что способен легко устроить нам встречу. И встреча состоялась.

Я прошел по запорошенной цементом площади к неказистой бетонной коробке, где располагались офисы, поднялся по выщербленной каменной лестнице на второй этаж, и вскоре оказался пред взором сидевшего за неказистым письменным столом Чурбанова. Казалось, и не пролетели годы нашей разлуки…

Он был такой же, как прежде. Прическа — как всегда, волосок к волоску, набриолиненный, те же вельможные манеры, та же ирония в голосе…

В ту пору я работал в Германии, провожая на Родину нашу группу западных войск, раз в неделю летал оттуда в Россию на самолете командующего, дабы провести выходные с семьей, а по понедельникам возвращался в Берлин. Никаких тебе паспортных контролей, никаких таможен… Машина подъезжала прямо к самолету на пустующее летное поле военного аэропорта Шперенберг, через два часа самолет приземлялся в «Чкаловском», где существовала и таможня, и пограничники, но ни меня, ни моих попутчиков — деловых вояк, никто не фиксировал, ибо на почве вывода наших войск процветал бизнес со множеством в нем участников: из Берлина привозилось газовое и дробовое оружие, запчасти к машинам, а обратно самолет улетал, набитый коробками с сигаретами, стоившими в Союзе в пять раз дешевле, нежели в Германии. Сигареты с ходу раскупались в Берлине скупщиками-вьетнамцами, торговавшими ими возле станций метро. Всю эту вакханалию отчасти я отобразил в романах «Схождение во ад» и в «Падении Вавилона».

Попивая кофеек в новом служебном кабинете Чурбанова, я поведал ему о перипетиях своего сегодняшнего существования, тут же нарвавшись на вопрос:

— А ты мне привезти пистолет сможешь?

— Да пожалуйста… Газовый?

— А как насчет настоящего? «Макаров», к примеру. Ты же там с военным складским народом общаешься?

— А вам это зачем?

— Ну, времена, сам видишь, беспокойные…

Я невольно усмехнулся. Боже мой! И об этом меня просит пусть бывший, но заместитель министра внутренних дел, в подчинении которого некогда были тысячи вооруженных головорезов. Какие же беспомощные и жалкие все эти шефы и боссы без своих должностей и кабинетов!

О тюрьме, о том, как сиделось, мы не говорили. Да и о причине его посадки — тоже, она была предельно ясна. Новый бездарный царек Горбачев, решив, по моему разумению, отыграться за свои унижения и лизоблюдство перед Брежневым, выбрал фигуру его зятя, дабы перечеркнуть надуманным судом над ним всю прежнюю эпоху. В какие светлые дали мог привести государство, уже находящееся в упадке, злобный, завистливый и недалекий политик, способный вот так, походя, ради удовлетворения амбиций, изувечить жизнь ни в чем не повинного человека? Впрочем, в истории российских верхов найдется немало аналогичных характеров. Да и ныне за примерами идти недалече.

— Я ничего не брал, у меня и так все было! — говорил мне Чурбанов. — Мне требовалось только нажать кнопку и произнести в селектор: надо то-то и то-то, чтобы желаемое материализовалось у меня в кабинете. Ни о какой мзде я даже не помышлял!

И я верил ему, поневоле вспоминая грузинскую взятку. Размышлял: рассказать о ней или нет? Умолчал.

Не знаю, был ли его брак с дочерью генерального секретаря браком по расчету, хотя к этому склоняюсь, но итоговую цену за этот брак он заплатил по самой жестокой ставке. Мне было его искренне жаль, и тут я согласен с ненавистным мне Ельциным, сказавшим: «Хороший мужик, и попал ни за что». Ну, если хороший, да ни за что, а ты — президент, реабилитируй невинно пострадавшего своим указом, верни ему, если не погоны и награды, то хоть незапятнанное имя… Не сподобился.

Пистолет я Чурбанову привез. Газовый. По моему мнению, — глупую, бесполезную игрушку. Мог бы, конечно, привезти и боевой, но от этого греха решил воздержаться: попадется ненароком бывший генерал-полковник в руки ранее подчиненной ему милиции, потребующей объяснений, кто знает, что он ляпнет? Тут уж поручиться за него я не мог: если человек докатился со своих вершин до просьбы достать «левый» ствол, то неисповедимо, как сработают реле в его мозгу, когда он будет сидеть перед следователем, должным установить источник приобретения нелегального огнестрела. А сноровистая уголовная отмазка: «Купил на железнодорожном вокзале у неизвестного лица, находясь в состоянии опьянения», вряд ли придет в голову бывшего члена монархического семейства. Он быстро и бесповоротно запутается в витиеватых версиях. А там — и рукой подать до меня, грешного…

Впрочем, лоснящимся газовым «Вальтером» Чурбанов остался доволен, и я посчитал, что мой долг за незабвенную грузинскую командировку наконец-то погашен.

Из министерства, где еще пребывал в своей уже условно-досрочной власти Чурбанов Юрий Михайлович, я покатил в «Литгазету» с заранее заготовленным мною письмом на имя главного редактора Чаковского, любимца Брежнева.

В письме я ставил под сомнение объективность критика Бондаренко, скрывающегося под псевдонимом Половников, и подвизающегося на ниве заказного критиканства, также рекомендовал хозяину «Литгазеты», прежде, чем охаивать произведения, хотя бы по диагонали их просмотреть, намекая на поступившие ему указания сверху, и, кроме того, горячо благодарил его за сделанную мне рекламу. При этом я отчетливо представлял себе негодование номенклатурно-литературного вельможи, получившего подобный плевок от наглого отщепенца, должного замереть и каяться в раболепном послушании. Но меня, что называется, несло. Если у Шекспира: «Быть или не быть!», то у нас — «Была не была!»

Тем более, удары в спину следовали с самой неожиданной стороны: позвонили из «Интеркосмоса», сообщив, что мои планируемые командировки в Индию и во Францию по неизвестным причинам отменены, а мой служебный синий паспорт с готовыми визами отозван МИДом. После такой новости вполне вероятным событием представлялось появление в моей трудовой книжке записи: «Уволен на х..!» А я-то воображал, как вскоре улягусь в ванну в парижском отеле с бокалом «Шабли», мечтательно произнеся в потолок: «Шарман, бля!»

Номинально, в целях придания организации флера безвинности и респектабельности, руководителями «Интеркосмоса» назначались те или иные академики, но реальной властью обладал их бессменный первый заместитель Николай Степанович Новиков, один из ближайших друзей моего отца, также академика — Алексея Федоровича Богомолова. Сам Новиков был человеком с карьерой, более, чем состоявшейся. Во время войны служил первым секретарем посольства США, правой рукой посла Громыко — будущего министра иностранных дел, затем куратором политической разведки в ЦК КПСС, а его назначение фактически главой «Интеркосмоса» диктовалось опять-таки целями политическими: тут разрабатывались проекты сотрудничества с США, Францией, но особенное внимание уделялось Индии, как нашему дружественному плацдарму в Юго-Восточной Азии. Мы делали для индусов спутники, выводили их на орбиты своими ракетоносителями, советские наземные станции получали и анализировали поступающую информацию, и таким образом наше влияние на многие аспекты по другим направлениям сотрудничества получали весомое подкрепление. Однако все имело свою цену. Индийские специалисты — ребята из богатейших семей, получившие образование в Англии и в Америке, отчетливо склонялись в сторону Запада, но перевешивала рыночная составляющая: СССР предоставлял услуги по ценам смехотворным, и перебить их, даже пойдя на умышленный ущерб, американские и французские компании сподобиться не могли. Так что советский принцип собственной нищеты за счет обогащения лояльных к тебе иноземных друзей, работал на этой ниве со всей откровенностью.