Ее словами. Женская автобиография. 1845–1969 (СИ) - Мартенс Лорна. Страница 43

По тематической направленности и стилистике книга Салверсон существенно отличается от автобиографии МакКланг. Это можно рассматривать и как пример поворота в англоязычной истории жанра. Название «Исповедь» указывает на традицию, идущую от автобиографии Жан-Жака Руссо и, следовательно, на совершенно иной тип произведений по сравнению с тем, что совсем недавно преобладал среди автобиографий детства, написанных женщинами на английском языке. Это не мемуары в духе «мы», а весьма субъективная история девушки. Она не только психологическая, но и самоаналитическая, самодостаточная и самоутверждающая, как произведения Лухан и Баттс. Таким образом, к психологической составляющей добавляется феминистская. Автор много рассказывает о семейной истории и даже об истории Исландии, но в контексте того, что это все – фон для понимания ее собственного детского опыта и ее личности. Например: «Что касается моих главных черт, потенциально я была настоящей исландкой» 52. В первой главе Салверсон через название связывает семейную историю с самой собой: «Я знакомлюсь с августейшими предками». Названия других глав открыто настаивают на ее собственном опыте – «Я открываю для себя место своего рождения», «Я открываю для себя драму» – или подразумевают его: «Субъективная интерлюдия», «Эти детские проступки». Если в мемуарах и полумемуарах межвоенных лет детское «я» автора часто кажется просто нитью, на которую, как бусины, нанизывались рассказы о времени, месте и семье, то Салверсон эти рассказы подает с точки зрения ребенка. Как правило, она принимает точку зрения ребенка серьезно и сочувственно. Кроме того, автор регулярно останавливается, чтобы объяснить и охарактеризовать свое детское «я». Вот как она комментирует свое детское упрямство, когда она, будучи совсем маленькой, категорически отказывалась есть яйцо: «В каком прекрасном безумии родилась будущая бунтарка – бунтарка, которой я являюсь» 53. «Меня… кутали, заставляли есть, когда мне не хотелось, и, как мне теперь кажется, по сути нянчились так, будто у меня была инвалидность, которой она [ее мать] хотела избежать» 54. «Еще в детстве мне опостылело знакомое и обыденное, и я стремилась сбежать в странный мир сказочных фантазий» 55.

Помимо обширных описательных комментариев о себе-ребенке, рассказчица щедро делится своими идеями и мнениями обо всем: родителях, окружающих, жизни в целом. Мы отчетливо видим личность писательницы – смелой, независимой мыслительницы, у которой всегда есть собственное мнение. Она – полная противоположность скромной леди-рассказчице. Нет никаких доказательств того, что она читала Лухан или Баттс, но, как и они, она откровенно изображает и оценивает своих родителей, особенно мать, мало беспокоясь об их чувствах. Так, мы узнаем, что характеры ее родителей были несовместимы. Ее отец – романтичный, импульсивный, начитанный, общительный, чувствительный, ориентированный на людей, сердечный и в высшей степени непрактичный. Его ферма в Исландии разорена до такой степени, что они прибыли в Новый Свет практически нищими, а его многочисленные идеи новых предприятий в Северной Америке обречены на провал. Ее мать практична, трудолюбива, энергична, предусмотрительна, сдержанна и держит все в уме. Именно она удерживает семью на плаву. Верный схеме, обычной для женских автобиографий детства, автор предпочитает чувствительного родителя рассудительному. Салверсон рассказывает истории о том, как ее мать, хоть и пытается сделать для дочери все возможное, абсолютно неверно истолковывает ее детские чувства и навязывает ей что-то не то: Библию в качестве первой книги, куклу в подарок на день рождения (в то время как Лалла – так называют Лору в детстве – ненавидит кукол) или красное самодельное пальто, в котором пухлая девочка, по ее мнению, выглядит еще толще – в то время как отец в тех же ситуациях ведет себя верно, превращая «разочарование в радость» 56. Так, для первого чтения он дает дочери детскую книгу, а на день рождения дарит коробку шоколадных свинок – «восхитительно бесполезный подарок» 57, потому что она не ест конфет. Однако невнимательность ее матери – это лишь частный случай того, что, по мнению автора, является слепотой взрослых в общении с детьми. Взрослые склонны просить детей делать то, что тех смущает и утомляет. Например, семилетней Лалле, к ее ужасу, велят поцеловать мальчика, который дарит ей подарок на день рождения, а старшей девочке говорят показать Лалле ее коллекцию носовых платков, что неинтересно никому из них.

Салверсон выражает свои феминистские убеждения гораздо более открыто, чем МакКланг и любая другая писательница ее времени, включая Баттс и даже Бизли. Ее претензии связаны не с местом женщины, как его представляет себе поколение ее родителей, как у МакКланг – исландские родственницы Салверсон откровенные и властные личности, – а с биологической судьбой женщины, с тем, как часто мужчины плохо обращаются с женщинами, с социальным подчинением, сопровождаемым, как она начинает считать, промыванием мозгов женщинам. Вот как автор пишет о том, как узнала, что ее мать беременна, это «означало раскол между мной и мамой. Причиной стал ужас, заставлявший трепетать все мое существо, когда я внезапно осознала тревожные возможности женского тела» 58. Аналогичные переживания у нее возникают, когда она слышит, как ее тетя-акушерка принимает трудные роды, а потом и ужасную историю одной из «соблазненных и брошенных» ее пациенток. Салверсон уверяет, что «вся эта милая болтовня о славном материнстве с трудом выдерживает холодный анализ» 59. Она отмечает, что очень много женщин страдает в браке, и резко комментирует распутных мужей, о которых слышала в детстве 60. Она насмешливо отзывается о том, как знакомая женщина берет на себя «Марфины заботы» 61, чтобы ее ленивый муж мог сосредоточиться на «более высоких вещах» *. Она жалеет свою утонченную подругу-шведку, оказавшуюся замужем за грубым, бесчувственным мужчиной. Часть ее протестов направлена против домашней работы, которую она ненавидит – работы, на которую небогатые женщины обречены тратить свою жизнь:

«Все, что касается домашней работы, за исключением стряпни, – глупое повторение» 63. Ее бунт против женского мирка подпитывается ее пристрастием к книгам и желанием стать писательницей. Она признает, что мир женщин был «миром, от которого я отчаянно стремилась увернуться, зарывшись в книги глубже, чем когда-либо» 64. К тому времени, когда она вышла замуж в возрасте двадцати трех лет, она обладала хорошо сформированными идеями о «жестоком порабощении женщин» 65. Она обращается к мужу со следующей тирадой: