Золушка и Мафиози (ЛП) - Беллучи Лола. Страница 25

— Михаэль умер? — Спрашиваю я вслух.

Они оба поворачиваются ко мне, только тогда понимая, что я пришла.

— Святые оказали нам такую услугу, — подтверждает мама, и я прислоняюсь к стене, так как мои ноги подкашиваются. — Они говорят, что этот человек торговал людьми, Кармо. Что его сын...

Мама продолжает говорить, но я перестаю слушать, в моей голове бесконечным эхом повторяются только три слова: он мертв.

Он мертв.

Михаэль мертв.

Я закрываю глаза, чувствуя, как их щиплет, а губы хотят растянуться в улыбку, поэтому я прячу лицо руками, пытаясь успокоиться настолько, чтобы снова встретиться взглядом с родителями, когда бегу в свою комнату. Но мне это не нужно. Хлопнувшая дверь заставляет меня опустить руки, и я вижу маму, идущую ко мне с улыбкой на лице, такой же большой, как и та, что была у меня. Она крепко обнимает меня, затем берет мои руки.

— Наша Святая с нами, дитя мое, — говорит она, — мы попросили время, и она дала его нам.

Моя мама вздыхает, и хотя я не думаю, что она права насчет того, почему умер Михаэль, невозможно не радоваться так же, как она, потому что это действительно произошло.

Мертв... Михаэль мертв.

22

РАФАЭЛА ЭСПОЗИТО

Удержание ног на месте требует столько энергии, что я потею. Капельки, стекающие по пояснице, по рубашке, лишь одно из многих неудобств, съедающих меня сегодня заживо. Голос Луиджии - еще одно.

Она все говорит, говорит и говорит, а я делаю вид, что слушаю, слушаю и слушаю. Слава богу, остальные гувернантки дома тоже здесь, потому что тогда мне придется спрашивать их, о чем, черт возьми, было это собрание, ведь я не обратила внимания ни на одно слово.

— Вы все свободны, — наконец говорит она. — Кроме тебя, Рафаэла.

Отлично! Мышца на верхней части моего рта дергается, когда я пытаюсь сохранить на лице маску, но мне это удается. Чувствуя тот же порыв, что и я, остальные три женщины практически выбегают из маленькой комнаты Луиджии. Я скрещиваю руки перед собой, пока она сосредотачивает все свое внимание на мне.

— Как ты знаешь, дон вернулся.

Да, Луиджия, я знаю. И именно поэтому я отчаянно хочу, чтобы ты прекратила говорить. Я хочу пойти и обнять свою подругу. Разве это возможно?

— Но Марта еще не вернулась, поэтому мне нужно, чтобы ты в течение следующих нескольких дней делила крыло между крылом дона и крылом его заместителя. Как думаешь, справишься?

Больше работы? Отличные новости в конце дня. Это чудесно! Все, что мне нужно, – это чтобы оставшееся время прошло быстрее, не так ли? Когда это моя жизнь пошла наперекосяк?

Но я этого не говорю. Я проглатываю каждую из своих едких мыслей. Если мне повезет, я отравлюсь насмерть и не проснусь завтра.

— Конечно, Луиджия!

— Это замечательно! Ты свободна.

Кивнув, я следую примеру своих коллег и тоже практически выбегаю за дверь. Но вместо того, чтобы в конце коридора повернуть направо и направиться в гардеробную, а затем выйти из дома, я поворачиваю налево и бегу вверх по лестнице, пока впервые за несколько недель не попадаю в крыло Дона и Габриэллы.

Сегодня должен был быть мой последний день работы у Тициано, но я отказываюсь думать об этом. Не сейчас. Я иду по знакомым коридорам к темной деревянной двери, за которой, я знаю, найду свою подругу. Я дважды стучу, прежде чем открыть ее, и, когда я просовываю голову в огромную библиотеку, Габриэлла поднимает глаза от книги в своих руках и сразу же улыбается мне. На этот раз я действительно бегу.

Она встает и крепко обнимает меня. Я остаюсь в ее объятиях, закрыв глаза.

— Боже мой, как я скучала по тебе! Как же я скучала!

— О, как я скучала по тебе! — Она бормочет мне на ухо, и я бормочу что-то в ответ, чувствуя, что если попытаюсь заговорить, то в итоге расплачусь.

Черт побери, в какую кашу я превратилась!

Ненавижу, ненавижу, ненавижу чувствовать себя такой уязвимой. Но как я могу быть кем-то другим, когда кажется, что моя жизнь свелась к тому, чтобы быть пробитым каноэ посреди разъяренного моря?

— Как прошла дорога домой? — Спрашиваю я, когда мы наконец отстраняемся, но как только ее глаза останавливаются на моем лице, улыбка Габриэллы гаснет. Она слегка наклоняет голову и поднимает руку, поглаживая мою щеку.

— Что случилось?

— Ничего. Я просто очень по тебе скучала.

— И если бы дело было только в этом, то, увидев меня, твои глаза стали бы счастливее, а не грустнее.

— Они и так счастливые, — заверяю я ее, и ее грудь заметно вздымается и опускается, когда она делает глубокий вдох.

— Ах, Рафа!

Габи снова обнимает меня, и я не успеваю опомниться, как уже плачу. Не тихо и вежливо, а всхлипывая, булькающим плачем, который, кажется, поднимается из глубины моей души. Я не плакала раньше, не плакала, когда вернулась домой, хотя и не хотела этого. Ни когда узнала о помолвке с Марсело, ни после пугающих слов Михаэля.

За последние несколько месяцев, и особенно за последние несколько недель, я чувствовала многое: гнев, бессилие, отвращение, возмущение и страх. Я даже испытывала ненависть и жажду мести, но в объятиях подруги я впервые сломалась.

Габи садится со мной на диван, на котором она сидела до моего приезда, и обнимает меня. Она позволяет мне рыдать и дрожать в ее объятиях, пока у меня больше нет слез, пока мое горло не пересохло, пока мои щеки не покраснели, а кончик носа не распух.

— Что случилось? — Мягко спрашивает она, поглаживая меня по щеке.

— Я снова помолвлена, — тихо говорю я, мой голос хриплый, и она отступает, застигнутая врасплох.

— Но я думала...

— Сын Михаэля заявил на меня права, — перебиваю я ее, между короткими вдохами объясняя, — мы поженимся через два дня.

— Через два дня? — Вскрикивает Габриэлла, ее глаза расширяются, а у меня хватает сил только на то, чтобы покачать головой. — Что... Что он тебе сказал? Каким он был?

Истеричный, горький плач снова захлестывает меня. Габриэлла снова обнимает меня.

— Я никогда с ним не встречалась. Он даже не пришел на похороны своего отца. — Я всхлипываю. — Какой человек может пропустить похороны своего отца? — Отвечаю я, все еще плача и заикаясь между всхлипами.

Моя подруга моргает, а я опускаю голову, пытаясь справиться с собственными эмоциями, которые колотят меня по груди с такой скоростью, что трудно дышать.

Габи отстраняется, когда мне удается перестать плакать.

— Рафа..., но это...

— Традиция... — Я повторяю слова, сказанные мне отцом. — Я едва успела нормально выспаться после известий о смерти Михаэля, прежде чем узнала новости.

— Если он не пришел лично, то как? — Спрашивает она, нахмурившись.

— Отец пришел ко мне в комнату на следующее утро и сказал, что ему звонил Стефано. — Я морщу нос, произнося последнее слово. — Это имя моего нового жениха, и что все будет продолжаться как прежде: я выйду замуж в тот же день, в том же платье, в той же церкви.

— Но зачем торопиться? Почему бы не подождать, пока он сначала познакомится с тобой?

Я качаю головой из стороны в сторону, отрицая это, потому что не знаю, хотя моя голова превратилась в роскошный отель, в который с радостью съезжаются всевозможные пугающие ожидания.

— Когда я попыталась возразить, то услышала, что должна благодарить Бога за эту традицию, что мне повезло, что Стефано все еще хочет меня несмотря на то, что я двадцатидвухлетняя женщина с двумя мертвыми женихами, потому что никто больше не хочет.

— Это абсурд, — начала Габи, но остановилась, и ее лицо внезапно побледнело. Она несколько раз моргает. — Это тот его сын? — Вопросительно произносит она, наконец вспомнив разговор, состоявшийся несколько дней назад.

— Он самый... — Я качаю головой в знак согласия, и еще больше слез скатывается по моим щекам. — Говорят, его чуть не убила Коза Ностра за то, что он содержал подпольный бордель с женщинами, ставшими жертвами торговли людьми. Насколько я знаю, у Михаэля он единственный сын.