Золушка и Мафиози (ЛП) - Беллучи Лола. Страница 29

Что это значит? Почему Стефано до сих пор не приехал? Что-то случилось? Или он просто отказался от меня, как от товара, который потерял свою ценность еще до того, как его доставили?

Я слышу, как отец передвигается по комнате, звонит по телефону и требует объяснений, которые, судя по его все более раздраженному тону, он не получает.

Моей маме хватает здравого смысла молчать об этом, уделяя не меньше внимания, чем мы с Габриэллой, любой крохе информации, которую мы можем получить из разговоров отца.

День сменяется ночью, прежде чем он возвращается в мою комнату и велит мне переодеться.

Свадьбы не будет.

ТИЦИАНО КАТАНЕО

— Однажды утром я проснулся, о, белла чао, белла чао, белла чао, чао, чао, чао, однажды утром я проснулся… — напеваю я, проходя через тренировочный центр Ла Санта к боксерскому рингу.

Я сгибаю руки, обмотанные лентами, и встревоженные взгляды будущих солдат Саграды, занимающих это место, только улучшают мое настроение. В те недели, когда я был исполняющим обязанности дона, я проходил мимо зала только по пути в офис, расположенный в задней части здания. Но теперь, когда я свободен, я могу вернуться к одной из своих любимых обязанностей: проверять на прочность тех, кто хочет принести клятву нашей святыне.

Саграда, в отличие от многих других мафий, не делает различий по признаку крови. Любой человек может принести клятву, если докажет, что он достоин. Мы принимаем самые разные души: целые и сломленные, богатые и бедные, подготовленные или нет. Между ними есть только одно сходство: потерянная вера, но как только она найдена, мы даем им все необходимое, включая тренировки. Боксерский ринг, конечно, является поверхностной проверкой этой подготовки, но он помогает отделить пшеницу от плевел так же, как и любой другой. Те, кто не может справиться в чистой, контролируемой среде, не имеют шансов в хаосе реальности.

Помещение оборудовано силовыми тренажерами и боксерскими снарядами. На одной из стен от пола до потолка нарисован символ Саграды - крест, увенчанный розой и кинжалом, а в помещении витает запах пота, крови и чистящих средств. Под землей находятся галереи, которые являются такой же частью истории Ла-Санты, как и моя кровь, а также все насилие, которое в них происходит.

Я поднимаюсь на ринг и перешагиваю через канаты, выгибая шею то в одну, то в другую сторону и делая небольшие прыжки.

Андреа, тренер по физподготовке из группы, ожидающей меня, смотрит на меня, изогнув бровь, и я улыбаюсь ему, кивая.

Первым на ринг вместе со мной выходит мальчик, ему должно быть не больше шестнадцати. Он окидывает взглядом мои обнаженные руки и торс, татуировки, покрывающие каждый сантиметр кожи, шею и тыльные стороны кистей, и сглатывает.

Я улыбаюсь, но не делаю шаг вперед, позволяя ему нанести первый удар. Он колеблется, на его плечах ощущается тяжесть моей репутации. Комната молча наблюдает за происходящим, даже взрослые мужчины, которые пришли в зал на обычную тренировку, прекратили свои занятия, чтобы посмотреть.

Ладно, признаю, что обычно мне нравится устраивать зрелища, но сегодня я чувствую себя на редкость благожелательно. С почти неслышным вздохом мальчик, наконец, идет вперед, его удары технически правильны, но сказывается нервозность.

Я легко уклоняюсь, сохраняя улыбку, но вместо того, чтобы безжалостно завалить его, как в любой другой день, я жду его следующей попытки.

— Как тебя зовут? — Спрашиваю я, когда мы обходим друг друга по кругу.

— Симон.

— Ты нервничаешь, Симон?

Он сухо сглатывает, его глаза блуждают по сторонам, но когда они возвращаются ко мне, они полны решимости.

— Да, нервничаю.

— Ты понимаешь, что это может тебя убить?

— Да.

— Тогда сделай все правильно, потому что, в отличие от твоей нервозности, я не собираюсь тебя убивать, максимум - серьезно покалечу.

Мальчик нервно смеется, но подчиняется, и удар за ударом становится все смелее. То, что я не сопротивляюсь, помогает.

Тренировка продолжается, каждый мужчина, выходящий со мной на ринг и покидающий его, выглядит более подозрительно, чем следующий, и когда я делаю паузу, Чезаре, который в какой-то момент появился и наблюдал за всем издалека, наконец подходит. Он вздергивает бровь и разглаживает свою густую бороду.

— Ты ведешь себя явно не так как обычно, Тициано, — говорит он, когда я опрокидываю на лицо бутылку с водой. Пот стекает по моему телу, прилипая к шортам на ногах. Я поворачиваюсь к брату и с улыбкой смотрю ему в лицо.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Чезаре.

— Все в сознании? Никаких сломанных конечностей? Никто серьезно не ранен? — Бросает он мне, кивая в сторону кольца. — Они даже почти не кровоточат.

— Сегодня мне не хочется тратить время на то, чтобы вытирать кровь из-под ногтей.

— Конечно, ведь тебе уже пришлось это делать раньше, верно? Или ты надел перчатки?

— Опять же, я понятия не имею, о чем ты говоришь. У меня уже несколько недель не было времени никого пытать.

Чезаре разразился хриплым смехом.

— Надеюсь, ты будешь более убедителен, когда поговоришь с Витторио. Дон ждет тебя. — Его голос серьезен, но в глазах мелькает веселье.

Я провожу языком по внутренней стороне нижней губы.

— Витторио может подождать еще немного.

***

— Мы что, играем в ликбез? Ты поэтому вызвал меня сюда? За последние несколько недель мне надоел этот офис. Теперь, когда ты вернулся, я надеялся провести некоторое время, не заглядывая в него.

Я верчу между пальцами ручку, которую подобрал на столе Витторио, забавляясь его раздражением, и краем глаза замечаю, что вознагражден за это легким подергиванием ноздрей - редкий промах в его фасаде абсолютного контроля.

Витторио проводит кончиком языка по центру верхней губы. Темный костюм, идеально сидящий на его теле, помогает создать образ спокойствия, который его лицо угрожает опровергнуть.

— Член Коза Ностры был найден мертвым, с содранной кожей на нашей территории, подвешенным на крюк, как свинья, в заброшенном сарае, Тициано. Я жду, что скажет по этому поводу мой заместитель, и помню, что звонил тебе два часа назад.

Мой ответ размеренный, с оттенком расчетливого безразличия.

— Предполагаемый член Коза Ностры, — поправляю я.

— Тициано, — рычит он, разочарование прослеживается в каждом слоге, но я лишь поднимаю голову, останавливая движение ручки между пальцами.

Воздух в кабинете густой от неразрешенного напряжения. Однако мое тело находится в состоянии глубокого расслабления, каждая мышца расслаблена, каждый вздох спокоен.

Я не могу вспомнить, когда в последний раз мой разум был настолько спокоен. Витторио, напротив, кажется, находится в одном шаге от того, чтобы потерять самообладание.

— По крайней мере раньше, ты вел себя сдержанно, — говорит он между зубами, — автомобильная авария, анафилактический шок, но это? — Говорит он, беря со стола блок фотографий и бросая их передо мной. — Это было показательно и безрассудно!

Его рука сильно ударяется о стол.

— Это можно расценить как акт войны, Тициано.

Не в силах сдержаться, я издаю тихий смешок, но не от радости, а от чистого удовлетворения, глядя на ободранное и кровоточащее тело на фотографиях.

— Я не знаю. — Я выгибаю нижнюю губу, продолжая смотреть на фотографии. — Они хорошо постарались, чтобы изуродовать... И зубы вырвали. Нельзя сказать, был ли это действительно член Коза Ностры, — насколько я знаю, Коза Ностра сама могла вторгнуться на нашу территорию, содрать кожу с одного из наших людей и оставить его в том сарае неузнанным.

Я пожимаю плечами. Гнев в глазах Витторио – это уже глазурь на торте.

Если бы не его высокомерие, Рафаэла не подверглась бы той череде катастроф, в которую превратилась ее жизнь за последние недели. Если бы не его высокомерие, моя куколка не плакала бы. Может быть, в какой-то момент она и заплакала бы от злости на меня, но уж точно не от отчаяния и одиночества, свидетелем которых я стал несколько дней назад.