Золушка и Мафиози (ЛП) - Беллучи Лола. Страница 35
Отец Армандо нахмуривает брови, глядя на меня, и его глаза слегка расширяются, когда он понимает, о каком выборе я говорю.
— Поговори со мной, дитя мое.
И я говорю. Я позволяю каждому из своих страхов и желаний заполнить маленькую церковь. Я признаюсь в своих самых сокровенных и темных желаниях, рассказываю о том, как несчастна была моя первая помолвка, какое отвращение я испытывала и как молила Святых о смерти каждого из моих женихов. Я рассказываю о чувстве облегчения, наполнявшем меня на каждых поминках, о том ужасе, который я испытала, когда Стефано предъявил на меня права, и о том море смятения, в котором я утонула, когда он не явился на свадьбу.
Я объясняю все, каждый шаг и решение, которые привели меня к этому моменту, и когда я заканчиваю, не думаю, что мои чувства стали яснее, но я определенно чувствую себя легче.
Отец Армандо бросает на меня многозначительный взгляд, как будто он не только услышал меня, но и понял.
— Десять "Аве Мария" и пятнадцать "Отче наш", дитя мое, — говорит он, подтверждая мои подозрения.
Однажды он велел мне молиться целых три новенны за то, что я мысленно ругала свою мать. Я только что призналась, что пожелала и отпраздновала смерть двух разных мужчин, среди прочих столь же ужасных вещей. Двадцать пять молитв - выгодная сделка, и я это знаю.
— Спасибо, отец, — бормочу я, делая глубокий вдох, зная, что исповедь не может длиться вечно. Моя новая реальность ждет меня снаружи. У нее льдисто-голубые глаза, в которых можно разжечь костер, татуировки по всему телу и улыбка, которая в равной степени холодит и раздражает меня.
Словно почувствовав, что я еще не готова к ней, отец Армандо снова заговорил.
— Я мог бы закрыть на это глаза, понимаешь? — Я поворачиваюсь к нему лицом, нахмурив брови. — Но даже несмотря на смущение и быстроту происходящего, я вижу в действиях Тициано заботу и даже привязанность.
— Заботу и привязанность? — Спрашиваю я, на моем лице отражается замешательство. — Думаю, вы имели в виду прихоть.
Священник тихонько смеется.
— Я мог бы закрыть дверь в ризницу и не реагировать, я мог бы не позволить никому увидеть то, что увидел я, но за последние недели твоя судьба столько раз переходила из рук в руки... — сокрушается он. — Тициано никогда не украсит ни один из этих витражей. — Он поднимает руку, указывая на окна вокруг нас. — Но я знаю его. Мы знаем его.
Как всегда, слова отца Армандо проникают сквозь мои барьеры, оставляя на пути трещины. Не может же он так ошибаться? Насколько хуже всех остальных может быть Тициано?
Вчера я по собственной воле согласилась заняться с ним сексом, так что с этой частью брака проблем точно не будет. Скорее всего, он потеряет интерес, когда ему это надоест, но жить в холодной постели с рогами до небес гораздо лучше, чем избитой и изнасилованной.
— Я знаю этого мальчика с тех пор, как он был еще младенцем, Рафаэла. И да, он всегда был капризным, но его никогда не интересовало ничего, кроме дел Саграды.
— Если вам интересно... — бормочу я скорее себе, чем ему. — Это еще один из вариантов.
Отец Армандо снова смеется.
— Если он взял на себя труд устроить этот цирк, то это потому, что ты ему очень нравишься, дитя мое. И я очень надеюсь, что вы сможете найти общий язык, несмотря на это нелегкое начало. Я не верю, что Бог хорошо пишет кривые линии, поэтому, конечно, не думаю, что Тициано в одночасье превратится в образцового мужа, но найти вас двоих в ризнице? Я не особо расстроился. Вы оба заслуживаете лучшего, чем то, что получали до сих пор.
Я моргаю, продолжая вслушиваться в слова отца Армандо, даже после того, как его первая фраза заставила мое сердце перестать биться.
Сначала я думаю, что, очевидно, ошиблась. Но по мере того, как священник продолжает свои осторожные наставления, воспоминания о вчерашнем дне заполняют мой разум, и все, что я считала случайным, начинает походить на что-то другое.
Тициано ждал меня, когда я пришла к нему в крыло сегодня утром, но как? Как он мог быть уверен, что я приду туда, когда сам дон запретил мне находиться в его доме? Почему дон запретил мне идти в дом Тициано?
Мое сердце перешло от статичного состояния к почти неистовому стуку в груди. Во рту пересохло, пока я пыталась осознать связи, которые создавал мой обезумевший мозг, прежде чем у меня появился шанс их обработать.
Он... Он ждал меня... Но даже если он каким-то образом знал, что я пойду к нему в крыло, несмотря на мой приказ, он не мог знать, что я сдамся или что скажу... Что...
— И все же ему не следовало назначать мне встречу в ризнице, святой отец, — удается мне сказать, чувствуя, как сердце колотится в горле, а слова едва ли имеют для меня смысл.
Это слепое, глухое и немое пари, и я фокусирую взгляд на лице отца Армандо, надеясь, что в его выражении будет преобладать замешательство, но... Это не так.
Священник поджимает губы, как бы соглашаясь с моими словами, прежде чем ответить мне.
— Я не должен, — признает он, и я перестаю дышать. — Но если я могу дать тебе один совет для той жизни, которую ты начала сегодня, то это: иногда лучше быть счастливым, чем быть правым.
Я уверена, что его последние слова – это те, на которых священник ожидал, что я сосредоточусь, но они проходят прямо через мой разум, проваливаясь в абсолютную пустоту, из которой их уже не вернуть. Теперь в моей голове нет места для них, нет. Каждый угол, изгиб и контур заполнен единственным вопросом, подброшенным подтверждением, которое я искала, не ожидая его получить: Тициано подставил нас, чтобы нас поймали.
Вопрос, который эхом отдается в моей голове, словно у моего мозга нет иной цели существования, кроме как служить ему, звучит так: почему?
32
ТИЦИАНО КАТАНЕО
Я медленно затягиваюсь, наслаждаясь ощущением, когда наступаю на окурок. Движение вызывает приступ боли в ребрах, и я тоже наслаждаюсь этим ощущением. Хотя, как и абсолютная тишина за пределами церкви, это напоминание о преувеличенном наказании Витторио.
Улицы, окружающие приход Кантины, совершенно пустынны, как и было приказано на весь день. По словам брата, вчера вечером у меня было достаточно зрителей для цирка, который я устроил. И все это, разумеется, после того, как он рассказал мне о новой помолвке, которую сорвала моя непокорность. Я предложил сообщить жениху Рафаэлы, что свадьбы больше не будет, но это, похоже, только сильнее раздражало Дона. Жаль, я бы с удовольствием взялся за это дело.
До вчерашнего вечера я не мог вспомнить, когда мы со старшим братом в последний раз по-настоящему дрались. Не то, чтобы принятие наказания без сопротивления можно было назвать дракой.
Контроль над младшим боссом.
Для человека, столь критически настроенного к темпераменту нашей матери, Витторио иногда мог прекрасно держаться за руки с Анной Катанео и идти бок о бок с ней в царство мелодрамы. Я до сих пор не могу поверить в то презрение, которое она выказывала к Рафаэле, даже в ее драгоценной церкви. Как будто похоронное платье не было достаточно ясным сигналом, моя мама, казалось, избегала даже дышать одним воздухом с моей невестой.
Габриэллу обычно не трогает явное безразличие Анны, по крайней мере с тех пор, как Витторио дал понять, что не потерпит неуважения к своей жене. Но это потому, что она иностранка. Моя невестка не понимает важности и влияния мнения моей матери, пока не понимает. И я даже не знаю, будет ли ей до этого дело, когда она поймет. Не сейчас, когда она находится на вершине пищевой цепочки Саграды.
После свадьбы Витторио дни королевы пчел Анны Катанео сочтены, и меня раздражает, что она решила использовать эти последние вздохи, чтобы проявить неуважение к моей куколке.
Я фыркаю, достаю из портсигара еще одну сигарету и прикуриваю ее. Делаю глубокую затяжку. Расслабление мгновенно разливается по моим венам, соревнуясь с чувством победы, которое не сможет отнять никакое наказание, наложенное моим братом.