Золушка и Мафиози (ЛП) - Беллучи Лола. Страница 44

Рафаэла фыркает, слегка отталкивает меня и делает шаг назад. Я позволяю ей уйти.

— Если я не плакала прошлой ночью, выполняя худшую часть своих обязанностей, то почему я должна оставаться в постели сегодня, выполняя веселую часть?

— Худшую часть? — Спрашиваю я, приподняв бровь, и моя готовность позволить ей уйти исчезает. Я сокращаю расстояние, которое она между нами проложила, и на этот раз мои руки обхватывают ее гораздо нежнее. Я провожу одной рукой по ее распущенным волосам, а другой хватаю ее за талию. — Лгунья, — шепчу я ей на ухо за несколько секунд до того, как завладеть ее ртом в карающем поцелуе.

Я сильно прикусываю ее нижнюю губу, и Рафаэла тихо стонет мне в рот, пользуясь тем, что я обхватил ее, чтобы тереться об меня, забывая или игнорируя, что мы не одни. Мне очень нравится эта капитуляция и отсутствие сдерживания. Я прерываю поцелуй, только когда понимаю, что она совсем запыхалась.

— Я собираюсь помыть руки перед ужином, — говорю я, делая шаг назад, и она на несколько секунд замирает в оцепенении, закрыв глаза.

— Я попрошу персонал накрыть нам, — тихо отвечает она, ее губы покраснели и припухли.

***

— Что ты делаешь? — Спрашивает Рафаэла, уже сидя за столом и глядя на меня с нахмуренными бровями.

Я заглядываю под диван и за мебель в гостиной, но ничего не нахожу, так же как не нашел ничего и в других местах, куда заглядывал, когда ходил в нашу спальню.

— Искал ловушки, которые ты могла расставить.

Она закатывает глаза.

— О, ради Бога, Тициано! — Протестует она, поворачиваясь к столу. — Ужин остынет.

Я смотрю на нее с подозрением, но все же подхожу к столу и сажусь на место во главе, которое Рафаэла зарезервировала для меня. Странно, но в этом нет ничего странного. А вот что точно странно, так это то, что она подает мне мою тарелку и ставит ее передо мной.

Я жду, что она возьмет и себе, но не ем. Я все жду, когда она сделает это первой.

— Что? — Спрашивает она.

— Разве ты не собираешься есть?

Рафаэла смотрит на свою тарелку, потом на меня. Затем одна ее бровь поднимается.

— Ты волнуешься, муж?

— Ты же не попытаешься меня отравить? Мой брат был бы очень расстроен.

Она смеется.

— А он бы расстроился? Потому что, судя по тому, что Габриэлла рассказала мне сегодня днем, я думаю, он был бы очень рад, может быть, даже дал бы мне приз за то, что избавился от тебя. — Рафаэла опирается локтями на стол и выжидающе смотрит на меня. — Ешь, муж. Я попросила приготовить твое любимое блюдо.

Брускетта с пармской ветчиной и горгонзолой - мои любимые закуски, но сегодня они кажутся слишком сомнительными. Я заметил, что на кухне больше никого нет.

— Где персонал?

— Я отпустила их. Может быть, мне не нужны свидетели.

Я беру одну из закусок и кладу ее в рот. Потому что, нет. Рафаэла бы так не поступила. Я так не думаю. Вкус такой же, как и всегда, так что ей пришлось бы использовать яд без запаха, цвета и вкуса. А такой она не смогла бы легко достать.

Рафаэла смеется, берет вилку и нож и медленно отрезает кусочек брускетты, вместо того чтобы сразу поднести его ко рту. Я смотрю, как нож ходит туда-сюда, медленно сжимая хлеб, когда она могла бы просто откусить.

Она заканчивает отламывать брускетту, накалывает меньший кусок вилкой и подносит его ко рту.

— Похоже, на сегодня ты в безопасности, муж, — говорит она, сглотнув, но ее тон звучит нарочито угрожающе.

— На сегодня?

Она пожимает плечами.

— Видимо, да.

— Садистская штучка.

Она снова смеется, и мы едим в приятной тишине. Еще одна новинка, если сравнивать с семейными ужинами, на которых мне приходилось присутствовать всю жизнь.

Когда мы покончили с закусками, Рафаэла снова подает мне салат, и я не могу не отнестись с подозрением к ее услужливости. Это определенно не то, чего я ожидал.

Я мысленно отмечаю, что нужно проверить свою сторону кровати, прежде чем ложиться на нее.

— Только не баклажаны. Пожалуйста, — прошу я, когда она начинает подавать мне основное блюдо. Однако она все равно накладывает и ставит передо мной тарелку. — Думаю, ты не слышала, но я просил тебя не добавлять баклажаны.

— Я тебя услышала, — уверяет она, угощаясь.

— Я не ем баклажаны с тех пор, как мне стукнуло, ну не знаю, лет восемь?

— Хорошо, что тебе уже за тридцать, не так ли? — Отвечает она, даже не глядя на меня, уже приступая к еде.

И хотя я склоняю голову над тем, что было сказано между строк, я решаю поступить так же. Я съедаю все, что лежит на моей тарелке, кроме баклажан, и откладываю столовые приборы, давая понять, что я сыт.

— Я бы хотела съесть десерт, как только ты закончишь, — предупреждает Рафаэла, заканчивая свой ужин.

— Но я уже закончил.

— Нет, не закончил.

Я смотрю на положение своих столовых приборов, она смотрит на положение моих столовых приборов, потом на баклажаны.

Она проводит кончиком языка по внутренней стороне щеки и ждет. Я снова беру столовый прибор и, вопреки всем своим инстинктам, накалываю ломтик баклажана на вилку и ем его. Горечь не такая сильная, но я чувствую ее в каждом уголке рта. Ненавижу это дерьмо.

Рафаэла улыбается и с нескрываемым удовлетворением следит за каждым кусочком, который я жую и глотаю. Когда я заканчиваю, она убирает обе наши тарелки и встает, унося их на кухню и возвращаясь с двумя бокалами.

Рафаэлла ставит один передо мной и берет другой.

— Твое любимое? — Спрашиваю я, наблюдая за тем, как она поглощает забальоне.

— Нет, больше всего я люблю канноли, с любым вкусом. Но мне также очень нравится забальоне.

— Классика.

— Настоящий итальянец ценит забальоне — заявляет она и смеется про себя.

— А каково настоящей итальянке жилось в Нью-Йорке?

— Поначалу хаотично, потом мне стало нравиться. Но я скучала по канноли. — Говорит она и облизывает губы, стирая остатки сладости, а я сразу подумал, знает ли она, насколько это сексуально? Я уверен, что нет.

Я ем свой десерт, пока ничего не остается, и, убрав со стола, впервые с момента моего прихода замечаю в своей жене некоторую неуверенность. Интересно.

— Готова к худшей части своих обязанностей, жена? — Я дразнюсь, протягивая ей руку, но Рафаэла не отвечает.

Она просто переплетает свои пальцы с моими, и мы молча идем в спальню. Однако, как только мы проходим через дверь, я прижимаю ее к дереву.

— Я тут подумал... — говорю я, держа наши лица очень близко друг к другу. — Я думаю, что с сегодняшнего вечера, когда бы я ни находился в этой комнате, я хочу, чтобы ты была голой.

— Как это? — Спрашивает она, уже задыхаясь, ее зрачки расширились, хотя я едва к ней прикоснулся. — Ты не можешь просто решить, что я всегда буду голой, когда мы находимся в комнате.

— Моя комната, мои правила.

— Я думала, это наша комната.

— Так и есть, как и весь остальной дом твой. Ты высказала свое мнение, куколка, и я послушал. Я даже съел баклажаны, а я ненавижу баклажаны, потому что ничто другое, кроме как проявление такого господства над тобой, не убедило бы меня сделать это. Это твой дом, принцесса. За этими стенами ты можешь делать все, что захочешь, но здесь ты будешь подчиняться любой моей прихоти, и тебе это понравится. Мы договорились?

Рафаэла делает большой глоток воздуха, прежде чем ответить мне.

— Договорились.

— Хорошо, принцесса. Тогда будь хорошей женой и начинай выполнять свою часть работы.

РАФАЭЛА КАТАНЕО

— Сделка? Ты заключила с ним сделку? — Недоверчиво спрашивает Габриэлла. — Сделку, которая подразумевает сексуальные услуги?

— Это не может считаться услугой, если это моя обязанность. — Я пожимаю плечами, и моя подруга поднимает одну бровь. — И не смотри на меня так, леди, ровно в девять.