Белое на белом (СИ) - Костин Константин Константинович. Страница 20

— На моей родине тот, кто задумывается над вопросом, стрелять или нет, долго не живет.

— Но здесь, чума тебе на голову, не твоя родина! Здесь тот, кто стреляет не задумываясь, оказывается на виселице!

— Дворян, — Вольф не обернулся, рассматривая шпагу убитого в карете, — не вешают.

— А меня — повесят!

— Может, — Йохан продолжал успокаивать лошадей, — узнаем, зачем они сюда ехали?

— У кого?! Этот мастер пистолетной стрельбы убил всех!

— Не всех.

Взгляды четверых обратились на сжавшегося в комочек кучера.

— Я не знаю! — вопил прижатый к земле кучер, — Я ничего не знаю!

На улице, где несколько минут назад застрелили несколько человек, было тихо и пустынно. Ни людей, ни карет, ни мертвых тел.

Тела были погружены в карету, которую Йохан завел в переулок неподалеку. Не ближайший, туда карета не влезала.

Тот факт, что полицейские предпочли охранять здание Брандской оперы или Мост четырех королей, не означал, что на выстрелы не появится еще кто-нибудь.

Ксавье взял в руки нож и наклонился над распростертым человеком.

— А знаешь ли ты, любезный, — вежливо поинтересовался он, — что такое «драккенский галстук»?

— Нет, — насторожился кучер.

— А я тебе расскажу. Чтобы надеть на человека драккенский галстук, — Ксавье аккуратно развязал клетчатый засаленный шарф на шее кучера, — ему разрезают горло и в получившееся отверстие вытаскивают язык, который аккуратно укладывают на рубашку.

Несколько секунд понадобилось кучеру, чтобы осознать то, что ему рассказали светским тоном, потом прибавить к рассказу нож в руках Ксавье и получить очень неприятный ответ.

— А знаешь ли ты, любезный друг, — обратился драккенский аристократ к бьющемуся в истерике кучеру, которого держали вместе уже Цайт и Вольф, — кто в Драккене носит такие галстуки?

— Ммм!!! — выпученные глаза, горевшие над зажавшей рот перчаткой Вольфа, говорили о том, что он таких подробностей драккенской моды не знает, знать не хочет, и очень боится, что его желание в расчет не примут.

— Их носят те, кто молчит, когда их спрашивают уважаемые люди. Поэтому даю тебе последний шанс рассказать все.

По знаку Ксавье Вольф отпустил рот кучера.

— Я ничего не знаю, — прохныкал тот.

— Не знаешь, так не знаешь, — дернул плечом Ксавье, — Слева направо или справа налево?

— Меня наняли! — возопил кучер, зажмурив глаза, — Наняли! Они сказали, что я должен буду забрать двух человек и одно тело, и отвезти куда скажут!

— Отлично. Молодец. А куда именно, они сказали?

Взгляд кучера не отрывался от нависшего над ним кончика ножа:

— Сказали. Улица Горлицы, особняк посольства Фюнмарк.

Связанного кучера закинули в карету, в компанию пяти мертвецов.

— У меня есть новость, — сказал Ксавье, — Две новости.

— Хорошую, — затребовал Цайт.

— Что «хорошую»?

— Давай сначала хорошую новость.

— А хороших среди них нет.

— О.

— Если верить бумагам мертвеца, то он служил именно в посольстве Фюнмарка.

Наступило молчание. Убийство посольского — практически повод для объявления войны. Не каждый человек может похвастаться тем, что именно из-за него началась война.

— И вторая, — вбил последний гвоздь в крышку гроба на четверых Ксавье, — Нам осталось всего два часа на то, чтобы решить, собираемся ли мы возвращаться в школу сотни.

Два часа. Слишком малый срок для того, чтобы осознать, что ты превратился в преступника и изгоя.

Глава 8

Бранд

Улица королевы Бригиты. Улица Новой Голубятни. Королевский дворец. Улица Горлицы

21 число месяца Рыцаря 1855 года

Сложнее всего договориться почему-то с ближайшим родственником. Самым злобным ненавистником твоего народа часто является тот, кто почти не отличается от тебя.

Королевство Фюнмарк никогда не относили к Белым землям. Несмотря на то, что говорили в нем на том же языке, разве что с пришепетывающим выговором. Шипящих в фюнмаркском языке хватило бы на целый клубок змей. Белоземельцев фюнмаркцы недолюбливали, почитая их дикарями и варварами, не владеющими благородным искусством мореходства. Да и откуда бы белоземельцам сим искусством овладеть, если с юга доступ к Зеленому морю перекрывает Грюнвальд, с севера же Шнееланд имеет, конечно, выход к Янтарному морю, да вот только выйти из мелкого и небольшого по размерам моря на просторы океанов шнееландцы не могли: выход перекрывал длинный полуостров, так, что для выхода оставался неширокий пролив, в самом узком месте не превышавший и полмили. Принадлежал полуостров Фюнмарку и через пролив корабли пропускались только за плату, размер которой зависел исключительно от доброй воли фюнмаркского короля. Подобную практику фюнмаркцы не считали чем-то неправильным: ведь если бы бог не хотел, чтобы добрые фюнмаркцы собирали плату с проплывающих кораблей, он бы не дал им во владения полуостров Штир. Бог в представлении фюнмаркцев был довольно непоследовательным существом: дав им Штир, он почему-то отдал плодородные долины вдоль реки Миррей шнееландцам. Со стороны бога такой поступок был явно ошибочным, со стороны же шнееландцев владение землями, позарез необходимыми Фюнмарку — просто подлым. Поэтому с завидной регулярностью войска Фюнмарка под красно-белыми знаменами пересекали Миррей, с целью исправить несправедливость. Шнееландцы же, в свою очередь, противились такому толкованию воли бога, что привело к тому, что два народа, близких друг другу, как могут быть близки двоюродные братья, считались смертельными врагами.

Последние годы — может быть даже лет десять — напряжение между двумя странами спало, и если что и было нужно для продолжения мирных отношений, то вовсе не убийство служащих посольства четырьмя курсантами.

— Что будем делать?

Никто из четырех не произносил этого вопроса, но он витал в воздухе.

— Нас никто не видел… — медленно проговорил Цайт.

— И? — Вольф оглянулся. Темные окна темных домов…

— Бросить карету здесь и бежать обратно в школу. Нас никто не видел, а если кто-то и видел, то лиц не рассмотрел. А если и рассмотрел, то мы всегда можем сказать, что не покидали школы. Мы спали всю ночь!

Идея была заманчивой, чего скрывать. На некоторое время все замолчали.

— Я за то, чтобы признаться, — отрезал, наконец, Вольф, — Не к лицу дворянину и мужчине прятаться от опасности. Я не хочу остаток жизни бояться, что правда всплывет наружу. Мой отец всегда говорил «Сделал ошибку — имей мужество признать это». Из-за нас может начаться война.

— А мой отец, — взмахнул рукой Цайт, — говорил «Виноват всегда тот, кто попался». Можем изобразить все так, как будто они сами поубивали друг друга. Правда, вот кучер…

Все опять замолчали. Кучер был нежелательным свидетелем, но никому не хотелось убивать невиновного.

— Можем, — предложил Ксавье, — спустить их под лед. Нет тел — нет причин обвинять Шнееланд в убийстве. А кучер… С кучером что-нибудь придумаем.

— Как будто Фюнмарку непременно нужно тело, чтобы в чем-то обвинить. Да если б этот мерзавец на глазах их же собственного посла спрыгнул с крыши собора с криком «Я хочу летать!» и то они сказали бы, что во всем виноваты шнееландцы. Мол, это они затуманили несчастному глаза и специально замостили площадь камнем, чтобы тот точно убился…

— Я предлагаю сознаться, — гнул свое Вольф.

— Сознаться кому? — взвился Цайт.

— Симону, — вдруг сказал Йохан, доселе молчавший.

Снова наступило молчание. Мысль была неожиданной.

— Почему Симону? — любопытство Цайта не знало меры. Он и на эшафоте поинтересовался бы у палача, кто ковал меч и правда ли, что отрубленная голова еще может произнести пару слов.

— Он — наш командир. Он должен знать, что произошло. Он может решить, что нам делать.