Кто умирает? - Левин Стивен. Страница 35

Многие могут спросить: «Но как я могу любить боль? Это что, очередная модная научная теория? Можно ли вообще любить страдание? Об этом можно долго говорить, но насколько это реально на практике?»

Здесь мы снова слышим голос обусловленности, который твердит, что это невозможно, что мы – жертвы обстоятельств. Обусловленность сводит жизнь к моделям и заключает нас в клетку надуманных представлений о мире.

Важно признать, что боль бывает разного уровня и силы. Иногда бывает боль, которой открыться трудно, а возможно, бывает и такая боль, которой невозможно открыться вообще. Если, чтобы открыться, мы будем дожидаться «сильной боли», возможно, у нас тогда не окажется широты для глубокого исследования, потому что мы едва ли будем готовы для такой открытости. Но если мы начинаем играть на грани меньшей боли, разочарования, страха, непостоянства ума, закрывания сердца, используя для раскрытия легкую, непринужденную обстановку, это подготовит нас к тому, что придет позже. Именно повседневное открытие малой боли готовит нас к принятию большой. Игра на грани нашей боли должна происходить с большим состраданием. Хотя, чтобы сосредоточиться на боли и открыться ей, нужна определенная настойчивость, мы должны осознавать, что при этом в наши переживания нередко закрадывается чувство отдельного «я», сопротивление жизни.

Невозможно играть на грани другого так же, как невозможно выполнять за другого его душевную работу. Работая с человеком, который страдает от боли, мы понимаем, что работать мы можем только над собой. Мы не толкаем другого на его грань. Мы просто ощупываем свою собственную. Мы не в праве настаивать на том, чтобы другой человек играл на грани своей боли, и рекомендовать не использовать болеутоляющие средства. Наша работа состоит только в том, чтобы понять свое страдание и тем самым быть полезным тем, кому мы служим, на более глубинных уровнях.

Поскольку мы живем в обществе, запрограммированном на побег от страданий, в обществе, которое потребляет буквально тонны аспирина ежедневно, многие привыкли избегать страданий любой ценой. Когда врач прописывает сильные обезболивающие средства, большинство из нас принимают их, не задумываясь над этим. Но если вы работаете с человеком, который страдает от боли, и прислушиваетесь при этом к себе, вы можете в какое-то мгновение почувствовать своевременность использования других доступных средств. Предложение принять обезболивающее средство не должно сопровождаться даже самым тонким намеком на то, что, если они воспользуются вашими техниками медитации, они поступят более правильно. Вы показываете им техники с чувством, что вам самим эти техники помогли, и, возможно, ненавязчиво рассказываете, как они выручили вас в трудную минуту.

Одна знакомая попросила меня повидать ее мать, которая умирала от рака, она вскоре должна была оставить тело, и поэтому наша встреча могла ей помочь. Когда я вошел в комнату, та женщина смотрела на меня ясным взглядом, а на лице у нее была теплая улыбка. Очевидно, я пришел не по вызову матери, а по вызову испуганных дочерей, которые столпились в дверях, наблюдая за нами, пытаясь найти в себе силы принять приближающуюся смерть матери. Когда мы заговорили о том, что, по мнению врачей, больную выписали из госпиталя в последний раз, я увидел, что она практически не отождествляет себя с телом, что она в значительной мере принимает ухудшение состояния тела. Казалось, ей от меня нужно очень немного.

Перед тем как уйти, я спросил у нее, чувствует ли она то, что ограничивает переживаемую ею открытость. Она сказала, что чувствует себя хорошо, только иногда переживает беспочвенность и замешательство и не знает, почему это происходит. Конечно, это могло быть следствием изменения привычного рациона питания, потери веса, принятия медикаментов и других неизбежных условий ее состояния. Но я чувствовал также, что это может быть результатом принятия сильных обезболивающих средств, которые давали ей врачи и дочери. Она сказала, что у нее не было сильных болей, но врач сказал: «Для вас это трудное время. Вы не должны страдать от боли», – и прописал ей довольно высокую дозу обезболивающего средства. Мы поговорили некоторое время о том, как она чувствует себя после принятия медикаментов, и я сказал ей, что если она пожелает, она может попробовать поиграть с уменьшением дозы лекарств, чтобы посмотреть, действительно ли существует золотая середина, находясь в которой, она сохранит ясность и в то же время не будет страдать от сильных болей. Я имел в виду такую дозу обезболивающих средств, при которой она не чувствовала бы заметное усиление боли, но могла бы поддерживать ясное осознание происходящего. Это очень тонкое равновесие, но, при желании, она могла бы попытаться его исследовать.

Предлагая это больной, я внимательно наблюдал за своей мотивацией – не хочу ли я, чтобы она находилась в состоянии, которое, как мне кажется, более желательно? Не предлагаю ли я ей «купить» у меня то, что я считаю более подходящим средством? Но мое предложение не сопровождалось словами «вы должны». Это была просто еще одна возможность, которую она могла принять или отклонить.

Ее дочь сказала мне, что на следующий день мать приняла меньше лекарств и через несколько часов почувствовала большую ясность без усиления боли. А еще через несколько дней она умерла своей смертью, не теряя ясности, окруженная своими любящими родственниками, легко и участливо попрощавшись с ними. Она умерла смертью целостного человека, принимая ответственность за свою жизнь, переживая любовь к себе и окружащим.

Те, кто желают каким-то образом поработать со своей болью или с болью других, никогда не должны подразумевать, что другим следует умереть или относиться к боли не так, как им хочется. В этом трудность, даже реальная опасность того, что тот, кто работает с умирающими, будет пытаться заставить их умереть так, как он считает нужным. Нет никакой необходимости пытаться заставлять кого-то поступать так, как вам кажется более правильным и как вы привыкли относиться к своим детям и возлюбленным, – ведь при этом вы не позволяете им быть собой. Вместо этого мы даем простор своей боли и сопротивлению, мы без задней мысли открываемся себе и вселенной.

Когда мы начинаем игру на грани боли, мы развиваем в себе готовность реагировать на жизнь необусловленно – мы получаем возможность двигаться в ее сторону, приобретать сострадание и понимание себя, которое позволяет открываться каждому мгновению, более полно входить в жизнь. Ясно видя обусловленность, которая побуждает нас отстраняться, мы понимаем, что, в самом реальном смысле, ничего не приходит к нам извне. Все наши страдания и боли объясняются давними привязанностями тела и ума. Такие обстоятельства, как физическая боль и неспособность контролировать свою жизнь, приводят к тому, что разочарование, подобно шлаку, поднимается на поверхность нашего расплавленного ума.

Несколько лет назад я проснулся ночью от резкой боли, вызванной камнем в почке. Я провел ночь в чередовании медитации и расслабления в горячей ванной, пытаясь практиковать то, что я проповедую – открытость боли и смягчение вокруг нее, – и мог очень ясно видеть свое обусловленное сопротивление боли и желание любой ценой избавить себя от этого неудобства. На следующее утро, чтобы узнать больше о своем состоянии, я пошел к доктору, который сразу предложил мне принять обезболивающее средство, но я отказался. После нескольких часов ощупываний, просвечивания рентгеном и ходьбы по кабинетам боль еще больше усилилась. И тогда, чтобы унять ее, я решил принять то, что, как мне сказали, было «слабеньким болеутоляющим». «Просто чтобы снять самый верх боли», – шутя сказал я врачу. Когда я увидел, как в кабинет вкатывали инвалидную коляску, я мог бы догадаться, что получу намного больше, чем ожидал. Через несколько минут в глубоком опиумном ступоре я уже сидел в коляске, уронив голову на грудь, и меня катили в другой кабинет, чтобы сообщить данные рентгеновского просвечивания.

Сквозь дымку я слышал, как две знакомые медсестры, проходя мимо двери, говорили: «Посмотри на Стивена. Даже при такой боли он медитирует». Я не медитировал. Я был сломлен.