Тайными тропами (СИ) - Осипов Игорь. Страница 71
Перворождённая домчалась до речки и опустилась на колени, так чтоб те оказались в воде. Затем развязала кошелёк и достала из него небольшой серебряный лист. Сей берёзовый лист изначально был выращен живым и только потом превращён в благородный металл, потому каждая жилка, казалось, ещё дышала, казалось, поднеси к дереву и снова наполнится зеленью и начнёт жить. И лист был наполнен силой.
— Владыка реки, — прошептала дозорная и медленно опустила руку с даром воду, — мы не враги тебе.
Перворождённая разжала пальцы, и лист упал на дно, отражая звёзды, взирающие с небесной тверди на бренный мир.
Женщина наклонилась ещё ниже и поцеловала воду, затем, не вытирая губ, чтоб не обидеть местное божество, встала и попятилась. Лишь когда отдалилась на пять шагов, поправила шлем, поправила платок на лице и резко обернулась. Тот был условный знак. Можно начинать.
Волшебница Цитифур сделала глубокий вдох и выставила перед собой руки, готовая спустить с привязи чары. Но сейчас не её ход. Сейчас сестра должна будет издали перестрелять столько людей, сколько получится, пуская стрелы по ногам. И лишь когда заметят, нужно будет вмешаться.
Женщина скосила глаза и стала внимательно наблюдать за тем, как сестра, осторожно отступив к ближайшему дереву, достала из колчана лук. Лук был небольшой, с короткими, сильно изогнутыми и расписанными лесной вязью плечами. Не в тугости дерева была его сила, но в чарах: они ещё десяток шагов ускоряли стрелу после того, как тетива будет спущена. И для чар годится только наконечник, откованный из холодного железа. Ни бронзовый, ни хрустальный, ни кремнёвый, ни даже вырезанный из кости ускоряться не будут. Одна беда, после стрельбы к луку липнут гвозди и кольчуга, словно клеем намазано.
Огнекрылая Гусыня перевела взгляд на лагерь и нахмурилась.
Странно. Человек с фитилём откинул фитиль в сторону, что-то пробурчал на чуждом языке. Отрывисто клацнуло железо.
И даже сестра торопливо положила стрелу на лук и приготовилась…
Стакан Стаканыч стоял у самой пепельной границы защитно-святого поля и курил, сжимая руку на шейке приклада дробовика, начинённого коротышами. Бабье царство изрядно его напрягало, от нервов хотелось курить почаще, но если дымить как паровоз, сигареты скоро кончатся. Поэтому он покуривал, нервно пересчитывая запасы.
Позади урчал генератор, но ухо человека двадцать первого века автоматически отфильтровывало этот шум. К тому же для дырчика выкопали яму и поместили агрегат пониже, отчего шум почти сошёл на нет. А бабье царство посмеивалось, что халумари будут клад закапывать.
В темноте, никогда не знавшей лунного света, что-то шевельнулось. Тихо плеснула вода.
— Опять этот речной задрот шарахается, — выругался по-русски прапор и щелчком пульнул скуренный почти под ноль окурок в сторону берега, на гальку. Потом перехватил поудобнее дробовик и щёлкнул предохранителем. Стаканыч прищурился и продолжил: — Вот специально заряжу пару патронов солью, чтоб подсолить этому уродцу пельмешки. Ибо нехер.
Прапор скользнул рукой вдоль трубчатого магазина и щёлкнул тактическим фонариком, прицепленным пол стволом.
— Мать твою! — сорвалось у него, когда вместо бледножопого пацана увидел закутанного в зелёные одёжки ниндзю, который целился в него из лука. И пофиг, что слово не склоняется, у прапора всё склоняется. Ниндзя, в которого упёрся яркий луч белого света, невольно отпрянул и зажмурился. А потом спустил тетиву.
Стаканыч нажал на спусковой крючок, уже чувствуя, как в ногу с влажным чвяк входит стрела.
— Бля-я-я! — протяжно заорал землянин, перезаряжая дробовик и стреляя навскидку в направлении ниндзи. Шок ещё не уступил место для боли, но та вот-вот придёт, выведя человека из строя. Прапор понимал это и старался не упустить время, хотя и так ясно, что противник убежал.
А потом начался сущий кошмар…
— О, Древо, — выдохнула Огнекрылая Гусыня, увидев яркий свет, вырвавший из мрака сестру. Их замысел выбить как можно больше людишек, пока не спохватились, провалился сразу же. Неужели колдовство?
Сестра еле успела прыгнуть за ствол ближайшей ивы, как пришлый выстрелил. Из дула вырвался клок оранжевого, лишённого дыма пламени. Дозорная едва сунулась обратно, на ходу вытягивая стрелу из колчана, как снова прозвучал выстрел, хотя ствол у ружья только один. Пришлось снова прятаться и ползком перебираться в место понадёжнее.
Тем временем в лагере начал подниматься переполох. Послышались громкие отрывистые команды: «К оружию!», «Мушкеты заряжай!», «Пики товь!»
Немногочисленные собаки словно очнулись ото сна и зашлись лаем, того гляди им же и захлебнутся.
— Опять эти самозванские штучки, — прорычала волшебница, сделала вдох и закрыла глаза. Однокрылая Гусыня направила обе руки на середину лагеря и выдохнула: — Страх и ужас.
Собачий лай сменился истошным скулежом. Завизжали свиньи. Заблеяли овцы. Тягловый скот заметался, не зная в какую сторону податься. Им везде мерещилась смерть.
Волшебница, не опуская рук, сделал шаг вперёд. Она словно толкала неразумных тварей от себя. Нужно посеять неразбериху в стане врага. Занять его и отвлечь, лишить возможности уехать с этого места. Ведь без быков придётся бросить телеги…
Сестрица Стефани высунулась из повозки, не понимая, что происходит. Тягловые быки словно взбесились от страха, и весь этот ужас навалился на монахиню, как стог сена на незадачливую крестьянку, придавливая к земле и оглушая.
— Опять дракон⁈ — попыталась она выведать у одевающих второпях солдаток, но ей никто не ответил. — Что происходит? — выскочила прямо в ночной рубахе Стефани. Все бегали и суетились, не обращая на неё внимания. А когда кто-то осторожно взял под локоть, монахиня взвизгнула и подскочила на месте. Но то была сержантка госпожи Виолетты, перепачканная сажей и пролитым на поддоспешник молоком.
Женщина упала перед Стефани на колени, схватилась за подол исподнего монахини и затараторила:
— Матушка, угомоните скот. Вы же можете.
— Но я не матушка, — опешила монахиня, однако солдатку было не остановить:
— Матушка святая, выручай!
Стефани не стала препираться, а прижала к груди молитвенник, зажмурилась и забормотала молитву. Не время выяснять, кто есть кто, ведь людям нужна помощь.
— О, Таурисса, владычица стад земных, ниспошли благодать.
Сестрица бормотала и бормотала. В воздухе начало разливаться уже ставшее привычным жужжание, пробирающее порой до мурашек. А у иных солдаток от этого мерного гула даже зубы побаливали.
— Матушка, — шептала рядом сержантка. Потом её окликнули, а мгновение спустя раздался непривычный глухой звук, похожий на удар кулакам по тугой подушке, а следом крик боли.
Стефани открыла глаза, и первое, что увидела, это перекошенное лицо сержантки, успевшей вскочить на ноги, и торчащий из плеча наконечник стрелы. А буквально мгновение спустя из тела женщины на полпальца ниже возник ещё один. Сержантка попыталась судорожно сжать раненое плечо, но толстая ткань не поддавалась пальцам, и женщина заорала, как орут новорождённые, разве что голос был взрослым.
— Щиты! — послышался крик совсем рядом. И между сестрицей Стефани и лесной тьмой встала леди Виолетта. — Прикрыть матушку! Живей!
Одна. Две. Три. Вскоре перед Стефани образовалась стена щитов, хотя сама она видела только стену спин. Сестрица едва не сбилась, но собрала волю в кулак и продолжила молитву. Она должна. Она обязана. Он не имеет права подвести всех.
В один из щитов с глухим стуком, пробив его и застряв, вонзилась ещё одна стрела. Наконечник высовывался из расщепившегося дерева на добрую ладонь. Стефани вздрогнула, но продолжила читать молитву. Голос из тараторящего речитатива стал больше похож на испуганное пение, но гул и жужжание не сбавляли сил, напротив, усилились.
— Они там! — указав остриём клинка в сторону старой ивы, выкрикнула леди Виолетта. — Пли!