Бытовик (СИ) - Путилов Роман Феликсович. Страница 9

— И я не пропаду, Петр, как с вами рассчитаюсь, тоже денежки возьму за три месяца и прошение об увольнении на столе оставлю, чтоб все было, как полагается.

— Вот девки удивятся, когда пополудни из академии заявятся, что дом пустой! — заржала какая-то разбитная особь женского пола, чей голос я тоже постарался запомнить. Ну, в принципе, мне все было ясно, осталось засесть где-нибудь, в укромном уголке, решить, как поступить дальше, и начать действовать, пока о моем появлении дома никто не догадался. Судя по веселым голосам и бульканью, доносящимся из кухни, «профсоюзное собрание» переросло в праздник по поводу избавления от дворянской тирании.

Я на цыпочках стал отходить от двери, после чего, осторожно, поднялся по ступеням широкой лестницы на второй этаж. За прикрытыми дверями комнаты слева доносился женский голос, по-моему, кто-то читал, и кажется, по-французски. Наверное, это «худосочная гувернантка» читает вслух «моим» сестрам, больно четко она слова декламирует.

Справа, видимо, располагалась мужская половина господской части дома, во всяком случае, та пара кабинетов, которые я посетил, выглядели очень брутально — кинжалы на коврах, развешанных по стенам, картины в рамах, изображающие жаркие схватки русских, судя по зеленой форме, войск и каких-то бармалеев, в халатах, папахах и тюрбанах.

Чтобы найти здесь что-то ценное для меня — деньги, документы, информацию, мне требовалось время, а времени, как раз, у меня не было. Я подошел к окну и выглянул во двор, где у ворот, по-прежнему стоял местный дворник с ружьем за плечами. Очевидно, что он и «худосочная гувернантка» в дружное сообщество прислуги приняты не были, а мне срочно нужен был помощник, так как с толпой, задумавших измену, слуг, я не справлюсь. Кричать из окна на весь двор я посчитал излишним, поэтому, на цыпочках, двинулся вниз.

— Слушай, братец, а скажи… — осторожно начал я, когда дворник, тяжело топая сапогами, подбежал к крыльцу, с которого я махал ему рукой.

— Скажи, коли бы ты услышал, что кто-то из твоих знакомцев про государя или про отца моего с матушкой лжу рассказывает, что бы ты делал?

Видимо дворник усадьбы долго служил в армии, прежде чем был приставлен к метле. Мужик принял подобие строевой стойки, приставив ружье к ноге и, выпучив глаза, гаркнул:

— Известно, что, ваше благородь! Кричи «Слово и дело государево!», вязать супостатов и волочь их в околоток!

— Молодец, только не кричи так, а то разбегутся все враги, нам ни одного не останется. Сейчас идем на кухню, там Еремей всю прислугу на кражу господского подбил, да еще на государя клеветал, сволочь.

— А я хозяину говорил, что Еремей на руку нечист и душа его черная. — обиженно пожаловался дворник: — И меня, гад на кухню и в людскую не пускает, заставляет в будке у ворот жить.

Я удивленно покосился на ворота — будка, вернее, небольшой домик, у ворот, хотя, как и все постройки усадьбы, была выложена из кирпича, однако размером была сходна с домом кума Тыквы, я не представлял, как там можно было жить, хоть и в одиночку.

— Ну вот и спросим с гада за все. — Я подтолкнул своего союзника к входным дверям дома: — Сразу на кухню иди, ни с кем в разговоры не вступай, пройди и у черного хода вставай, чтобы, когда все начнется, никто не выскочил и не сбежал.

— Толково, барин. — дворник коротко поклонился и, перехватив ружье поудобнее, шагнул за порог.

— А тебе, Борис, кто разрешил сюда впереться? Что ты, ирод, толкаешься? — вразнобой зазвучали голоса, когда дворник, которого, как оказалось, звали Борисом, влетел в кухню, но, долго возмущаться у гулящих не получилось — через минуту после Бориса в кухню шагнул я.

— Что, плюшками балуетесь, а работа сама себя сделает? — я обвел взглядом, замерших за, щедро уставленном столом, «приглашенных».

За большим, сбитым из толстых досок, столом, сидели десяток мужчин и женщин.

Да, поговорка «Щи да каша — пища наша» в этом конкретном случае не работала. Судя по груде костей, громоздящихся на столе, несколько курочек, и поросенок закончили сегодня здесь свой земной путь. Ломти копченого мяса, окорока и сыра виднелись на тарелках. Пара жаренных рыбин, при изобилии мяса на столе, прислугу не заинтересовала, да и несколько бутылок вина я бы не отнес к дешевым сортам, а хлеб здесь присутствовал, исключительно, белый, надкусанные булки и калачи. Видимо, управляющий Еремей, сегодня давал прощальную гастроль, широким жестом выкатив своим соратникам хозяйские припасы.

— Что, сволочи, не ждали? — не знаю откуда, но при виде этого чавкающего и пьющего, сброда, что решили завтра, как крысы, сбежать из усадьбы, бросив моих сестер, на меня накатила лютая классовая ненависть: — Ну жрите, жрите, напоследок, на каторге вам, лет десять, ничего подобного не поднесут.

— Ваше благородие! — Еремей обменялся взглядами с двумя мужчинами, сидящими за столом, после чего набулькал полный бокал вина из бутылки, отрезал огромный кусок окорока, который бросил на блюдо вместе с куском калача, куда присовокупил нож, но не столовый, а большой, кухонный: — Как мы рады, что правда восторжествовала, и вас выпустили. Отпейте и закусите, чем Бог послал. А мы тут, дворня ваша, решили ваше освобождение отметить…

Ох, не нравился мне острый ножик, который на блюде, в совокупности с огромным бутербродом, бокалом и лживой еремеевской улыбочкой, ко мне приближались. И хотя все мое существо, жителя гуманного двадцать первого века, шептало, что такого быть не может, что мне все это кажется, но руки сами провернули рукоять у трофейной трости и обнажили, спрятанный там, полуметровый клинок.

— Вы что, барин? Плохо себя чувствуете? Может быть, к доктору послать? — Еремей побледнел и остановился, не сводя взгляда с, подрагивающего у его носа, кончика моего оружия.

— Я себя прекрасно чувствую, Ерема. А, после того, как твои предательские речи услышал, то в голове такая ясность ума наступила…

Еремей не стал дослушивать мои разглагольствования — Схватив с блюда нож, он бросил на пол, ставшую ненужной, тарелку с бутербродом и стаканом, и попытался ткнуть меня лезвием, одновременно стремясь перехватить рукой мою шпагу, проявив при этом недюжинную ловкость и прыть, но…

Но я был готов к чему-то подобному, успел отступить назад, разрывая дистанцию, а потом ткнуть Еремея шпагой в правое плечо. Тонкое жало шпаги легко преодолело плоть и ткнулось во что-то твердое, очевидно кость. Я выдернул шпагу и сделал шаг назад.

Нож выпал из окровавленной руки злодея, мужчина пытался зажать рану, неверяще, глядя на меня.

— Ты что? Ты же меня зарезал! — прошептал Еремей, отступая к столу, за которым царил жуткий бедлам. Двое мужиков, бросившиеся на дворника, одновременно с управляющим, уже получили свое — один короткий тычок стволами ружья в лицо, а второй — окованным металлом прикладом в грудь, и этого хватило, чтобы забыть о попытках нападении на Бориса. Первый нападающий, зажав лицо ладонями, упал на колени и тихонько выл, второй же, от удара, опрокинувшийся на стол, медленно сползал на пол, сбивая вниз миски и стаканы, которые он защепил. Несколько женщин сбились в кучу в углу кухни, громко визжали, периодически выкрикивая «Караул!» и «Убили!». Н-да, караул бы нам сейчас не помешал. Я почувствовал себя мужиком из анекдота, который поймал медведя, но тот его не выпускает. По- хорошему, взяв в плен весь десяток продажной прислуги, мне бы послать кого за полицией, но вот кого — нас с дворником тут только двое, больше никого из взрослых дома нет…

— Господа, а что тут, собственно, происходит?

Я обернулся на голос — в дверях стояла, очевидно, та самая, «худосочная гувернантка» — барышня лет двадцати двух- двадцати пяти, в темном платье, и главное, решительно сжимающая в руке небольшой, вороненый револьвер.

— Э… добрый вечер…

— Здравствуйте, Олег Александрович. — барышня коротко поклонилась, ловко изобразила некое подобие книксена.

— Да тут некоторым образом заговор среди дворни образовался…