Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая (СИ) - Хренов Алексей. Страница 23

Но дело было не в Кузьмиче. И даже не в аэродроме. Золото. Вот причина его мрачного состояния. И не просто само золото, а то, как оно оказалось у него в руках.

Картина тех событий крутилась в мозгу Лёхи, как кинохроника. Водитель, с которым он едва был знаком, сполз с сиденья после выстрела. Лёха тогда не думал, не успевал — просто среагировал. Но теперь эти действия преследовали его — гул мотора, выстрел, неподвижное тело. Круговерть событий закрутила его, а потом — эта находка. Ящики с золотом, блестящим и обжигающим. Получалось промолчав, он предал товарищей ради наживы.

— Простите меня, «зелёные человечки»! Я облажался, и боюсь, ни о каких коллайдерах и сверхновых речи уже не идёт! — крикнул Лёха в далёкое небо. Небо в ответ промолчало.

На второй день, измученный мыслями, Лёха, закончив очередной разведывательный полёт, подогнал самолёт к стоянке и забрал отснятую плёнку. Вместо того чтобы отдать её курьеру, он вызвался отвезти её сам. Заправив свой любимый двухколёсный «Россинант», он поехал в Картахену. Выхлопы мотоцикла были такими же вонючими, как его настроение.

— Ну, вряд ли меня расстреляют прямо на месте. Скорее отправят в Москву, как труса и не справившегося урода, — мрачно думал он, с каждым километром погружаясь всё глубже в самоедство. Жить с таким грузом на сердце он хотел.

Начало ноября 1936 года. Аэродром Лос-Альказарес.

Уже под вечер он отловил Кузнецова в арсенале. Лёха остановился перед ним, вымученно выпалив:

— Товарищ главный военно-морской советник, могу вас попросить выслушать меня наедине?

Хорошо зная Лёху, Кузнецов посмотрел на него с удивлением, смешанным с лёгкой насмешкой:

— Алексей! Ты что, совратил Деву Марию? — попытался он перевести всё в шутку.

— Хуже, — мрачно ответил Лёха. — Не доложил вовремя о происшествии.

— Пошли! — бросил ему Кузнецов и быстрым шагом направился к своему закутку в арсенале порта Картахены. Лёха грустно поплёлся за ним.

Рукой прервав начавшего что-то мямлить Лёху, Кузнецов велел:

— Успеется!

Он разжёг крохотную спиртовку, поставил на неё небольшой кофейничек и принялся священнодействовать. Лёха молчал, наблюдая, как начальство осторожно насыпает молотый кофе, заливает его водой и ждёт, пока напиток зашумит. Через пять минут Кузнецов налил две чашечки крепкого и ароматного напитка. Слегка поколебавшись, достал бутылку Brandy de Jerez, налил буквально по несколько капель и, усмехнувшись, сказал:

— Контрабандный товар! Ладно, рассказывай, где ты там в очередной раз накосячил!

Лёха тяжело вздохнул и начал свой трагический рассказ. Минут через пятнадцать его повествование подошло к концу, и он замер, ожидая по сути приговора.

Кузнецов крутанул головой вправо-влево, похрустел шеей и сказал:

— Да, Алексей, лучше бы ты трахнул их Деву Марию… — обычно спокойный Кузнецов был озадачен. — Так, рассказывай ещё раз, медленно, а я буду задавать вопросы. Мутная какая-то история получается.

Лёха начал пересказ по новой.

— А почему ты не рассказал сразу?

— Да как-то оно само получилось. Сначала под бомбёжкой по башке шарахнуло, потом в госпиталь, потом срочно летал на британский эсминец… Как-то замылилось. А потом… потом боялся, наверное. Неохота было получать люлей. А сейчас получается, я из-за золота скрываю про погибших ребят.

— Ладно, а ты когда Кривошеина видел с испанским начальником артиллеристов и этим гражданским, они как себя вели?

— Да стояли, разговаривали как знакомые. Гражданский какие-то бумажки показывал, испанец кивал.

— Ладно, я съезжу к артиллерии, выясню. Гривошеину в Мадрид попробую дозвониться, — сказал Кузнецов. — А что тебя тебя спросили, когда ты в кабине сидел?

— А вы знаете, Николай Герасимович, на английском спросили — «Курьер?» Я сразу и не обратил внимания, а сейчас понимаю. И на чистом английском, без акцента!

«А мне Кривошеин как раз рассказывал, что приезжал Орлов из Мадрида и расспрашивал именно про караван, волновался… Ох, как плохо всё это пахнет», — думал Кузнецов.

— А когда стрелять начали и нападавшие караван осматривали?

— А эти на испанском говорили, но на каком-то южном диалекте, наверное. Быстро и как-то уж больно певуче, я и половины не понимал.

Больше часа Лёха подробно описывал произошедшую историю.

— Что, меня теперь в Союз отправят? Как труса, бросившего своих товарищей? — спросил Лёха.

— Ты охренел, Лёша Хренов⁈ А летать вместо тебя кто будет? Папа Римский? Или Кацнельсона обратно выпишем, что ли? Отработаешь все свои косяки! — рявкнул на него Кузнецов.

— Вот то, что ты не рассказал сразу, это ты, конечно, сильно виноват. И снимать с тебя ответственность никто не будет. Рассказал бы сразу — глядишь, и нашли бы этих уродов. Горы тут только в направлении Мурсии, дорог-то в ту сторону немного. А сейчас они и под Мадридом могут быть, и вообще где угодно. Да и Семён со своими танками под Мадридом геройствует.

Он встал, заложил руки за спину, как всегда делал при размышлениях, и стал ходить из конца в конец небольшого кабинета, мимо сидящего на табуретке Лёхи. Но моряку, привыкшему к ограниченному пространству рубки или мостика, это было привычно.

— Испанцы отгрузили ящики с золотом каким-то неизвестным англичанам. Наши там были только водители и машины, так?

— Так, — Лёха был сам капитан очевидность.

— На них напали мятежники, завладели грузом, расстреляв и англичан, и охрану, и наших водителей. Ты сумел отбить одну из пяти машин и вернуть всё, — Кузнецов нажал голосом, — золото из машины?

— Так, — грустно согласился Лёха.

— Значит так. За несвоевременный доклад и общее разгильдяйство объявляю тебе строгий выговор, — подвёл итог Кузнецов.

— Есть строгий выговор, — понуро ответил Лёха, внутри себя удивляясь, что, может быть, он ещё и легко отделается.

Выговор его не смущал ни на грамм.

Начало ноября 1936 года. Дорога на Мурсию.

Наутро, простимулировав Лёху накачкой о необходимости соблюдать тайну, Кузнецов запрыгнул на заднее сиденье Лёхиного мотоцикла, и они отправились лично осматривать место происшествия.

Добравшись за час до горного района, они потратили некоторое времени на поиски места нападения на караван. Лишь несколько стрелянных гильз, валявшихся у обочины, отмечали место трагедии.

Полазив по окрестным камням, Лёха нашёл место, куда нападавшие стащили трупы и закидали их камнями. Кузнецов достал пистолет, вытащил обойму и, подняв руку вверх, щёлкнул курком. Лёха повторил жест начальника.

— Поставим потом памятник, как положено, — озвучил Кузнецов.

Осмотрев место, где полуторка нырнула в обрыв, он только покачал головой, глядя на Лёху:

— Везунчик ты, Хренов! Голову свернуть — делать нечего.

Заключительной частью путешествия стал визит в пещеру. С прошлого визита Лёхи всё осталось в том же виде.

— Машину отсюда достать… Это надо целую спасательную операцию устраивать. А вот ящики вытащим, — резюмировал ободравшийся и покрытый пылью Кузнецов, пытаясь отряхнуться.

Начало ноября 1936 года. Сан-Хавьер, около аэродрома Лос-Альказарес.

На обратной дороге они заскочили к артиллеристам. Под предлогом налаживания сотрудничества, хотя какое может быть сотрудничество между флотом и артиллерией, недоумевал Лёха, пригласили их капитана поужинать в Сан-Хавьере. Разговорчивый испанский капитан затащил их в малюсенькую таверну. Лёха оказался в корне не прав: калибры, снаряды, угол падения, какие-то эллипсы рассеяния и прочую хрень Кузнецов заинтересованно обсуждал больше часа.

По ходу дела, капитан поведал, что танкисты уже как неделю ушли на Мадрид. А золото? Какие могут быть тайны от русских друзей! Конечно, мы хранили золото, но отправили его на ваших пароходах в Руссию и теперь ждем новые снаряды и орудия.

— Ах, да, четыре машины как раз за день до этого отгрузили этим надменным англичанам! Подумаешь, фифы какие, Банк Англии! Наше министерство финансов прямо перед ними стелется! Да, ваши танкисты, помню, предоставили машины. Потом ещё был этот ваш советский проверяющий из Мадрида, как его… Такая сложная фамилия… Да, Орлоб! Орлоб!