Осени не будет никогда - Липскеров Дмитрий Михайлович. Страница 27

– Художник я! – просил Вова.

– А я – Ленин, – поддерживал диалог охранник.

– Рыбаков, – в ответ представился Вова.

– Безбашенный! – поставил диагноз раздраженный. – Может, его за угол отвести?

– Кончай! – ответил напарник. – Потрется и уйдет… И чего тебе неймется кулаками поработать? Особенно с такими, немощными! Ты со мной на тренировке потолкайся! Я завсегда «за»!

– Я что – дурак? У тебя же пояс черный!

– Так со слабым невелика доблесть управиться. Ты со мной попробуй. Я тебе для начала палец сломаю, чтобы ты почувствовал, как бывает больно!

Раздраженный ничего не ответил, отвернул лицо и тихо злился, как на нечесаного, так и на своего товарища. Хотелось дать обоим куском арматуры по башкам.

Так или иначе, но оба охранника пропустили тот момент, когда Вова кинулся к щуплому старичку с палочкой, появившемуся из дверей академии, очень похожему на академика.

– Здравствуйте! – приветствовал академика Вова, преодолев ступени лестницы.

– Здравствуйте, – ответил старичок.

Здесь охрана подоспела, и Вове заломили руки, отчего он застонал жалобно.

– Прекратить! – неожиданно зычным голосом скомандовал старичок и, когда Рыбакова отпустили, академик четко стал объяснять, что охранников поставили, чтобы имущество беречь, а не на людей бросаться! – Поднимите! – указал он на оброненный Вовой при задержании, свернутый в трубочку, ватман. – Что это?

Художнику вернули собственность, он с опаской глядел на охрану, пока старичок не предложил отойти в сторону.

– Я вот что принес…

Вова развернул ватман и показал свой рисунок.

– Потрясающе! – восхитился старичок. – Вас как зовут?

– Вова.

– Владимир, значит. А меня Егор Иннокентьевич. Вы что же, хотите у нас работать?

– Вовсе нет, – закрутил головой Рыбаков.

– Что же тогда?

– Этот лист я нашел вчера в парке. Первый осенний лист. Я нарисовал его…

– Да-да, – согласился Егор Иннокентьевич. – Уже осень…

– Вглядитесь, – просил Вова. – Лист необычный…

– Чем же?

– Видите уплотнения по краям?

– Вы что же, ботаник?

– Нет, я художник. Но меня волнуют эти уплотнения!

Старичок еще раз внимательно поглядел на рисунок.

– Может, какая-то болезнь?..

– И я так думаю!

– Чего ж вы сам лист не принесли?

– Так…

Вова развел руками, так как сам не понимал, зачем потратил ночь на работу, вместо того, чтобы вещь живьем принести.

– Знаете что, Владимир, – старичок спустился на ступеньку ниже. – Болезней у растений великое множество, как и у людей! Забудьте про этот лист и идите к нам работать! Талантливые художники нам необходимы. Вы увидите такие растения, каких вам за всю жизнь не сыскать! Будете соавтором каталогов, хорошие гонорары, общежитие выделим…

– Спасибо вам, – Вова попятился задом, нащупывая ногами ступеньки. – Спасибо…

Затем он развернулся и пошел быстрее.

– Куда же вы? – прокричал Егор Иннокентьевич.

– Домой, – проговорил себе под нос художник.

– А рисунок?

– Подарок, – уже почти про себя прошептал Вова.

До дома он добирался тремя троллейбусами, так как не было даже мелочи на метро. Из одного его выставили контролеры, хорошо, что женщины, не побили, зато столько грязи вылили, аж до самого желудка пробрало.

Добрался до дома к вечеру, выпил двести стабилизирующих и прилег на диван, на котором можно было ни о чем не думать, просто наслаждаться бегающей по жилам, обогащенной теплом кровью…

– Вот тебе, гад! – кричал старик с разметавшейся бородой. – Вот тебе, вор!.. Получай, сатанинское отродье!!!

Вова проснулся весь вспотевший от явления страшного старика. Дышал, отдыхивался от кошмара, выпил немножко, закусив корочкой от «бородинского», и отправился к тайнику. С любовью открыл мешок и вытащил вчерашнюю находку. Лист по-прежнему пах осенью, но в нем произошли очевидные изменения. Серая, похожая на бумагу дрянь наступала, поглощая разноцветную плоть кленового листа.

– Ах! – чему-то испугался Вова. – Ах, – еще раз произнес он, войдя в ванную и обнаружив на старых засохших листьях такие же бумажные уплотнения.

Он не знал, что думать, лежа на своем диване. Он почти не умел думать, а сердце мучилось и ожидало утра…

За день он объехал зайцем все районы Москвы, побывал в десятках парков и на бульварах. Всюду явилась ему одна картина – листва московских деревьев была тотально заражена какой-то болезнью. На каждом, даже беспородном листике, выделялись своей мертвечиной бумажные уплотнения.

Вечером Вова вновь достал свой первый осенний лист. Бумага поглотила живую ткань на два сантиметра и на ней, вопящим красным цветом, проявился печатный знак – «№»…

13

Лысого били всем отделением поочередно. Уже третью неделю. Вот ведь странность какая обнаружилась в уроде – то ли он боли не чувствовал совсем из-за дебилизма, то ли таким волевым себя считал, что даже не охал от охаживаний резиновой дубинкой по печени и по почкам. Ходили даже смотреть в парашу на следы крови, но там лишь плескалась чистейшего янтарного цвета жидкость. Побить лысого разрешили даже суворовцу Кукину, племяннику майора Газова, ведающего лицензированием оружия. Племяш прибыл в отпуск и три дня провел в отделе, тренируя «лоу кик», пока обе ноги не распухли от каменных боков лысого.

Майор Газов осерчал за свою кровинушку, ступни ног которой не влезали в ботинки, и сам пошел рассчитаться за пацана.

Притащил с собой в камеру пистолет «оса» и пару раз выстрелил резиновыми пулями по ляжкам урода. Пули отскочили от тела, как от металлической стенки, а одна, срикошетив, чуть было не ранила самого Газова.

Выругавшись грязно и громко, майор вытащил из кармана портативный электрошокер и безо всякого сомнения воткнул его зубы в плечо лысого.

Большое безухое тело затрясло, глаза закружились в орбитах, выпал из бледного рта красный язык, и майор, испугавшись, что перебрал, умертвил дядю, отпрыгнул назад, утирая пот с шеи.

Но лысый вовсе не умер. Он прокашлялся и принялся смотреть на Газова глазами, наполненными истинной любовью.

«Так он – мазохист! – догадался майор. – Мы тут силы свои зазря расходуем, калечимся, а он, рыло свиное, кайф получает!»

Газов подошел к закованному в наручники уроду и в сердцах ударил лежащего мыском ботинка прямо в то место, где ранее находилось утерянное ухо. Из дырки потекла сукровица, а лысый заулыбался, как будто ему телка дала, а не башмаком в ухо получил, и заговорил:

– Василий Кузьмич! Василий Кузьмич!..

Потом майор Газов пил кофе в кабинете полковника Журова и говорил начальнику, что он бы таких, как этот лысый, расстреливал без суда и следствия!

– Учинить нападение на сотрудника!

– У нас сейчас не расстреливают, – объяснял Журов. – Мораторий на смертную казнь. В Европу стремимся!

– На хрена?

– Я тебе, Газов, чего, политинформатор?! – вдруг разозлился полковник. – Сам газеты читай!

Газов, который тянул пальцы к сахарнице за шестым куском, отдернул руку и на всякий случай насторожился, чтобы не раздражать начальство.

– И вообще, – недовольно морщился полковник, – чего вы его там прессуете?.. Мужик во всем сознался, скоро в тюрьму переводить будем!

– Оборотень это, – сообщил свою версию Газов. – Не чихнет, не пикнет! А у него такие специалисты побывали, Дахау отдыхает. Вот и я со спецсредствами ничего не добился!

– А чего вы добиваетесь-то? – не понимал Журов, косясь на пятерню Газова, залезшую в сахарницу за десятым куском. – Чего он вам должен поведать тайного?

Газов захрустел рафинадом, прихлебывая его кофейком, и объяснил бестолковому начальнику, что противника надо сломить, необходимо, чтобы он осознал сокрушительную мощь победителя!

– А то что ж такое, товарищ полковник, расстраиваются люди в отделе, в силы свои перестают верить!..

– Понятно, – покачал головой Журов. Он чувствовал какую-то извращенную правоту Газова, но как повернуть дело на здоровый лад придумать не мог…