Праздник - Вальдберг Геннадий. Страница 11

...дивчина в са-а-а-аду

Ягоды рвала! - Раз, два...

- Стой! - перебил прошкино пение Сундук. - С правой колонны по одному!

Когда со слободкой покончат, глядишь, и баню в другое место перенесут. А пока ничего, тут вот моемся.

В предбаннике было холодно. На полу лежала корочка льда и хрустела под голыми пятками. Лешка залез на скамейку, потеснил Мишку Майкенова. Тот кутал нос в отворот телогрейки и недоверчиво так на Лешку косился:

- Может, мыться-то не идти?

- Вши одолеют.

- И хрен с ними, с вшами. Зато воспаление легких не схватишь.

- В третье роте, вон, двое от чесотки слегли.

- Хилый народ пошел, - клацнул зубами Юрка Попов. - B войну не то было. Батя рассказывал.

- А у нас в ауле чабан есть, - продолжал ежиться Мишка. - Лет сто ему. Так в жизни не мылся. Говорит, это только сперва тяжело. А потом уж пойдет: грязь нарастет-нарастет - и корочкой отпадает.

- Фи! - фыркнул Филька-студент. - Средневековье какое.

- Бабу бы! - стянул кальсоны Юрка Попов. - Враз бы согрелись. Па войне, говорят, так и было. После бомбешки, когда в окопах намерзлись, обязательно какую-нибудь санитарочку строем трахали.

- А мне, когда замполит про войну толкует, - почему-то решил поделиться Филька-студент, - совсем не бомбы мерещатся. А что снова в такой же предбанник загонят, и волосики мои родненькие, как с барана какого-нибудь, к ногам упадут. А потом старшина кальсонами в морду пустит.

- Кальсоны - это хороню, - сказал Озолинын. - А то и без кальсон могут.

- Тоже мне, миролюбцы, - почесал в паху Юрка. - Если начнется, в штанах, без штанов - какая разница?

- Сами не начнем - не начнется, - сказал Озолиньш.

В бане было не лучше. Только что лед на полу не лежал. Пар стелился по потолку и опадал холодными каплями. Шаек как всегда не хватало, начались ругань и свара. Юрка Попов на кого-то грудью попер. Прибежал Сундук, стал орать, чтоб всем скопом не лезли, а те, что без шаек, пусть в предбаннике подождут. По желающих не было. Однако Лешка себе шайку урвал. Бухнулся на скамейку - забито, мол, место. Только на этой скамейке сидеть - зад примерзает, и Лешка первую шайку на нее вылил. Но пока за новой порцией кипятка к крану толкался - снова остыла.

- Неужели когда-нибудь как люди помоемся?!

- Кое-кто и помоется, - устроился на соседней скамейке Адамчик Ланг. Расстелил портянку и что есть мочи намыливал.

- Тут вечерком, когда банька прогреется, с пивком и водочкой мыться будут. Глядишь, и бабцов со слободки прихватят.

- Кто ж тебя вечером пустит?

- А я и не мечу. Просто к тому, что не всем тут хреново живется.

- А я, дембельнусь, первую неделю в "Сандунах" проведу,

- расплескал кипяток по скамейке Генка. - С утречка снаряжусь, мочалку и веничек - и пока не закроют.

- Вам в Москве хорошо, - окатил портянку Адам.

- А чего тебя замполит вызывал? - спросил его Генка.

- Ленин ему спать не дает. Где это вы, рядовой Ланг, читали, что немцам на Волге жить полагается?

- Ну а ты? - подсел Ванька Мергель.

- В пятнадцатом томе, говорю. - Адам выжал портянку и расстелил другую. - А тут гляжу, у него этот том на столе лежит, весь закладками позатыкан. Он его, небось, с утра талдычит. - Адам почесал в затылке: вот, мол, попался. - Но я ведь тоже не лыком шитый. А какое у вас издание, спрашиваю. А он - последнее, тридцатитомное - и от гордости чуть не лопается. А я ему, извините, мол, товарищ майор, у нас в деревне библиотека бедная, на новое издание денег нету. Так что я другое читал, что еще до войны выходило. Там пятнадцатый том - последний.

- Ты это правду, про Волгу? - Ванька Адаму даже мыла кусок отломил, а то он на первую портянку свое измылил. - Все пятнадцать томов, что ль, прочел?

- Ты меня за идиота считаешь?

- Так чего же тогда?

- А ничего. Он замполит, пусть и читает.

- Ха-ха-ха! - закатился Генка. - Ну, Адам! Так теперь его всегда Лениным шпынять можно. Ведь сколько бумаги извел! В жизни Ивану Федоровичу не осилить!

В предбаннике стало теплей. Лед растаял и под ногами хлюпала жижа. Лешка снова залез на скамейку и, прыгая через ворохи роб, добрался в свой угол. Там уже сидел Майкл.

- Хреновая баня, - расправляя бинты и подпихивая под них вату, ворчал он. - В увольнение пустят - в городскую схожу.

- Там денег стоит.

- Черт с ними! Надо ж раз в год дерьмо с себя смыть. Лешка натянул рубаху, кальсоны, и только сейчас заметил, что сапоги куда-то пропали. Он заглянул под скамейку.

- Не твои? - взял первые попавшиеся Майкл.

- Нет.

- А ты примерь. Вроде, целые.

Дверь то и дело распахивалась, покрытые гусиной кожей по лужам топали голые парни, прыгали по скамейкам, чертыхались.

- Бабу бы! - снова рыкнул Юрка Попов.

- Так берешь или нет?

- Не мои! - с озлобление повторил Лешка.

- А ты ори громче! - бросил сапоги Майкл. - До казармы минут двадцать топать. Или как Зоя Космодемьянская хочешь?

На улице уже стояла третья рота, дожидалась своей очереди. А Сундук все не мог предбанник очистить, мотался туда и сюда, орал, грозил всем губой, что завтра подъем на час раньше устроит.

- Сволочи! - хрипел он. - У своих же воруете!

В предбаннике остался один Филька-студент, никак не мог отыскать сапоги.

- Через неделю найдешь! - кричали ему.

- Бери, что оставили.

А оставили ему два здоровенных "говноступа", как прокомментировал Юрка Попов, этак размер сорок пятый, у которых при каждом шаге раскрывались рваные пасти, словно у аллигаторов.

- Это тебе не книжки читать! - изголялся все тот же Юрка. - Здесь, брат, ловкость пальцев нужна! В войну не то было!

- Равняйсь, бляди! - вконец озверел Сундук. - Правое плечо вперед шагом а-арш! И снова по "Бабьей слободке":

Маруся - раз, два, три

- Калина черна моя!...

Помылись, словом.

А в части поджидало известие: Борьку в холодную посадили. Лешка думал, Петька наябедничал, но оказалось - другое. Борька в город решил идти... И ладно б как все, через дырку в заборе, - а то напялил шинель, вещички сложил - и прямо на КПП. Мол, обрыдло мне все, и катитесь вы все к такой-то вот матери! Дежурным как раз Мешков заступил. Ничего мужик. И всю борькину блажь в шутку хотел обратить: иди-ка ты, парень, проспись, пока начальство не видело... - А Борька его еще дальше послал, и тогда рукопашная получилась. Кто-то в штаб позвонил, и оттуда Мартынов примчался. Мол, что это ты, Теплицкий, буянишь? И Борька, будто бы, поначалу утих, объяснять что-то начал. Что, дескать, не хочет он больше в армии оставаться, и, если закон такой есть, пусть его лучше в тюрьму посадят. А Мартынов про долг и защиту отечества... А Борька: что не хочет он никого защищать, и что долг-то - почетный. А он весь этот почет н гробу видел. И тогда Мартынов его "мордой жидовской" назвал. И Борька ему в челюсть въехал. Говорят, полчаса зубами плевался... Но врут. Лешка Мартынова видел. Пластырь на щеку нашлепнул. А зубы как были - все на месте торчат. Только Борьку все равно упекли. И крепко. Теперь ему не губа, тут срок ему светит. Батя так и сказал: судить его, сволочь, будем. Под трибунал отдадим. Что на родное отечество руку поднял.

Лешка обогнул штаб и задками, по снежным сугробам, прокрался к КПП.

Эту каталажку всего год назад своими руками построили. В нерабочее время, на добровольных началах... Мартынов обещал отпуск всем дать, что на десять дней домой пустит - а потом обдурил: притащил кондуит из штаба и давай в каждого пальцем тыкать: ты вот тогда-то в строй опоздал, ты честь плохо отдал, сапоги не почистил - и теперь за ударный труд я тебе все прощаю. Добрый, мол, сволочь. А старую каталажку по приказу сверху сломали. Это когда Ванька Мергель от крупулезного воспаления чуть концы не отдал. Трое суток на бетонном полу валялся. Ходил под себя. Даже пить не давали. Наскребет снежку с подоконника - тем и держался. После этого случая какой-то чин из Архангельска приезжал. Втык Бате сделал, а Мартынов лишний год в майорах дохаживает. И потому новое КПП в полном соответствии с буквой закона... Только этого закона Лешка в глаза не видел, а что и сегодня в холодной человека в гроб загнать можно - на своей шкуре знает. Пол, правда, деревянный выложили. Даже батарею поставили - всего на три секции, но и на том спасибо. Зато ж фантазия изуверская - приладили ее сантиметрах в семидесяти над полом. То есть, прижался - вроде, тепло, а на пол присел дуба дать можно. Окно-то без стекол. Ветер гуляет. Прикрыли железным листом и несколько дырок пробили. Летом еще ничего, а когда морозы ударят!... Вот и стоишь возле этой батареи. День стоишь, два стоишь - а на третий шакалом завоешь. Сам на губу запросишься. Но до губы Батя не всегда доводит. Губа уж это огласка, что вот в его части дисциплина хромает. А у него план и соцобязательства. Глядишь, звездочка к сроку не выгорит, премии в текущем квартале лишат. Да и вообще, солдат - он скотинка, ему пользу стране приносить надо, по двенадцать часов на стройке вкалывать - а наказать и своим средством можно. На то, вот, и праздник. Все равно без дела шатаешься - а тут тебе для ума и для сердца.