Укрощенная гордость - Лэнгтон Джоанна. Страница 25

– Я бы предпочла обгореть…

– Я тебе не верю! – Он обхватил ее не терпящими возражений руками, и Полетт задрожала, почувствовав электризующее прикосновение его согретого солнцем тела. Франко освободился от прикрывающего бедра полотенца.

– Тебе не кажется, что стоит хоть что-нибудь надеть? – выпалила Полетт, желая и не находя в себе сил отвести взгляд от его обнаженного тела.

– Мне кажется, что тебе необходимо взять несколько уроков анатомии, – мягко рассмеялся он, рассматривая ее пылающие жаром щеки. – Что, твой муж раздевался исключительно в темноте?

– Что за пошлый вопрос!

Она вдруг разъярилась. Он, видимо, считает, что желание превратит ее в бессловесную рабыню? Что секс заставит ее быть слепой ко всему остальному?

– И, возвращаясь к тому предмету, который ты не стал обсуждать, – бросила она, – я не желаю принимать участия в этой фальшивой свадьбе!

– Порой всем нам приходится делать то, чего мы не желаем.

– Значит, тебе этого тоже не хочется? – Ее охватило безотчетное раздражение. Сжав губы, она мучительно старалась побороть то страстное желание, которое он сумел вызвать в ней со столь обидной легкостью.

– Думаю, обручальное кольцо – последняя из наград, которую я стал бы тебе дарить…

Ее аметистовые глаза распахнулись во всю ширь.

– Наградой? И эту отвратительную пародию на свадьбу ты называешь наградой?

Не обращая внимания на охватившую ее ярость, Франко одарил Полетт мрачной усмешкой.

– Пародия или нет, но все равно свадьба состоится и ты станешь моей женой… на некоторое время.

– Слушай, ты, самовлюбленный и самоуверенный негодяй! – накинулась на него Полетт. – Ты считаешь, что это награда? Это наказание! В отличие от тебя, я уважаю таинство брака. Для меня это не какая-нибудь выгодная затея… Ты же пользуешься всем и вся, чтобы заполучить то, чего тебе хочется!

Глаза Франко потемнели, он стремительно поднялся на ноги, всем своим видом выражая презрение.

– Неужели? – парировал он сухо. – Шесть лет назад я мог бы сказать твоему отцу, как близки мы с тобой стали, и, совершенно уверен, он приложил бы все усилия, чтобы только не увидеть тебя женою этого анемичного Арманда Трампа.

Полетт с ненавистью сверкнула глазами. Ей никогда не приходила в голову подобная возможность.

– Я мог сам лично поговорить с Трампом. Я мог превратить для него брак с тобой в такое унизительное мероприятие, что он сам, дабы избежать позора, отказался бы от этой свадьбы! – язвительно продолжал ее мучитель. – Но я не сделал ни того, ни другого. Я промолчал. Я устранился… Я позволил тебе самой принимать решение…

– Нелепая чушь! – выкрикнула Полетт. – Я и не нуждалась в твоем позволении. Плевать я хотела на твое мнение!

– Это неправда.

– Нет, правда, – с горечью настаивала Полетт. – И не смей забывать о том шантаже и давлении, которые всему этому предшествовали! Лично я всегда помню об этом. Ты не сделал и малейшей попытки понять, что я чувствовала в то время. Я предала Арманда. Я совершила непростительный поступок по отношению к человеку, которого, как мне казалось, любила. Мне было настолько стыдно, что я не могла этого выдержать. А как поступил ты? Ты торжествовал. Тебе было наплевать на всех, кроме себя. В этом ты обвинял своего отца – но то же самое относилось и к тебе!

Франко застыл, вперив изумленный взгляд в ее исполненное негодования лицо.

– Ты сказала… человек, которого ты, как тебе казалось, любила. Вот ты наконец и призналась, – расхохотался он, откинув голову. – Вот ты наконец и призналась, что не любила его.

Полетт резко отвернулась, проклиная свой острый язык и несдержанность натуры, позволившие ей проговориться.

– Я думала, что люблю его… а позже поняла, что ошиблась, – в замешательстве, запинаясь, проговорила она, – по крайней мере… не так, как должна была его любить.

– Позже? – воскликнул Франко голосом, полным презрения.

Тяжело дыша, Полетт закрыла глаза. Она тогда не понимала, что любила Арманда исключительно как друга. Будь их супружеская жизнь нормальной, она, быть может, продолжала бы верить, что любит его, но, когда месяц за месяцем они проводили в разных спальнях, связанные лишь узами, подобными тем, что соединяют брата и сестру, у нее оказалось достаточно времени, чтобы понять тот факт, что Арманд не привлекает ее сексуально и что если она предложит ему себя, если попытается заговорить о полном отсутствии в их жизни физической близости, то поступит так лишь из чувства вины. Подобная позиция еще дальше отодвинула от нее Арманда – и так продолжалось до тех пор, пока он не заболел и секс стал наименьшей из их проблем.

– Десять дней назад ты назвал меня шлюхой за то, что произошло тогда! – с обидой напомнила Полетт. – И именно так ты ко мне относился. Мне было всего двадцать, и у меня совсем не было опыта общения с людьми, подобными тебе. Этим ты и воспользовался.

– Я не относился к тебе, как к шлюхе… Я желал тебя. – В его бесстрастном заверении не прозвучало ни малейшего намека на чувство вины.

Губы Полетт скривились.

– Для меня верность – не пустой звук. Я с трудом могла жить после того… того, что казалось тебе лишь маленьким развлечением, которое ты устроил, чтобы доказать себе, что я легкая добыча. И это того стоило?

– Нет, – пробормотал Франко, внезапно понизив голос – Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что не стоило.

Полетт невольно загляделась на него. Его точеный профиль казался словно вырезанным из мрамора. Внезапно ей захотелось, хотя это было и глупо, чтобы он стал возражать, спорить с нею. Он никогда не прикоснулся бы к ней в тот день, но оба просто не смогли обуздать свои желания. Теперь Полетт это понимала, что отнюдь не значило, что она прощает ему последующее поведение!

Франко направил яхту к берегу, и Полетт не могла дождаться момента, когда наконец выберется на твердую землю, поскольку угрюмое настроение Франко угнетало ее. Она почувствовала себя отвергнутой, брошенной и поняла, насколько слаба и как больно ранит ее повисший в воздухе холод. А ведь еще совсем недавно она мечтала, чтобы Франко оставил ее в покое и даже вообще забыл о ее существовании.

Полетт потратила массу времени, готовясь к ужину. На этот раз она выбрала черное платье. Оно соответствовало ее настроению – длинное, темное, но великолепно подчеркивающее каждый изгиб ее безупречной фигуры. Теперь можно потягаться и с Бонни, с безразличием подумала она.

Карлос за обеденным столом отсутствовал.

– Он отдыхает, – объяснила Лоредана. – Сегодня он слишком переволновался.

Бонни, сверкая в обрамлении изумрудного цвета кружев и бриллиантов словно новогодняя елочка, натянуто рассмеялась.

– Переволновался? Здесь, на Богом забытой скале? Ты шутишь!

– Для всех нас пришло трудное время, – тихо проговорила Лоредана.

– Он умирает, но и я все равно что мертвая. Ненавижу это место! – с горечью воскликнула Бонни.

– Никто тебя тут не держит. – Полное лицо Лореданы залила краска гнева.

– Что ж, большое спасибо на добром слове! – Окинув Лоредану полным ненависти взглядом, Бонни поднялась из-за стола и гордым шагом покинула гостиную.

– Не нужно мне было этого говорить, – огорченно прошептала Лоредана, и на ее ресницах задрожали слезинки.

Франко произнес что-то по-итальянски и похлопал сестру по руке. Та благодарно сжала его пальцы, губы ее тронула горестная улыбка.

– Пойду посижу с отцом, – сказал Франко и, не дожидаясь десерта, вышел, даже не бросив взгляда в сторону своей невесты.

После обеда Полетт решила осмотреть дом и, прогуливаясь по чудесно обставленным и украшенным, но безжизненным гостиным, с радостью набрела на библиотеку. Но книги обманули ее ожидания. Полетт вдруг обнаружила, что не может сосредоточиться ни на одной строчке.

Тогда она поднялась, отворила доходящее до пола окно – и вышла на террасу. Проходя мимо открытых дверей, Полетт вдруг услышала звенящий, словно колокольчик, голос Бонни.