Спящая красавица - Майкл Джудит. Страница 36

– Но ты уже давно не упоминала о разводе.

– Я думаю об этом. Но это такое противоборство – ну, кто знает об этом лучше тебя? Все наши дома и машины, и две яхты, антиквариат и предметы искусства... Боже мой, мы так запутались в вещах. И я не хочу заставлять детей все время мотаться туда сюда, но ему нужно видеть их, он и правда хорошо к ним относится, когда бывает дома, что случается не часто, но Сэм любит поговорить о качестве времени, и откуда я знаю, может быть, этого общения им достаточно? Дети его очень любят.

– Ты тоже, думаю.

– Чаще всего. Иногда я даже люблю его. А иногда ненавижу. Может быть, это зависит от территории. Как можно любить другого человека все время? Это бессмысленно. Так что, думаю, мы так и останемся женатыми. Он счастлив, и я не вижу, что выиграю этим – полагаю, скорее всего найду кого-нибудь похожего на него и перееду в квартиру, расположенную в нескольких кварталах отсюда, которая выглядит в точности, как та, где я нахожусь сейчас, а мои дети ходили бы в такую же частную школу, а я бы присутствовала на обедах с теми же дамами ради тех же добрых дел, и единственное, что изменилось бы, так это парень в моей постели, а все они взаимозаменяемы, ты знаешь, после первых двух-трех месяцев – так что, нет, мы, наверное, не будем разводиться.

– Извини, – сказала Анна, помолчав, – Когда мы разговаривали в прошлый раз, ты казалась счастливее.

– Наверное, так оно и было. Много раз я была счастливой. Но вчера ночью я стала думать о Хейте – можешь себе представить, спустя столько лет – и мне захотелось хотя бы на один день, может быть даже час, той надежды, которая была у нас тогда. Помнишь? Мы действительно думали, что мир мог бы быть таким, каким мы хотели его видеть, – красивым и полным любви, где все делятся друг с другом, все свободны и заботятся о ближних. Мне было так грустно, а потом ты позвонила и я обрушилась на тебя. Прости меня за это. Как бы то ни было, я счастлива. И к этой жизни приспособлена гораздо лучше, чем к Хейту; вот что я вынесла оттуда. В моей жизни много хорошего, и я знаю это, только... черт побери, Анна, о многом я так тоскую. Неважно, как давно это было, я все еще тоскую. – Они молчали. – А ты не тоскуешь? Хоть немного? Знаю, знаю, ты говорила мне, что не думаешь о прошлом. Но разве тоска о том времени не вползает тебе в душу хоть на мгновение?

– Да. Я скучаю по отдельным моментам той жизни. Я скучаю по тому, как мы с тобой бежали в парк и никто не мог догнать нас. И как мы сидели группами на ступеньках, пели и чувствовали, что мы одно целое, как семья.

– Примерно месяц тому назад я поехала туда, сразу после того, как купила тебе зеркало. Дон Сантелли все еще там, невероятно, правда? Бедный парень, он какой-то потерянный, что-то вроде состарившегося хиппи. Он сказал мне, что ненавидит сам себя, потому что так же плох, как его родители, так же погряз в рутине, – у них была респектабельность, у него – наркотики и нежелание работать. Дон всегда хотел быть свободным и не знающим принуждения, но больше себя таким не чувствует. И никакой надежды у него не осталось. Он знает; будущее не принесет ничего хорошего. Это самое печальное, что я предприняла в последнее время. Так много для попытки вернуться назад. Ты была права, Анна, мы должны были вырваться оттуда. Мне не хочется соглашаться, но это правда. Но я еще думаю об этом. Расскажи мне о себе.

– Сейчас ко мне придет клиент...

– Расскажи о нем.

– Он сценарист, у него жена и трое детей, и еще гоночная яхта; ему как раз исполнилось пятьдесят и он испугался, что начинает стареть. И тогда нашел себе двадцатидвухлетнюю манекенщицу, с которой чувствует себя повелителем мира – она спрашивает его совета по любому поводу в том числе насчет своих платьев и парикмахера, и что бы ей выпить; они побывали в Аспене, Тамараке и в Европе, а теперь он хочет жениться на ней.

– Зачем?

– Я спросила его об этом. Он говорит, что ему нужна стабильность и смелость. Я сказала, что ему это потребуется, чтобы пройти через развод; его жена хочет ободрать его, как липку.

– Она так и должна поступить, ведь ее бросили...

– Ну, у нее, кажется, появился парень, ему двадцать восемь лет – одна из самых горячих голов в городе. Она тоже не хочет стариться. Остаться молодым – навязчивое желание каждого, а брак не очень сочетается с ним.

– Ты это ненавидишь, правда? – спросила Элинор.

– Брак? Нет, я думаю, это прекрасно для тех, кто стремится к нему и хочет потрудиться ради этого. Элли, я должна идти, сценарист будет здесь в любую минуту. Когда ты снова приедешь в Лос-Анджелес?

Они поговорили еще минутку, потом Анна положила трубку, чувствуя себя получше. Они были такими разными, какими только могут быть друзья, но не теряли связи в течение восемнадцати лет и все еще обращались друг к другу, когда нуждались в том, что Элинор называла «дружескими ушами». Анна знала, что у Элинор много друзей, а у нее самой больше никого не было. Никогда больше, уйдя из Хейт Эшбери, не смогла она ослабить свою оборонительную позицию и согреться рядом с другим человеком. А когда говорила с Элинор, то чувствовала, что любит ее и, может быть, когда-нибудь сможет полюбить и других людей тоже. И хотела верить в это. Разговоры с Элинор всегда помогали. Теперь она снова владела своими чувствами.

«Но кто говорил больше? – весело подумала Анна. – Кто на самом деле нуждался в утешении?» Она улыбнулась. Так всегда и получалось: Анна слушала, друг или клиент говорили. Никто кроме Элинор ничего не знал о ней. Элинор тоже знала немного – потому что она никогда не говорила о себе. Однажды ей захотелось рассказать, но скрытность так глубоко укоренилась в ней и настолько стала составлять часть ее облика, что ей никогда не приходило в голову довериться кому-то, да никто и не просил ее об этом. В это утро было достаточно того, что Элинор оказалась на месте, корда она позвонила, что кто-то был на другом конце провода. Это было все, в чем нуждалась женщина.

– Анна, – сказала ей секретарша, заглянув в дверь, – тебя ждут в зале заседаний.

– Я готова, – сказала Анна и собрала листки со своего стола. День начался.

Каждое утро перед завтраком Итан гулял по улицам Тамарака, чувствуя, как солнце прогревает его кости и уменьшает боль в суставах. В этот час он был здесь почти один; магазины еще закрыты; те, кто совершал утреннюю пробежку, находились на другом конце города, на тропе, идущей вдоль реки; почти все – жители, и туристы – еще спали. На улице были только дворники, они смывали пыль с булыжной мостовой в торговом центре и прилегающих торговых и жилых улиц, так что, на короткое время город влажно засиял под безоблачным небом.

Это было любимое время Итана. Он шел по середине улицы, не обращая внимания на современные здания и огромные новые дома, построенные по обеим сторонам дороги, и представлял себя в том Тамараке, который увидел впервые более сорока лет тому назад, когда козлы скакали по его грязным дорогам, а вдоль Главной улицы стояли крохотные хижины горняков начала века и несколько коробок магазинных фасадов. Это было сразу после Второй мировой войны. Он путешествовал по Колорадо на машине, и повинуясь минутной прихоти, поехал по живописному перевалу, чтобы посмотреть, что находится за ним.

Итан нашел ветхий город в узкой долине, молчаливую тень прошлого. Шестьдесят лет назад в долине раздавались голоса и смех восьми тысяч жителей, которых обслуживали салуны и церкви, публичные дома и кузницы, школа, ряд магазинчиков, большой оперный театр; отель с вестибюлем, украшенным бархатом с бахромой и парчой. Но главным промыслом города было серебро. Горняки рыли в горах туннели, сливавшиеся в обширную сеть, подобную пчелиным сотам, которые охватывали двадцать уровней в сердце земли и извивались во всех направлениях на две-три мили по горизонтали. Плавильщики работали день и ночь, поезд подвозил припасы и забирал руду, дети начинали работать в шахтах с десяти лет.

Затем, в последнее десятилетие прошлого века Конгресс провел закон, в соответствии с которым официальным металлом денежной системы Америки становилось золото.