Группа риска - Майоров Сергей. Страница 29

— Алло, это «Семерка»? Добрый день, коллега! Уголовный розыск 14-го отдела беспокоит, Николаев моя фамилия. Площадь Труда — ваша «земля»?.. Отлично. Слушай, у вас сегодня рывки сережек были?.. Как у кого — у старушек, наверное… Не были?.. А вообще были?.. Не было… Чем же вы там занимаетесь? Послушай, если потерпевшая подойдет, отзвонись сразу нам, хорошо? У нас тут человечек есть один интересный, задержанный… Да, с сережками, и говорит, что у вас рванул…

— Не было у них ничего, — удивленно сказал Николаев, кладя трубку. — Может, врет?

— Может, и врет. Пошли, пообщаемся с ним.

Слава Римский сидел перед столом, мусолил авторучку и поглядывал на лежащий перед ним лист бумаги, в верхнем правом углу которого только что коряво вывел:

Писать чистосердечное признание, к которому его так усердно склонял Петров, очень не хотелось. Слава, конечно, понимал, что попался, но первый шок, вызванный неожиданным задержанием, уже прошел, а человеку всегда так хочется надеяться на какое-то чудо…

Костя закурил, прошелся по кабинету, открыл окно и сел на подоконник.

— Не знаешь, с чего начать?

Слава неопределенно пожал плечами.

— Понятно… Дело, конечно, твое. Не хочешь — можешь вообще ничего не писать. И не говорить. Только вот что от этого изменится?

— Надеется, наверное, что мы его отпустим, — предположил Николаев.

— Пусть надеется, — махнул рукой Костя. — Нам-то что? Мы свое дело сделали. Дальше пусть следователь ковыряется. Все, что нам остается — это понятых и подставных для опознания найти. Слава, как ты думаешь, узнают тебя люди или нет? Кто-то, конечно, и не разглядел толком, кто-то забыть уже успел. Но потерпевших-то много! Не первая, так десятая, но все равно ведь опознают. Ты судимый? Вижу, что судимый! И за что?

— За кражу… квартирную. В Полтаве еще судили, в девяносто первом.

— Сколько дали?

— Три…

— Что, три года по первому разу, за одну кражу? Да не бывает такого! Даже в Полтаве.

— Ну, там еще и грабеж был…

— Все три отсидел?

— От звонка до звонка.

— Ну, тогда тебя агитировать смысла нет. И так все знаешь. Так что решай сам, что для тебя лучше. Потом только не жалуйся, если прогадаешь.

Слава повертел авторучку, посмотрел на колпачок, раздумывая, стоит его грызть или нет.

— Не вздумай вещь портить! — Дима хлопнул по столу ладонью.

— Ладно, Слава, — Ковалев соскочил с подоконника. — Я вижу, ты уже все решил. Пошли в камеру, будешь опознания дожидаться.

В камеру Римский тоже не спешил. Бросив на стол авторучку, он неуверенно сказал, разглядывая висящие на стене рекламные плакаты:

— А что я? Может, что и было, так сразу-то не вспомнить… Скажите лучше конкретно, в чем вы меня обвиняете?

— Будто сам не знаешь! — усмехнулся Дима.

— Да что я знаю?..

— Бесполезный это разговор, — махнул рукой Николаев. — Давай, Костик, я его вниз сведу.

— Подожди, — остановил Ковалев. — Может, не такой уж и бесполезный. Слава, если я правильно понял, ты решил опознания подождать? А потом доказанное признаешь, а что нет — то нет. Верно?

— Да. Зачем мне лишнее?

— Лишнего тебе никто грузить не собирается! Тебе свое бы унести! Мы все равно знаем, кто ты и что ты, без всякого опознания. Ответь мне, пожалуйста, почему ты не убежал? Видел ведь, как мы идем.

— Зажигание поздно сработало, — не задумываясь, ответил Римский. — Видел, конечно. Да пока собирался, вы уже и подошли. У меня сегодня с самого утра предчувствие было, и сон плохой приснился…

Вызванная на опознание женщина долго испуганно смотрела на Славу, с невозмутимым видом сидящего на диване между двумя приглашенными с улицы «подставными». В качестве понятых присутствовала молодая супружеская пара, выловленная из очереди в паспортный стол. Молодой человек скептически усмехался и поддерживал под локоть свою супругу, взиравшую на происходящее со смешанным выражением детского восторга и недоверия.

— Он… По-моему, он, — потерпевшая дрожащей рукой указала на Римского, — Ой! Точно, он!

— Уточните, пожалуйста, где и при каких обстоятельствах вы виделись с этим молодым человеком, — следователь придвинул к себе бланк протокола опознания личности и начал брезгливо осматривать свою авторучку. Он был «глухаристом», то есть следователем, в чьем ведении, или правильно выражаясь, производстве, находились нераскрытые уголовные дела — «глухари». Должность, в некоторых отношениях, халявная, оставляющая массу свободного времени — в зависимости, конечно, от того, как подходить к своим обязанностям. Ковалев мог назвать пару следователей, которые «сидели на глухарях», но при этом что-то делали, действительно пытались расследовать преступления, а не только засыпали уголовный розыск никому не нужными отдельными поручениями с требованиями кого-то установить и что-то перекрыть. Сегодняшний следователь к их числу не относился, но в данной ситуации спихнуть на других свою работу не мог, а потому старался по мере сил испортить всем настроение. Раз уж испортили ему.

— Он… Он вырвал у меня сережки. Золотые, маленькие такие…

— Когда и где это произошло? И по каким признакам вы его опознаете?

— Да недалеко от рынка, вечером… А когда? Я уже и не помню, когда. Месяц, наверное, назад.

— В уголовном деле стоит дата — второе июня тысяча девятьсот девяносто пятого года. Вы не оспариваете ее? — следователь смотрел на свою ручку уже не просто с брезгливостью, а с откровенной ненавистью. Костя подумал, что еще немного — и он взглядом прожжет в протоколе дырки.

— Нет, — испугалась женщина. — Не… Не оспариваю.

— По каким признакам вы его опознаете?

— Что?

— Я говорю, по каким признакам вы его опознаете? Может, это вообще не он?

— Да нет, это он, — женщина испуганно посмотрела на Славу, он ей подмигнул, и она вздрогнула, явно жалея, что согласилась прийти.

— Ну хорошо, — следователь смилостивился, ткнул в протокол ненавистной авторучкой и, завалив голову на плечо, начал быстро писать. — Значит, вы опознаете его по приметам внешности, цвету волос, лицу… Да?

— Да, — убитым голосом подтвердила потерпевшая.

Когда опознание была закончено, следователь приступил к допросу Римского, а Николаев пошел проводить посторонних в коридор, молодой человек, бывший понятым, остановился и конфиденциально поинтересовался у опера:

— Скажите, товарищ следователь, я так понял, что он у нее серьги отобрал?

— Да, так оно и было.

— И вы его поймали?

— Как видите.

— То есть его теперь будут судить?

— Скорее всего.

— А серьги он, наверное, уже продал… Спасибо большое. Вот видишь, Верочка, так всегда: дурака, который копейки украл, сажают, а бандитов никто и ловить не будет…

Ответ Верочки Николаев не слышал. Заперев дверь, отделяющую помещение уголовного розыска от общего коридора, он вернулся в кабинет, где Петров и Ковалев готовили кофе. В соседнем брезгливый следователь допрашивал Римского.

— Он нас теперь возненавидит, — сказал Петров, разливая по чашкам кипяток. — Лежали у него «глухари» на полках, можно было с них пыль сдувать и радоваться, значительность из себя строить и всем жаловаться, что опера только водку жрут… Теперь работать придется. Интересная у нас система, такое ощущение, что никому, кроме нас, это и не надо. Ни тетке той, потерпевшей, ни следаку… А уж потом — и подавно. Она на серьги свои давно рукой махнула, радуется, наверное, что тогда вообще живой осталась. Теперь новые волнения прибавятся — будет ждать, когда ей мстить придут, в газетах сейчас об этом много и красочно пишут… Следак на нас дуться будет, что работу ему нашли — придется теперь бумажки писать, ездить куда-то. Всем плохо, и во всем мы виноваты.

— Я над этим никогда голову не ломаю, — пожал плечами Николаев. — Улицу надо на зеленый свет переходить, а вор должен сидеть в тюрьме. На словах любое блядство объяснить и оправдать можно, только что толку, оно от этого лучше не станет. Говорить сейчас все мастера, все все понимают и с советами лезут, только делать никто не хочет. Или не может уже.