Флаг миноносца - Анненков Юлий Лазаревич. Страница 28

Ясные восторженные глаза не отрываясь смотрели на Земскова. Видно было, что Сомин волновался, но всеми силами старался скрыть от лейтенанта своё волнение. Земскову хотелось сказать ему: «Ведь я почти такой же, как ты, немногим старше. Что ты смотришь на меня с восхищением, как первоклассница на свою учительницу?»

Медленно, вполголоса, выделяя каждое слово, Земсков начал:

— Если дивизион разбомбят — наша вина. Огонь открывать по моей команде. Если я выйду из строя — за меня старший сержант Клименко. После Клименко — Сомин.

О старшине Горлопаеве речи не было. Все знали, что вести огонь он не умеет.

— Младшего сержанта Шубину, — продолжал Земсков, — немедленно отправить в штаб. Распоряжение майора Будакова.

Вернувшись к себе на орудие, Сомин подошёл к Шубиной. Она лежала под деревом, закинув руки за голову. Морская тельняшка была немного тесновата для её крепких плеч. Аккуратно сложенная гимнастёрка лежала рядом, прижатая к траве гранатной сумкой. На ветках было развешено после стирки бельё.

— Вот что, Люда, — Сомин впервые назвал её по имени, — придётся тебе от нас уходить. Майор Будаков требует. Будешь при штабе.

Людмила одним махом вскочила на ноги. Её щеки стали пунцовыми от гнева:

— Сволочь! Старый мерин! Ничего у него не выйдет. Не буду служить в штабе.

Сомин ещё никогда не видел Людмилу такой злой. Обламывая ногти, она запихивала в мешок свои мокрые пожитки.

— Ладно! Будь здоров! Ты — парень ничего себе, Володька.

Сомину стало жаль, что эта взбалмошная и заботливая, весёлая и бесцеремонная девушка уходит из его расчёта.

— Ведь мы увидимся с тобой? — спросил он.

— Если тебя не убьют, а меня не переведут в другую часть.

— А тебя не могут убить?

— Меня? — она вдруг расхохоталась. Злости не было и в помине. Глаза сверкали, растрёпанные волосы падали на загорелую шею. Над верхней губой у неё был едва заметный пушок. На смуглых щеках выступила крохотными капельками испарина. Сомину захотелось обнять её, поцеловать прямо в полуоткрытые губы, за которыми белели блестящие, влажные зубы. Он уже протянул руки, но Людмила отступила на шаг. Улыбка исчезла, глаза погасли.

— Володя, милый, передай от меня привет Земскову. Ты даже не знаешь, какой он человек. Таких больше нет.

Не дожидаясь ответа Сомина, она ушла, поправляя на ходу сбившиеся волосы. А Сомин отправился в свою палатку. Он долго лежал, раздумывая об этой странной девушке, пока не уснул. Ночью его не будили, а как только рассвело, донеслось уханье близких разрывов. Фашисты бомбили Ростов. Лиловая пелена поднималась над ним в безветренное небо.

Некоторые эскадрильи проплывали на большой высоте над расположением дивизиона. Казалось, весь мир напоён гудением авиационных моторов. Бомбы падали там, где за невысокой грядой прибрежных холмов угадывалось широкое течение Дона.

Девятка самолётов, появившись, как обычно, с солнечной стороны, начала перестраиваться в цепочку, не доходя до рощицы, где расположился дивизион. Писарчук сказал:

— Наши!

— Бомбы будут наши, — хмуро ответил Белкин.

В ярчайшем солнечном сиянии Земсков первым различил поджарые фюзеляжи и угловатые крылья «Юнкерсов-87». Он закричал «К бою!» и бросился к ближайшему орудию.

Ведущий бомбардировщик уже нырнул в пике, когда Сомин заметил, что на лейтенанте нет каски. Быстро сорвав свою, он надел её на Земскова, а сам вскочил на платформу орудия. По команде Земскова пушка уже открыла огонь. Вслед за ней застучали другие зенитные установки, но самолёт успел сбросить бомбы. Одна из них разорвалась неподалёку от орудия Сомина. Взрывной волной сержанта сбросило на землю. Он тут же вскочил и только тогда заметил, что правая рука у него в крови. Весь кустарник заволокло дымом. В грохоте разрывов потонули выстрелы орудий. Сомин хотел снова взобраться на орудие, но у него закружилась голова, перед глазами поплыли красные полосы. Рука от кисти до плеча горела огнём.

Белкин соскочил с платформы и обхватил Сомина за плечи.

— Остаёшься за меня, — сказал ему Сомин.

— Не бойся, все нормально! — ответил наводчик и, усадив своего командира под кустом, снова полез на платформу. Приближалась новая группа самолётов.

В то время когда «юнкерсы» бомбили дивизион, Арсеньев получил приказ немедленно вывести свою часть на западную окраину Ростова, в район каменоломен. Капитан-лейтенант пошёл по подразделениям, чтобы посмотреть, велики ли потери. В первой батарее был убит один из командиров орудий.

— Кого назначите? — спросил Арсеньев.

— Думаю перевести Дручкова с первого орудия, — ответил Николаев, — а Шацкого назначить на прежнюю должность.

— Добро! Выводите батарею на шоссе.

Арсеньев пошёл дальше. Фельдшер Горич с помощью санинструкторов быстро перевязал четверых раненых и побежал к автоматическому орудию. Здесь уже был Яновский.

— Сомин, в санитарную машину! — приказал комиссар. Сержант поддерживал здоровой рукой раненую кисть, наскоро обмотанную бинтом.

— А вы гарантируете, что меня вернут в нашу часть? — спросил он.

«Вот народ! — подумал Яновский. — Как я могу ему дать гарантию?» — Ничего я вам не гарантирую. Марш в санитарную машину!

Горич уже размотал руку Сомина:

— Пальчик у тебя оторвало! — он полил раненую руку иодом прямо из флакона.

— Только один палец? — от резкой боли у Сомина снова все завертелось в глазах. — Разрешите остаться на орудии, товарищ комиссар!

Долго разговаривать было некогда. Комиссар махнул рукой и пошёл к другим раненым. Их было человек десять. Трое уже не нуждались в госпитале. Матросы рыли под деревьями братскую могилу.

2. В КРАСНОМ КРЫМУ — ТАНКИ!

До огневой позиции было не более получаса хорошего хода. Но минут десять потеряли из-за бомбёжки. Арсеньев вёл дивизион с наибольшей скоростью, которую позволяла изрытая дорога. По обочинам валялись разбитые машины, брошенное военное снаряжение и трупы лошадей.

Сомин, стоя на платформе своей машины, держался здоровой рукой за ствол орудия. За поворотом показалась поляна. Все здесь было чёрным от гари и развороченной бомбами земли. У самой дороги одинокая зенитная пушка задрала в небо обгоревший ствол. Несколько трупов лежало в разных позах среди множества стреляных гильз, которые устилали все пространство вокруг орудия. У штурвала сидел присыпанный землёй наводчик. Руки его, казалось, прикипели к штурвалу.

«Чего он сидит здесь?» — подумал Сомин и тут же понял, что перед ним мертвец.

— Гаджиев! — воскликнул Белкин.

На тёмной гимнастёрке блестел орден Красного Знамени. Чёрное лицо с горбатым носом прижималось к коллиматору. Очевидно, весь расчёт был уничтожен прямым попаданием.

Страшное видение осталось уже позади, когда Лавриненко решился сказать то, что пришло в голову всем:

— Вот и нам так будет!

Ему никто не ответил. Машины подходили к огневой позиции.

Сомин поставил своё орудие неподалёку от первой батареи. Подошёл Земсков. Он протянул Сомину каску и молча показал вмятину от осколка.

— Вот судьба! — меланхолически заметил Лавриненко. — Как раз угодил бы в висок, товарищ лейтенант.

— Не судьба, а человек, — ответил Земсков. — Жаль не могу тебе пожать руку, Сомин. Как самочувствие?

Рука у Сомина, конечно, болела, но не сильно. Он наклонился к лейтенанту:

— А тот зенитчик… Помните Гаджиева?

— Видел, — кивнул Земсков. — Ничего не поделаешь, Володя, война.

К орудию подбежал Косотруб:

— Товарищ лейтенант, вас вызывает командир дивизиона.

Командный пункт Арсеньева находился на холмике, где уже был вырыт небольшой окоп. Отсюда открывался необозримый степной простор. Пыльные дороги убегали вдаль. Одна из них вела к посёлку Красный Крым, куда должна была выйти первая батарея. Полчаса назад в Красный Крым уехал Рощин. Арсеньев дожидался его возвращения, нетерпеливо поглядывая на часы. Впереди дивизиона уже не оставалось никаких других частей. Морякам предстояло одним задержать на этом участке немецкие танки. Они могли появиться в любой момент.