Тамбур - Малышева Анна Витальевна. Страница 41

Эту нехитрую версию она изложила за две минуты.

Маша, все больше цепенея, смотрела ей в глаза и только чуть приоткрывала губы, пытаясь что-то сказать. И наконец, когда собеседница умолкла, выдавила, что это бред.

— Бывает и хуже, — резко ответила Татьяна. — Сколько людей таким образом пострадало!

— Но я не такая!

— Сиди! — Она жестам усадила обратно на стул взметнувшуюся девушку. — Сама вижу, что не такая. Не первый год с людьми общаюсь. Тем более мне ничто не грозит, глупостей я наделать не успела. То есть настоящих глупостей.

И снова с удовлетворением вспомнила о долговой расписке.

— Он так-таки и не сказал тебе, что женат?

— Нет! — Девушка судорожно схватила бокал и залпом допила вино. — Я просто как с тарзанки прыгнула, когда к вам попала. Сердце оборвалось — как я в обморок не упала, не понимаю.

— Денег никогда не просил?

— У меня? — Маша впервые улыбнулась. Улыбка ей шла — она делала ее лицо детским, простоватым и вместе с тем очень обаятельным. — У меня брать нечего! Знаете…

Она смущенно повертела в пальцах опустевший бокал.

— Я, собственно, почему решила прийти… Я насчет убийства. Ничего не ясно? Убийцу не нашли?

— Уже и про это всей Москве известно, — Татьяна раздраженно отодвинула блюдо с кальмарами, которые напоминали останки кораблекрушения. — Димка разболтал?

— Следователь. Меня нашли и вызвали, — девушка комкала в дрожащих пальцах накрахмаленную салфетку. — Спрашивали про ключи, про дверь, как и что запирали, заходила ли я в кухню… В тот вечер.

Последние слова она произнесла шепотом и снова отвела взгляд.

— Но ты же не заходила? — Татьяна сама поразилась тому, насколько ей теперь безразличны воспоминания о том проклятом вечере. Неужели она не любила его? Или это долговое обязательство, в самом деле, равняется давно назревшему разводу?

— Нет. Я сразу прошла в комнату, — прошептала Маша. — Но как же это случилось?

«Хороший вопрос, сама хотела бы его кому-нибудь задать, — подумала женщина. — Боровин и я ни в каких отношениях не состояли. По подъезду ползут слухи, что убил его этот треклятый парень. Но какого черта у меня?! У самого квартира была, и Боровин тоже не бомж! Ох, этот тамбур! Когда я вслед за ними за всеми тоже решила не запирать двери, было у меня предчувствие — ничем хорошим это не кончится! Но перед соседями стало неловко — могли подумать, что я их жуликами считаю».

Она миллионы раз проклинала себя за старый провинциальный комплекс, привезенный из Сибири. За боязнь показаться смешной, серой, «не столичной». Не своей, другими словами. За страх поступить так, как она считает нужным, а не так, как поступают все.

— Не мое это дело, — отчеканила Татьяна, прикуривая от свечки, горевшей перед ними в стеклянном абажуре. Девушка внезапно сделала предостерегающий жест, та удивленно подняла глаза, едва не опалив ресницы:

— Что?

— Очень плохая примета, — расстроенно сказала Маша. — Моряка утопите.

— Ну, среди моих родственников нет моряков, — Татьяна снова откинулась на спинку стула. — Случилось так, что до последнего времени все квартиры в нашем тамбуре представляли собою проходной двор. Заходи, кто хочет! Ну и…

Она сделала жадную, глубокую затяжку:

— И зашли. А теперь у меня большие проблемы.

— Вас подозревают? — робко спросила девушка.

— Ну а ты как думала? — Татьяна выдохнула дым и подумала, что никогда еще не проводила вечер так скверно. Да еще за такие деньги — в уме она давно составила сумму счета, вплоть до чаевых. — А тебя что — нет?

Маша кивнула и призналась, что следователь, неплохой, в общем-то, человек, смотрел на нее странно. Хотя, кажется, поверил ее показаниям.

— Ну зачем бы я стала убивать этого человека? — умоляюще спросила девушка. — Я его даже и не видела никогда!

— И мне это незачем делать, — Татьяна размяла сигарету в пепельнице. — Я в этом тамбуре вообще новичок. Да, наверное, и жить там не останусь. Представь, как приятно готовить на кухне, где лежал покойник!

Машу передернуло, и она сказала, что отлично понимает — это невозможно забыть.

— Но Дима? — тревожно спросила она. — Он-то был на кухне?

— Нет. И знаешь, давай больше никогда о нем не говорить! — Татьяна добила тлеющий окурок и встала. — Ну, пора и по домам. Я тебе завидую — уснешь спокойно. В твоей-то квартире никого не убивали! А я…

Вот поверишь ли, каждую ночь просыпаюсь в одно и то же время и крадусь на кухню, проверить — нет ли там еще одного подарочка?

Они расстались почти приятельницами. Татьяна держалась спокойно, Маша выглядела подавленной, вражды между ними как не бывало. Они чувствовали себя примерно так, как жертвы одной и той же катастрофы, которым вместе удалось выбраться из-под обломков и выжить. Чужие и в то же время очень свои.

* * *

Даня не солгал следователю — сиротой он не был.

В понедельник утром к нему явились родственники — отец, мать и тетка с отцовской стороны. Их пустили беспрепятственно. На тумбочке наконец оказались передачки — пакет с апельсинами и яблоками, гранатовый сок, печенье. Парень едва взглянул на эти лакомства.

Выглядел он куда лучше, чем в прошлую пятницу, когда его посетил Голубкин. Тени под глазами почти исчезли, он спокойно сидел в постели, опершись на подложенную подушку, и капельница была отключена. Но сами глаза оставались сумрачными и равнодушными.

Перед визитом родня поговорила с доктором, и тот сказал, что за жизнь парня полностью ручается, а вот за психическое здоровье — нет. Да и не его это дело. Правда, цитировать на всю палату Данте пациент перестал, зато стал невероятно апатичным.

— Данюша, — мать погладила меловое, исхудавшее лицо и присела на край постели. — Как ты?

Тот поднял тяжелые черные ресницы и тихо ответил, что очень хорошо. Мать прикусила губу. Отец и тетка держались чуть сзади. Семья выглядела ошеломленной и потерянной. Того, что отколол единственный отпрыск, не ожидал никто. Они с трудом дождались, когда их пустят в палату, и собирались было поговорить — очень серьезно! Но Даня казался таким слабым…

— Когда нам позвонили от твоего имени и сказали… — начала было мать, но Даня предостерегающе приподнял перебинтованную руку:

— Мама, все так и есть. Не нужно никаких объяснений. Я убил Алексея Михайловича.

Мать зажала рот ладонью, отец с теткой отшатнулись. Даня уставился в потолок, который успел основательно изучить за все прошедшие дни.

— Уб-бил… — еле вымолвила женщина. — Ты не в себе! Ты на себя наговариваешь! Кого ты, ТЫ, мог убить? Да ты в жизни мухи не обидел! Нет, я не желаю ничего слышать о Боровине!

На нее стали оборачиваться посетители, пришедшие к другим пациентам. Кто-то смотрел сердито, кто-то с любопытством. Муж дернул ее за пустой рукав халата, женщина опомнилась.

— Боровина убил кто-то другой, — резко, но негромко произнесла она, — Я хотела поговорить о тебе самом. Зачем ты это сделал?

И указала взглядом на перебинтованные запястья сына. Тот продолжал созерцать потолок, и это было хуже всего. Мать видела, что ему абсолютно безразличны и родственники, и свое будущее, вообще все на свете.

Наконец Даня перевел взгляд на мать.

— А зачем я сделал ТО? — равнодушно спросил он.

— Что — TO?

— Зачем я убил его? Что мне оставалось делать после? Я напился и хотел убить себя. Кажется, все очень просто. — И он внезапно улыбнулся — слабо, но все-таки явно. Эта улыбка напугала и без того подавленную родню больше всего.

— Отец, скажи ему хоть ты! — Женщина обернулась к мужу и схватила его за локоть. — Что ты стоишь!

Объясни ему, что он не мог, не мог никого убить! А ты, Люда, ты что молчишь?! Ты же его крестила, а теперь…

И женщина расплакалась. Плакать ей хотелось давно, но она держала себя в руках. Говорила и себе и всем остальным, что все не правда, мальчик просто напился, а пить он не умеет, и вот ему что-то взбрело в голову, он и взял нож… А когда узнал, что убили соседа, да еще милиция насела — во всем сдуру признался. Да он ведь не способен и полуживого карпа разрезать! Однажды увидел, как она готовит ужин, а рыба прыгает по разделочной доске — и упал в обморок! Но теперь, в этой палате, где все пропахло лекарствами и бедой, она почти верила… А если?! Ну, вдруг?!