Мир и хохот - Мамлеев Юрий Витальевич. Страница 46

— Аллочка, я стараюсь ни о чем не задумываться до крайности. — Оля только развела руками. — Живу и живу. Через меня проходит то, чего нет в этом мире, я знаю это, глупо отрицать… Ну и что? Я рада уйти отсюда в любую минуту, если на то Божья воля. Как на Руси, у нас, говорилось: здесь мы в гостях, а там дома. Но тут у нас я вижу много страданий и много людей на редкость чистых, живых, открытых… Они не поддались механизму превращения в манекены…

— Конечно, конечно. Кругом одни парадоксы. Мир проклят, а в нем жители рая. А через тебя, Олечка, проходят такие волны неземной нежности ко всему, что существует, что мне становится страшно от этого несоответствия Неба и земли…

— Закончим, Алла. Естественно, я не ставлю себя высоко. Вот вы все рветесь в непостижимое, за грань… Лучше еще раз расскажи о Станиславе.

В конце концов Алла попросила Олю приехать к ней, поговорить со Стасиком, может быть…

— Я знаю, мы вспоминали об этом, что твое воздействие нередко встречает сопротивление. Но попробуем, — страстно добавила Алла.

— Не знаю, — засомневалась Оля, — случай со Станиславом уж слишком странен и запутан…

И они попробовали. Станислав встретил Олю радушно. Оля, как всегда, ничего и не делала специально, просто была, и все. Но радушие Станислава не перешло в освобождение, в возвращение. Точно образ, красота, свет, вся аура Оли прошла сквозь него, была принята, но не изменила страшной замкнутости его состояния. Все было хорошо, но хорошее ни к чему не привело. Олино предчувствие оправдалось, хотя…

Зато на следующий день Оля прикосновением руки излечила девочку-малыша. Это произошло впервые и почти случайно, и она ужаснулась, не смея отвергнуть свой новый Божий дар.

Глава 20

В тот день во дворе, где жила Алла, долго выла собака. Она сошла с ума, пристально глядя в глаза хозяина. Что же таилось в глазах этого человека — никому не было известно.

Но Алла ждала гостей. Наконец-то решилась пригласить Ростислава Андреевича, Короля бытия, и его Друга — Дальниева Антона Георгиевича, при котором Ростислав всегда более тих и разумен в стихии своего невиданного существования.

Однако так же, как в приход Ольги, Станислав был неприступен, хотя и общался с гостями на своем уровне.

Он совершенно сбил с толку Ростислава, утверждая, что тот похож на смерть. Такое Славе не шептали даже черти во время сновидений.

Дальниев тем не менее не был смущен потусторонней развязностью Станислава и только внимательно его созерцал.

— Мы все-таки вернули вам мужа, Алла, — тихонько вставил Слава, когда Стасик вышел зачем-то из комнаты. — Но дальнейшее не в наших руках, ей-Богу, я это чувствую. Уж очень далеко ваш Станислав зашел.

Стасик, видимо, слышал последние слова, потому, когда вернулся, дико проговорил:

— Я не ушел. Я здесь, я здесь! Здесь так интересно, на земле. Людей нет, а существ много. И провалы. Ха-ха!

Впервые после возвращения в квартиру Станислав рассмеялся, и его хохот походил на крик птицы.

— Садись, Стас, — мрачно сказала Алла. И он покорно сел.

Моментами Алле казалась, что ярость бытия, мелькавшая порой в глазах великого Славы, заразит ее Стаса и вызовет взрыв или губы его захотят крови, крови жизни.

Но спустя мгновения чувствовала — поток идет в Стаса, но он сам вне его. И Алла молчаливо, незримо для других плакала, будто, несмотря ни на что, Стасик оставался тем, кем был для нее раньше.

Внезапно Дальниев спросил:

— Станислав, скажи, ты знаешь себя, ты знаешь, кто ты? Кто? Скажи.

Даже губы Стасика не дернулись, хотя бы чуть-чуть, от такого резкого вопроса. Он сразу, но медленно ответил:

— Этого я не знаю и не узнаю никогда. Да и зачем мне знать?

…Когда вышли прощаться в коридор (Станислав остался в комнате), на глазах у Аллы были слезы.

— Держитесь, Алла, — Дальниев посмотрел на нее. — Претерпевший до конца… Сами знаете…

И уже в дверях Дальниев заметил:

— Это не будет продолжаться долго. Скоро произойдет поворот — в ту или иную сторону…

…Алла теперь часто оставалась одна в квартире наедине со Станиславом. Зеркала упорно молчали. Андрей не выдержал: сбежал.

— Это уже не мой брат, Алла, — сказал он вместо «до свиданья». — Кому он теперь родня — не знаю. Скорее, таких существ, родственных ему, вообще нет в этом мире, во всем этом мироздании.

И ушел.

Но все же появилась другая помощь. От друзей. От Ксюши. Она ловила себя на том, что ей становится страшно со Стасом, когда она одна. В голову даже залезала иногда мысль, что он вернется в прошлое, которое изменили прямо перед его гибелью, и она увидит прежнего любимого Станислава, но уже мертвого, бродящего по квартире и отраженного в зеркалах в виде живого, живого Стасика, которого она познала в первый год их любви. Но любовь стала казаться ей полным безумием, наказанием Божиим за разделенность…

Только обезумевший от событий Толя, муж Ксюши, упорно твердил ей:

— Терпи, терпи и забудь о себе на время… Сам же Толя уже окончательно потерял свой практицизм.

Но сердечко Аллы порой замирало, когда она открывала дверь в комнату Стаса: вдруг поворот, и не в ту сторону, состоялся и она увидит вместо своего Стасика какое-то уму непостижимое существо, жуткое не агрессией, а своей внезапно раскрывшейся, как бездна, сутью…

Но Стасик пока оставался Стасиком.

И все же это происходило молнией, моментами. Очень помогали друзья — приходили Лена и Сергей, Ксюша, ее Толя и еще другие, даже дядя Валя, хоть и пропойца. Ночевали и верили.

Дни шли как на надежной лодке, но в океане.

И вдруг в один мрачновато-уютный день раздался телефонный звонок и голос Лены провозгласил, что пора Алле немного рассеяться метафизически и подвернулся глубинный случай: мы приглашены на чтение, причем какое — читать будет Царев, свое. А что свое? Ведь он из непредсказуемых.

Оказалось, приглашены Лена с Сергеем, Алла (но без Стасика, так лучше для него). Будут Дальниев и Филипов, Ростислав. Вероятно, кто-то еще. Встреча назначена на завтра, на чьей-то даче, недалеко, в районе Мытищ. Следовательно, состоится чаепитие в Мытищах, но мистическое. Один Царев чего стоит.

На следующий день они отправились в путь. Со Стасиком остался полуобезумевший, но ответственный Толя со своей Ксюшей.

Лена с Сергеем и Алла добирались с пересадками, в толпе измученно-спешивших людей. Лена видела тем не менее, по глазам, по ауре, что где-то в глубине, в тайне, в закрытых уголках души зреет у многих новая невиданная Россия. И дети тоже были участниками этой незримой тайны — не все, конечно, но встречи с грядущим были.

Наконец они приехали. Лесной участок, довольно великий, скромный домик. Оказалось, что дача — одного из друзей Царева, он отсутствовал, и Царев был хозяин.

Уже вечерело, но тьма почему-то наступала быстрее обычного. Их встретил Антон Георгиевич. «Я так и думала — Дальниев уже здесь», — шепнула самой себе Лена.

Но он провел их не в дом, а в уголок сада, где за устремленными в темные облака елями и соснами они увидели стол, стулья и тихие силуэты людей. Среди них был Царев, а на столе, видимо, лежала рукопись. «Сразу — чтение. Без всяких ненужностей. Погружение — и точка. Это по-нашему», — подумала Лена.

За столом она также заметила Ростислава и двоих незнакомых (даже по духу) людей. Все-таки состоялся предварительный странный разговор, но эти двое все время молчали — и когда знакомились, не произнесли ни звука. Ни Лена, ни Алла так и не узнали их имена. Были они в черном.

«Но как же здесь читать — темно», — удивилась Лена. И сразу возник свет. Рядом висел фонарь.

Аллу захватила аура всего этого. «Здесь то и не то вместе, — подумала она. — Почему эти двое молчат? По их виду не скажешь, что они немые, да и глаза пронзительно-ледяные, далеко понимающие. Кто они?»

Царев открыл рукопись. «Это небольшая повесть», — сухо заметил он. И его голос стал владеть всеми. Начало ошеломило Лену. Речь шла о том, что на землю опустилась, как туча из невидимого, новая реальность, уничтожившая, закрывшая все то, чем жило человечество в своем сознании до сих пор. Все исчезло, провалилось, ушло — память об истории, прежняя духовная жизнь, искусство, наука, культура, даже язык и способ мышления. Новая реальность, спустившись на землю, отстранила все, даже сновидения. Но немного людей осталось, и осталась их душа — ее остаток, ее глубь, непонятная, незнаемая, и надо было жить, начинать все сначала, а главное — понять новую, не постижимую прежним умом реальность, а может быть, непостижимую вообще. Прежнее человечество кануло в бездну. И то, что осталось, уже не могло иметь с ним почти ничего общего. Эти люди барахтались в непостижимом, как слоны на луне. Но все же была какая-то возможность вступить в контакт с иной реальностью, пробудив не угасший ум, а нечто безумно-новое в своей душе. И главное — не убить, не сожрать друг друга в спустившейся тьме.