Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих. Страница 15

Но победитель Колиньи отвечал:

— Принц, вы еще очень молоды, кроме того, вы лежали больной, когда мыпробивались вперед. Люди скоро все забывают, и только господь будет помнить, начто нам пришлось пойти ради его святого дела.

Генрих не поверил; но если это правда, думал он, то тем хуже, что самомугосподу богу, а не только ему, Генриху, пришлось увидеть, как несчастных людейподвешивают, чтобы они показали, где у них спрятаны деньги, а под ногамиразводят огонь! Боясь сказать лишнее, он отвесил победителю поклон и вышел.

Семейная сцена

За этим последовало недолгое время, когда Жанне и Генриху могло показаться,что они живут на мирной земле, без ненависти, без коварства. Жанна управляласвоей маленькой страной, он — обширной провинцией Гиеннь. Ей уже не надо былокарать, ибо ее подданные снова сделались добрыми протестантами. Генрих же отчистого сердца представлял короля Франции. В самом деле, почему он должен бытьисконным врагом королевского дома? Нет, столь глубоких корней поучения матери внем не пустили. Молодому человеку иногда следует и позабыть о честолюбии.Поэтому, когда Генриху исполнилось восемнадцать лет, он в течение несколькихбыстро пролетевших месяцев твердил: «Довольно я сделал для жизни! Женщины такпрекрасны, и искать их благосклонности — дело более увлекательное, чем война,религия или борьба за престол!»

Он разумел молодых женщин и те мгновения, когда они словно уж и нечеловеческие существа, а скорее богини — до того прекрасно их торжествующеетело. Каждый раз, когда ом познавал их и убеждался, что они из плоти и крови,они все же продолжали казаться ему созданиями другого мира, ибо воображение ижелание тотчас снова их преображало. К тому же это были все новые женщины, такчто он не успевал в них разочаровываться. Генрих слишком часто их менял.Поэтому он еще не догадывался, что в их восхитительных телах вместо владевшихим возвышенных чувств чаще всего живут лишь расчет да ревность. И если однаначинала ненавидеть его, то он был способен полсуток мчаться верхом без отдыха,чтобы за свою пылкость добиться награды от другой. И та ждала его — ее взорсиял, лицо ее было ликом вечной любви. Он падал к ногам какой-нибудь новойвозлюбленной и целовал край ее одежды, наконец достигнув блаженной цели последолгой, бешеной скачки. Слезы туманили ему глаза, и сквозь их пелену женщинаказалась ему вдвое прекраснее.

Однако в то время, как Генрих жил для молодых женщин, несколько более зрелыхдам без его ведома занимались его судьбой. И первая — мадам Екатерина. Однаждыутром, в Лувре, она удостоилась высочайшего посещения своего сына КарлаДевятого. Карл был еще в ночной сорочке — так спешил к матери этот рыхлыймолодой человек. Не успев прикрыть за собою дверь, он воскликнул:

— Я же говорил тебе, мама!

— Твоя сестра впустила его?

— Да. Марго спит с этим Гизом, — сердито подтвердил Карл.

— А что я тебе говорила? Потаскуха, — выразилась мадам Екатерина с тойточностью, какой требовали обстоятельства.

— И вот вам благодарность за то, что ей дали хорошее образование! — гремелКарл. — Знает латынь: уж такая ученая, что даже за обедом читает! Танцуетпаванну, хочет, чтобы ее воспевали поэты, — перечислял он, горячась все больше,— завела позолоченную карету, на головах лошадей — плюмажи шириной с моюзадницу. Но я знаю, что она проделывает: я подсмотрел! С одиннадцати лет этадрянь такими делами занимается.

— Ты же и сводил ее, — уточнила Екатерина. Но Карл не дал прервать себя. Онзнал всех любовников своей сестры и, бранясь, перечислил их. Потом вдруг обмяк,умаялся от своей ярости, — при его комплекции подобные волнения были оченьвредны. Лицо Карла побурело, задыхаясь, он с размаху повалился на кроватьматери, так что взлетел пух от подушек; потом пробурчал:

— А мне-то какое дело? Горбатого могила исправит, так и будет путаться либос Гизом, либо еще с кем-нибудь. Плевал я на нее.

А его мать смотрела на него и думала: «Всего несколько лет тому назад у негобыл такой благородный вид — прямо портрет на стене. А сейчас — еще немного, ибудет просто мясник, а не король. Как это я так маху дала! Да ведь не я, а всеэти паршивые Валуа. Кровь рыцарей-варваров сказывается вновь и вновь, и вотопять видишь этакого, из той же породы», — рассуждала дочь Медичи — потому, чтоее малоизвестные предки жили в удобных комнатах, а не в конюшнях и военныхлагерях.

Она сказала своим однообразным, тусклым голосом: — Коли твоя сестра такведет себя, мне скоро придется, пожалуй, взять Генриха Гиза в зятья. И ктотогда, мой бедный мальчик, возьмет верх — ты или он?

— Я! — прорычал Карл. — Я король!

— Божией милостью? — спросила она. — Одно пора бы уже зарубить себе на носу:каждый король должен сам помогать этой божией милости, или ему не удержатьпрестол. Сейчас ты король, мой сын, потому, что я, твоя мать, еще жива!

Все это она сказала особым тоном, который был знаком Карлу с детства: слышаего, сын невольно вставал. Он и сейчас поднялся с кровати, где сидел в однойсорочке, из-под которой выпирали жирная грудь и живот; он стоял перед маленькойтолстой старухой, готовый выслушать ее волю.

— А я не хочу, — отрезала она, — чтобы Марго вышла за Гиза, для меня его родслишком силен. Моя воля в том, чтобы она получила в мужья заурядного молодогочеловека, который будет нам служить.

— И кто же это?

— Он должен быть из хорошей семьи, но невлиятельной и в Париже неизвестной.Главное — я хочу иметь его под рукой. Тот, кто досягаем, уже не опасен.

Своих врагов нужно держать при себе, в доме.

— Но ты имеешь в виду не…

— Я как раз договариваюсь с его матерью, главное — пусть присылает его сюда,чтобы он прежде всего был в моей власти.

— Он же еретик! Моя сестра и еретик — о таком союзе никогда не помышляливсерьез!

— А если бы твой брат д’Анжу женился на английской королеве? Елизавета ведьтоже еретичка, и притом великая государыня, собственной милостью.

— Она убивает своих католиков, — сказал Карл скорей со страхом, чем свозмущением. Его мамаша слишком хитроумна. Даже религия не может обуздать в нейдух предприимчивости. Она изрекает самые чудовищные вещи, сохраняя при томполную непринужденность.

— Пусть английские католики сами о себе заботятся, да и французские тоже,— ответила она.

Карл опустил глаза и что-то буркнул, на большее он не дерзал. — Ведьсуществует еще испанский король, — проворчал он наконец.

— Моя дочь, королева Испании, умерла, — заявила Екатерина без всякой скорби.— Отныне мне приходится опасаться со стороны дона Филиппа, как бы он невоспользовался моими затруднениями. Поэтому мои протестанты мне нужны. — И просебя добавила: «А когда у меня больше не будет в них нужды, я поступлю с ними вточности, как поступает королева английская со своими католиками».

Но зачем ей было открывать все это своему бездарному сыну? И она перешла ктому, для чего он ей был нужен.

— Твою сестрицу пора наконец образумить.

— Верно! Эта история с Гизом…

— Который сядет на твое место, — быстро подсказала она.

Карл зарычал:

— Подать мне сюда сестру! Я покажу ей, как отнимать у меня престол!

И он уже бросился было вон из комнаты, но мать успела схватить его зарубашку.

— Не смей! Гиз может быть у нее, а он вооружен.

Карл сразу же остыл.

— И потом, если они тебя увидят, она ни за что сюда не придет. Я желаю,чтобы это дело обсуждалось келейно, здесь, у меня, и больше нигде.

Она хлопнула в ладоши и сказала тут же вошедшей фрейлине:

— Попроси принцессу, мою дочь, явиться ко мне, я должна сообщить ей важнуюновость. Заверь ее, что новость приятная.

Затем они стали ждать — Екатерина сидела неподвижно, сложив руки на животе,а ее тучный сын нетерпеливо бегал по комнате; его ночная сорочка развевалась,он уже заранее сердито сопел и рычал.

Наконец двери широко распахнулись; вошедшая вызвала бы своим видомвосхищение у каждого, но только не у этих двух. Невзирая на ранний час,Маргарита Валуа была одета в платье из белого шелка, все осыпанное блестками.На ней были красные туфли и рыжий парик, а лицо свидетельствовало об умениипринцессы придавать ему с помощью притираний тот самый оттенок, который бываету рыжеватых блондинок.