Нефритовые четки - Акунин Борис. Страница 138
Он открыл блокнот, где у него был записан шифр. До полуночи оставалась минута.
– Постойте, – остановил русского Холмс. – А что это за мелодия, вы догадались?
– Черт бы вас побрал, Холмс! – заорал я во все горло. – Надо же еще и механизм отключить! Дайте сюда!
Я вырвал у Фандорина листок и стал жать на клавиши.
– Вероятно, она как-то связана с «Мефистофелем», – задумчиво предположил русский. – В каком году написана опера «Фауст»?
– Великолепно, коллега! Премьера «Фауста» состоялась как раз в 1860-м, незадолго до гибели дез Эссара-отца. Это была самая модная опера сезона. Партитура продавалась лучше, чем бульварные романы.
Когда-то давным-давно я немного учился музыке, но из-за этих проклятых меломанов сбился, пришлось начинать заново.
«24 blanc, 25 blanc, 18 noir, 24 blanc, 25 blanc, 23 blanc, 24 blanc».
24-ая белая – это «до» в тональности «до минор», потом «ре», «ми бемоль», «до», «ре», «си», «до».
У Фандорина в кармане звякнул «брегет», готовясь отбить полночь. Холмс подпел дребезжащему органу:
– «Le veau d'or est toujours debout…» [36] Акт второй, «Куплеты Мефистофеля». Мои поздравления, мистер Фандорин!
Вся дубовая панель позади органа, которую я во время обхода и щупал, и простукивал, но в которой не обнаружил ничего подозрительного, отъехала в сторону – ровно на шестом ударе часов.
Открылась большая темная ниша или, если угодно, маленькая каморка. Фандорин посветил в нее фонариком.
Судя по пыли на полу, еще недавно там стояло нечто прямоугольное, но теперь тайник был пуст.
Если не считать аккуратно сложенного листка бумаги.
Люблю, когда падает снег. Наверное, за годы жизни в России я стал наполовину русским. Вот ведь странно: в Америке я прожил почти столько же, но американцем себя не чувствую. Хотя что ж тут удивительного? Господин часто говорит, что мы с ним находимся в долгом странствии и однажды непременно вернемся домой, навсегда.
Я стоял, прислонившись спиной к башенной стене, мне на лицо падали крупные снежинки. Они щекотали мне щеки, от этого я улыбался.
Даже сложил трехстишье:
Сравнение неба с лицом – это недурно, но «чужое» и «чужбина» рядом звучат неэлегантно. Надо будет потом для одного из этих слов подыскать синоним соответствующего размера.
Мне было хорошо стоять под снегопадом, только немножко холодно.
Чтобы совсем не замерзнуть, я время от времени дразнил пойманного разбойника. Высовывался из-за закругленного бока башни и спрашивал:
– Не надоело ли вам кататься по земле, почтенный доктор?
Он всякий раз рычал, стрелял в меня из револьвера. Я уворачивался, и это меня на минуту-другую согревало.
После первого выстрела над местом, где я сочинял хайку, открылось окно и высунулась головка госпожи Дэзу.
– С вами все в порядке? – крикнула она, отодвигая в сторону цветочный горшок.
– Не беспокойтесь, мисс. Закройте окно, а то простудитесь.
– Нет! Я буду с вами!
– Тогда укутайтесь пледом и главное не высовывайтесь из второго окна, а то этот злой человек от ярости может в вас выстрелить.
Теперь мне стало еще лучше.
Я то подставлял лицо снежинкам, то дразнил пленника, то придумывал синоним, а иногда барышня что-то говорила мне сверху, и я отвечал.
Смешно получилось, когда разбойник выстрелил по мне в третий раз. Мушка у него зацепилась за сеть, и пуля полетела совсем не туда, куда ему хотелось бы.
Он заорал благим матом. Насколько я понял, болван отстрелил себе кусочек пальца. Так ему и надо.
Я очень смеялся.
Насчет бомбы я совсем не тревожился. Раз господин сказал, что он «кажется» разгадал загадку, значит все будет в порядке. Фандорин-доно всегда обещает меньше, чем делает.
А что со мной произошло дальше, я не знаю.
Только что стоял и перебирал в голове разные синонимы к слову «чужое»: неведомое, незнакомое, странное, постылое, застывшее – и вдруг все оборвалось.
Ни снега, ни холода, одна чернота.
«О, почтенные мэтры сыска!
Все-таки не зря я вас сюда пригласил. Вы меня не разочаровали. С самого Рождества, когда дез Эссары уехали в Ниццу, я бился над загадкой их семейного тайника, где хранится знаменитый карибский сундук. Мой славный Боско, устроившийся в замок управляющим, обнаружил у хозяина в блокноте шифр, но тот оказался мне не по зубам. А все потому, что меня в детстве не учили музыке. Какая жалость!
Благодарю за подсказку, gospodin Fandorin. Вы посетовали, что никогда не учились музыке (как и я, как и я!), и мне этого оказалось довольно. Ну конечно же, Мефистофель! «На земле весь род людской чтит один кумир священный». Именно под эту мелодию и должен открываться тайник, в котором хранится сундук корсара. Покойному «папе» нельзя отказать в остроумии.
Когда я услышал про музыку и Мефистофеля, меня как ударило. Я немедленно подал сигнал «профессору», что пора приступать к финальной фазе операции. Каюсь, во время осмотра я утаил от вас некую подвальную комнатку, куда сходятся слуховые трубки со всего дома и куда я провел телефон.
Милая Сюзетт! Она недаром считалась самой талантливой и голосистой актрисой во всей Оперетте. Так заорала, что я даже из подвала услышал. Насколько я знаю мою девочку, она проморочит вам голову не менее получаса, так что я спокойно могу дописать это письмо.
Ах да. Мешок с деньгами оставляю вам. Франки в нем по большей части фальшивые, кроме верхних четырех пачек. Я же обещал каждому из вас по двадцать тысяч, а слово Люпена твердое.
С новым веком, господа!
PS.
Перед тем как исчезнуть, протелефонирую-ка я в полицию, что в замок забрались взломщики. Так что не советую вам здесь задерживаться».
Записку вслух читал я. Ее содержание меня ошарашило, и мое чтение было совершенно механическим – я просто проговаривал то, что видели глаза. Закончив, прочел еще раз, уже про себя, чтобы вникнуть.
В тесной каморке, откуда (при нашей помощи!) были похищены сокровища рода дез Эссаров, воцарилось тягостное молчание.
– Проклятье! – промямлил я. – Он все-таки перехитрил нас. Владелец замка, настоящий дез Эссар, не знает нот, на память не надеется, вот и записал очередность нажатия клавиш в блокнот. А мы помогли Люпену разгадать этот шифр!
На лице Холмса застыла странная улыбка, показавшаяся мне похожей на нервную гримасу.
– Что вы думаете об Арсене Люпене теперь, сэр? – спросил он Фандорина.
Русский сыщик, не наделенный британской сдержанностью, ударил кулаком по каменной стене, с которой посыпались крошки.
– Это понятно, – кивнул Холмс. – Ну, а если сформулировать словами?
Фандорин взял себя в руки.
– Хм. – Откашлялся. – П-попробую. Мы оба ошиблись в своих предположениях. Это раз. Я зря исключил из числа подозреваемых папашу с дочкой, а вы ошибочно сочли дез Эссара и Боско одним человеком. То, что они ни разу не появились перед нами одновременно, объясняется просто: один должен был постоянно сидеть в подвале и подслушивать, о чем мы разговариваем… Второе: Люпен – не такой жестокий мерзавец, как мне представлялось. Очень изобретателен, нахален. Но, как говорят у нас в России, даже на старую леди по временам находит затмение. И это третье. Люпен не предвидел двух обстоятельств. Что Боско пожадничает и захочет забрать себе из мешка сорок тысяч. И что сибирские охотники научили меня расставлять силки. Хоть г-главарь и скрылся с добычей, но его помощники у нас в руках…
36
В русском варианте: «На земле весь род людской…»