Паломничество жонглера - Аренев Владимир. Страница 24

Угол Колбасной и улицы Последнего Вздоха выглядел впечатляюще. Говорят, во время Второго Нисхождения зверобоги истребляли пралюдей по-разному: насылали моровое поветрие и своих фистамьеннов, шибали молниями, поливали дождем. Но самое страшное случалось, когда они нисходили на землю и принимались за грешников не опосредованно, а, так сказать, напрямую. Легенды утверждают, что земля в результате изменила очертания, появились новые реки, озеро Ллусим тоже вон вроде бы после этого образовалось — и не оно одно.

При виде того, во что превратились Колбасная и улица Последнего вздоха, Иссканр очень живо представил себе, каково было в Ллаургине, когда в мир нисходили зверобоги.

Сюда упала самая большая часть расколовшегося Держателя, она перечеркнула обе улицы жирной ломаной линией — и сейчас, выхваченная суетливым светом факелов, казалась обожравшейся гусеницей или рубцом, вспухшим на теле города. На улице Последнего Вздоха к факелам прибавился свет красных фонарей: из тех заведений, которые не пострадали или пострадали незначительно, на помощь были направлены девицы и прислуга; впрочем, то же самое творилось во всём районе — тот, кто не лишился крыши над головой, спешил на помощь соседям: разбирали завалы, срочно обустраивали помещения, куда хотя бы на первое время можно было положить раненых, оттаскивали в сторону тех, кого уже не спасти. Как всегда, нашлись люди, способные мыслить трезво: они приняли на себя руководство над спасательными работами и приводили в движение ошарашенных случившимся горожан, которые иначе просто стояли бы, разинув рты, или бесцельно предавались горю.

— Потом! — кричал один из таких умников. — Потом оплачете своих мертвых — спасайте тех, кто остался жив! — Он накинулся на суховатую женщину, рыдавшую в полный голос: — Ты же травница, Маррикэ, ты же обет давала! Посмотри, скольким сейчас нужна твоя помощь! — И буквально силой повел ее к рыночным прилавкам, на которых укладывали раненых. — Давай, займись ими!

Женщина судорожно кивнула и обратилась с вопросом к человеку, который врачевал пострадавших. Тот показал на соседний ряд и что-то объяснил и она аккуратно, с нарочитой неторопливостью принялась осматривать лежавших, а слезы по-прежнему катились по ее лицу…

Но Иссканр уже забыл о травнице, его взгляд вернулся к человеку, который работал рядом с ней, который показал ей, кем следует заняться в первую очередь. Ему помогали двое, толстяк и низкорослый, с тюленьими усами, мужчина — оба явно не были целителями, а просто оказались под рукой и выполняли несложные поручения. Но что-то, несомненно, связывало их с врачевателем — немного сутулым, чуть старше Иссканра человеком в плаще с капюшоном. Капюшон был отброшен, волосы растрепаны, по лбу стекала струйка пота. В черных как ночь глазах не отражалось ни единого чувства, но вот врачеватель перехватил взгляд Иссканра, поднял голову и на мгновение застыл, словно увидевший змею птенец.

И таким же птенцом в тот миг застыл Иссканр.

…Потом его толкнули в плечо, у черноглазого о чем-то в очередной раз спросили — наваждение пропало, и каждый из них занялся своим делом: врачеватель лечил, Иссканр — бежал к тому единственному дому на Колбасной, куда так стремился попасть в эту ночь.

Но ни один из них не забыл о той вроде бы случайной встрече посреди развороченного Сна-Тонра.

И когда спустя почти два года чародей по имени Фриний нашел его и позвал с собой в Лабиринт, Иссканр, конечно, узнал черноглазого — и почти не удивился.

ГЛАВА ПЯТАЯ

До Родниковой рощицы было топать и топать, и Кайнор очень скоро пожалел, что не умер прямо на трактирном столе. Всегда так: из всех вариантов выбираешь самый обременительный, а ведь пора бы уже поумнеть!..

Кстати, за посещеньями местных трактиров, избиениями невинных жонглеров, лежаньем на столах и беседами с тааригом день почти и прошел. А во рту, если не считать кружечки дармового пива и терпкого вкуса собственной крови, ничего и не побывало. О чем желудок откуда-то снизу и заявляет, зануда, недвусмысленным урчанием, аж крестьяне испуганно шарахаются, а чей-то ребенок грудной от страха в плаче зашелся. Некрасиво получается. Хотя… тут бы до вечера дожить без увечий. Кстати, забавная строчка, запомним, а при случае — покрутим ее так-эдак, может, что-нибудь проклюнется…

…И зазевавшись, споткнувшись о какой-то корешок, не к месту торчавший из земли, сам Кайнор как раз и клюнул носом в нее, родимую.

Но между моментом взлета и падения, появилось вдруг совершенно неуместное ощущение театральности происходящего: господин «ихняя справедливость», врачеватель Туллэк и прочие трехсосновцы представились вдруг актерами, небо — дурно выкрашенной холстиной, поле и рощица у горизонта — аляповатым задником, а земля — досками помоста. Весьма, между прочим, твердыми досками.

Его подхватили под руки и подняли — почему-то сквернословля и заметно оживившись.

— Оставьте, — послышался голос таарига. — Если правда то, что нам говорили… никуда он не убежит.

«Ну хоть один здравомыслящий человек здесь есть!» — мысленно умилился Кайнор.

— А попытается — шибаните его, но так, чтоб жив остался, — добавил «ихняя справедливость», задумчиво клацая ногтем по своему значку. — Может, он нам еще пригодится, этот артист. … Ну, далеко еще?

— Так уже пришли, — осторожно сообщил кто-то из крестьян. — Вот…

— Что «вот»? — полюбопытствовал, вроде даже благодушно, таариг.

Они разношерстной толпой застыли на дороге, тянувшейся через поля к Родниковой рощице — и дальше на юг, в сторону Нуллатона. Никакими особыми приметами это место не отличалось — ни на первый взгляд, ни на второ…

Кайнор, рассмотревший таки рощицу повнимательнее, присвистнул. Таариг вздрогнул и раздраженно осведомился:

— Господин актер чем-то удивлен?

Тот молча ткнул пальцем в небо над тремя вихрастыми соснами, что стояли чуть поодаль от рощицы и дали когда-то название деревне, — единственными соснами во всей округе. Однако внимание Кайнора привлек не сей бесспорно выдающийся факт, но несколько темных клякс над упомянутыми деревьями. Приглядевшись, можно было понять, что кляксы эти — грачи в полете.

Если позволительно назвать полетом то, что Гвоздь сейчас наблюдал. Втайне он надеялся, что господин таариг, ихняя справедливость и зоркость, посмеется и махнет рукой, мол, примерещится же такое! А ведь предупреждал: не бить пленного по голове! — и что теперь будем с помешанным делать?

Увы и еще раз увы, господин таариг, узрев наконец грачей, напрягся, судорожно дернул рукой в сторону оных — и остался с вырванным значком в горсти. Распереживался, значит. Что вполне понятно: он, наверное, как и Кайнор, впервые видел грачей, застывших в небе, — не паривших в нем, а будто прикнопленных между во-он той тучкой в форме рогалика и левой, если смотреть со стороны дороги, сосной.

Кто-то из крестьян, сообщивших о «беде», всхлипнул и пробасил:

— Это еще что…

— Звучит многообещающе, — пробормотал Гвоздь.

— Почему про птиц не сказали? — холодным и злым голосом спросил таариг.

«Как будто не догадываешься — почему. Да потому, что остальное будет пострашнее!»

Вспомнив, о чем лепетали крестьяне и мальчишки, он попытался сделать пару шагов в сторону грачей и рощицы. Дорога ложилась под ноги услужливо, ни коряжки, ни выбоинки,но Кайнор нарочно старался смотреть на нее, родимую, а не на пейзажи вдали. Так сказать, ради чистоты проводимого опыта.