Пусти козла в огород - Милевская Людмила Ивановна. Страница 16

— Сеньоры, сеньорита, — улыбаясь, сказал он, — вы можете размять ноги, пока я буду устранять повреждения. Возможно, очень скоро мы продолжим полет.

— Папа! — обрадовалась девушка. — Мы можем погулять. Пошли! Рауль обещает починить самолет.

Инженер Горов лишь помотал головой.

— Иди одна, дочка, — ответил он. — В мои годы такой стресс быстро не отпускает, — добавил он, скептически глядя на остановившиеся пропеллеры «Чесны».

Дочь чмокнула его в щеку и выпорхнула из кабины. Сеньор Диас, уже покинувший самолет, ласково улыбаясь, наблюдал за девушкой.

Тропический лес, обживший подножия скалистых утесов, напоил воздух ущелья пряными сладкими ароматами.

Девушка подбежала к зеленой стене растений.

— Какая прелесть! — воскликнула она. — Какой воздух! Как легко дышится. Удивительно, я будто вернулась домой!

Сеньор Диас подошел незаметно.

— Это ваша душа, юная сеньорита, — тихо, но многозначительно сказал он. — Она впитывает древнюю магию моей родины.

Девушка нахмурилась.

— Сеньор Диас, — спросила она, — вы так необычно говорили там, в самолете. На каком языке?

— Это древний язык, — загадочно улыбнулся Энрике Диас. — Его уже мало кто помнит.

— Древнеиспанский? — уточнила девушка. Сеньор Диас покачал головой:

— Нет. Наш язык на тысячи лет старше. Девушка растерялась:

— Этого не может быть. Я знаю только испанский, как же так?

— Однако вы все поняли, юная сеньорита, — улыбнулся сеньор Диас.

— Да…

Она изумленно замолчала. Задумалась. Но вскоре рассмеялась:

— Вы разыгрываете меня! Рассказ был на испанском! Я же все поняла! Это какой-то диалект.

— И все же я говорил на своем родном языке. Языке древних ольмеков, — с гордостью сообщил Энрике Диас. — Он доступен для понимания, но… лишь тому, кому доступен.

— Ах, сеньор Диас, вы шутите, а я серьезно хочу знать. Ваш рассказ звучал так поэтично. Я и вправду все поняла, но не до конца. Кто она, Аматталь-ма? А мастер?

Сеньор Диас ничего не ответил и обернулся назад.

— О! — воскликнул он. — Кажется, Рауль готов продолжить полет.

…"Чесна" легко оторвалась от асфальта горной дороги, по которой за все это время не проехал ни один автомобиль. Самолет взмыл над ущельем, поднялся выше скал и уверенно лег на курс. Моторы работали надежно и ровно. Рауль вел оживленную беседу с диспетчерами.

Через час с небольшим самолет Энрике Диаса совершил посадку в портовом городе с трудным названием Коацакоалькос.

Сеньор Диас был любезен до конца. Он вызвал из порта представителей администрации, безмерно удивленных тем, что русский инженер прибыл в город на частном самолете влиятельного банкира.

Тепло попрощавшись с Горовым, Энрике Диас поцеловал пальчики девушки.

— Мы еще увидимся, юная сеньорита, — сказал он, глядя ей в глаза. — Обязательно увидимся.

Как только машина с его русскими спутниками покинула аэропорт, лицо благодушного сеньора Диаса превратилось в бесстрастную маску. Он быстро прошел к роскошному «Линкольну», вызванному для него, и тихо проговорил в трубку автомобильного радиотелефона:

— Она вернулась.

Телефонный собеседник банкира долго о чем-то говорил. Энрике Диас лишь кивал иногда, не отвечая, но в конце устало сказал:

— Нет, Диего. Нет. Я слишком стар. К тому же… Понимаешь, другая культура, другой народ. И, главное, время. Оно так изменилось и изменило ее.

Собеседник сеньора Диаса вновь, видимо, принялся возражать, но банкир твердо стоял на своем.

— Нет! — отрезал он. — Мы выберем другой путь. Ты прав, конечно, люди остались людьми, но каждому времени присущи свои законы.

Он вновь послушал доводы собеседника, вздохнул. Кивнул, соглашаясь:

— Что ж, пусть будет по-твоему. Спросим Его.

На том сеньор Диас прервал разговор.

Их было пятеро в зале заседаний. Они расположились за огромным круглым столом, занимавшим почти всю площадь зала, сверкающего стеклом и никелем. Очень разные, они неуловимо походили друг на друга.

Бронзовые, застывшие, словно маски, лица. Взгляд, источающий мудрость и понимание. Наголо обритые головы, удлиненные, удивительной яйцеобразной формы.

Старейший, занимающий единственное кресло с высокой спинкой, встал. Поклонился церемонно и медленно. Сказал своим редкостным низким голосом на языке, который понимают не больше пятидесяти людей планеты:

— Братья. ОНА вернулась!

Бронзовые лица остались бесстрастными, но словно шум пробежал по кругу, будто возгласами удивления и восторга взорвался зал.

— Братья! — голос старейшего взлетел, выдавая напряжение. — Я, Верховный жрец и правитель народа Амару! Я говорю вам: ОНА вернулась! Теперь мы обязаны провести обряд. Но я знаю жизнь. Я уверен, что в этом мире нельзя жить по предписанному. Мы погубим ЕЕ. Обряд не может быть полным.

Возникли разногласия. Повинуясь нашим обычаям, мы обязаны спросить Гранитного. Пусть разногласия разрешатся!

Мудрые и понимающие глаза продолжали смотреть на банкира. Ни один мускул не дрогнул на лицах. Ни одна голова не качнулась, но словно ветерок согласия обежал кольцевой стол.

— Что ж, — резюмировал старейший, — я рад. Голос его утратил напряжение. Стал обыденным, деловым.

— Уаскар, Гуама, — обратился он к двум из собравшихся. — Все ли готово к встрече?

Названные кивнули и встали. Двигаясь плавно, почти неслышно, внесли в зал изящные золотые светильники, наполненные ароматным маслом. Осторожно всыпали в диковинные лампады темный порошок, помешивая его нефритовыми палочками. Установили по светильнику рядом с каждым из пятерых. Положили перед собравшимися крупные квадратные камни — нефриты с барельефами: младенец с головой хищного ягуара. Медленно, торжественно заняли свои места.

Взгляды всех сосредоточились на старейшем. Пальцы правых рук легли на нефритовые барельефы.

Старейший встал. Надвинул на глаза темную повязку и голосом, исполненным священного трепета, начал молитву:

— Я Верховный жрец храма Белого Ягуара, правитель народа Амару, плачущего о Стране Дождя и Тумана, прошу Высшей Благодати! Понимания! Прозрения!

Он вскинул руки, и зал наполнился грохотом невидимых барабанов. В перестук их вплелись хлопки сотен ладоней. Мелодичные выкрики «Аоа-ту, аоа-ту!» гармонично наложились на хлопки и дробь ударных инструментов.

Старейший опустил руки, развел их, резко хлопнул ладонями. Светильники перед собравшимися испустили струйки голубоватого дыма, удивительно быстро наполнившего большой зал. Он вновь хлопнул в ладони, и светильники вспыхнули неярким голубоватым пламенем, вокруг которого сгустились клубы голубого дыма.

«Аоа-ту, аоа-ту, аоа-ту», — однотонно молил о чем-то невидимый хор.

Вздрогнули, заколебались прикрытые голубым туманом контуры современного зала. Исчезли стены. Пятеро бритоголовых, меднолицых мудрецов повисли в искрящемся переливающемся светом пространстве.

Из матово светящейся белизны выступили очертания низкого храма, стоящего на холме. В центре базальтовой плиты, за которой вздыбилась в небо мрачная Большая пирамида, четко обозначились ритуальный двор и Великая гробница.

Раздвинулись каменные колонны. Перед вычурным алтарем Великой гробницы свечение стало ярче.

Но черное зеркало из полированного агата принялось жадно поглощать пульсирующий свет. Он уходил и уходил в бездонную черноту камня, пока освещенными не оказались лишь пятнадцать нефритовых фигурок.

В ограде из ритуальных топоров-кельтов они застыли в вечном оцепенении. Шестнадцатая фигурка, грубо вырезанная из гранита, сверкала синими эмалевыми глазами. Четверо из пятнадцати наступали на нее со свирепыми лицами.

— Вечные! — воззвал старейший. — Во имя Белого Ягуара, сына Пернатого Змея и Великой Богини Паха, откройте Истину!

Дрогнули нефритовые фигурки. Ничто, казалось, не изменилось, но над гранитной синеглаз-, кой повисла в пространстве улыбка.

Четверо свирепых отвернулись, не выдержав доброй силы этой улыбки.