Убийца с крестом - Монтечино Марсель. Страница 20

В жарком облаке смога она сияла своей белизной. Сняв плащ, но по-прежнему обливаясь потом, Голд стоял, прислонившись к крылу своего помятого зеленого «форда». Он отдал бы что угодно, лишь бы оказаться где-нибудь подальше отсюда. И желательно, другим человеком. Свой «форд» он припарковал в дальнем конце стоянки храма – стоянки, забитой «севильями», «мерседесами», изредка – «роллс-ройсами». Теперь он наблюдал за опоздавшими: как те подъезжают и один за другим спешно исчезают внутри. Последний из них зашел минут двадцать назад. Тянуть больше было нельзя: сейчас или никогда. Голд отшвырнул мокрый окурок изжеванной сигары, быстро пересек стоянку и поднялся по ступенькам крыльца. У входа остановился, надел плащ, вытащил из внутреннего кармана синюю, расшитую по краям золотом ермолку и аккуратно положил ее на темя. После этого открыл дверь и вошел.

В синагоге было прохладно и темно. Солнце пробивалось сквозь окна с голубыми витражами. Стоя в заднем ряду, Голд рассматривал мальчика со светлыми прямыми волосами, который стоял на возвышении и читал текст, написанный на свитке. Немного позади и слева от него стоял кантор [27], справа – раввин (улыбаясь, одобрительно кивая.)

И откуда взялись эти светлые волосы (кстати, у Уэнди такие же)? Может быть, от давно умершего украинского солдата с наганом и мощной эрекцией? А может, и от немецкого лавочника, поселившегося в России, – добряк посулил хорошенькой молодухе, сбежавшей из гетто, хорошую пищу или работу в обмен на постель.

– Сегодня я становлюсь мужчиной, – взволнованно произнес мальчик. – Ха-йом ани мэкабел эт ха-ми-цивот [28].

– Благодарю всех, пришедших на мою симху [29]. Я особенно благодарен матери и отцу, а также раввину и кантору. Ибо сегодня главный день в моей жизни.

Голд вышел наружу. Когда он прикуривал сигару, чья-то рука игриво обняла его за талито и начала слегка поглаживать по заду.

– Приветик, Джек! – дохнул голос ему прямо в ухо. – Я так рада тебя видеть.

В нос Голду ударил тяжелый запах дорогих духов. Повернувшись, он встретился взглядом с полногрудой блондинкой пятидесяти с небольшим лет, хорошо одетой и ухоженной. На ней было специально изношенное платье – последний крик моды в то лето. Правда, она была старовата для такого наряда. Огромное ожерелье из золота и бриллиантов вульгарно бросалось в глаза. Кольца – чуть ли не на каждом пальце.

– Джек, ты еще не знаком с моим мужем. Познакомьтесь – Арим. Арим, это мой самый замечательный бывший зять. Его зовут Джек Голд. – Кэрол легкомысленно рассмеялась.

Голд был наслышан об Ариме – тот был четвертым мужем Кэрол. А может, и пятым. Арим говорил всем, что он перс, хотя он был на самом деле иранским евреем, которому удалось уехать из Ирана до безумия, учиненного Аятоллой. Причем уехал он с деньгами. Хотя никого из бывших мужей Кэрол бедняком назвать было нельзя, про Арима ходили слухи, что он богаче всех. Был он маленьким, худеньким и выглядел совершенно несолидно. Волосы у него были темные, как и глаза, которые подозрительно стреляли по сторонам. «Если бы Кэрол была моей женой, у меня тоже хватало бы поводов для подозрительности», – подумал Голд. Одет Арим был роскошно: светло-голубая сорочка с почти белым воротничком, в стиле «родео», голубой шелковый галстук чуть потемнее, который, по оценке Голда, тянул на все пятьдесят долларов. О костюме даже и думать не хотелось.

Мужчины обменялись небрежным рукопожатием, Кэрол захихикала:

– По крайней мере, мне кажется, что он самый замечательный. – Она плотоядно посмотрела на Голда. – Ты ведь так и не дал мне в этом удостовериться, а, Джек?

Кэрол была младшей сестрой Эвелин. Она преследовала Голда вот уже как тридцать лет: терлась об него ногой под столом за едой, прижималась к нему всем телом, когда они проходили по вестибюлям и коридорам. Это началось еще тогда, когда он – юнец, только что отслуживший во флоте и полный самодовольного энтузиазма – начал ухаживать за Эвелин. Приглашал ли Голд Эвелин пообедать в Чайнатауне или сходить в кино на Голливудском бульваре, Кэрол была тут как тут. Даже если у Кэрол тоже было назначено свидание (то со студентом-юристом, то с дантистом из Пасадены), она усаживала их и заставляла ждать, а сама обхаживала Голда, которого любила до безумия. Ей нравилось наклоняться перед ним – обязательно в платье с огромным декольте. Она наклонялась, чтобы положить салфеточку под бокал с коктейлем, чтобы протянуть ему блюдце с орешками, Кэрол всегда гордилась своей грудью, и та сослужила ей добрую службу: у нее было четыре мужа (или пять все-таки?). Но она никогда не переставала хотеть Голда, а тот ее всегда избегал. Даже когда они с Эвелин поженились, Кэрол не оставила его в покое. Стоило Эвелин выйти из комнаты, как Голд мгновенно подвергался нападению что-то шепчущей, тянущей к нему руки, облизывающей губы Кэрол. Голда всегда поражало, что Эвелин даже не подозревает, чего так упорно добивается ее похотливая сестричка. Однажды, уже после развода, Голд, нагруженный всяческой бакалеей, заскочил к матушке – там оказалась Кэрол. Улыбаясь, она объявила, что просто зашла «на чашку чая». Как только мама Голда, извинившись, вышла в ванную, Кэрол выгнула спину, как кошка, и потянулась к Голду. Ее ладонь легла ему на ширинку, начала елозить по ней.

– Ты больше не принадлежишь Эвелин, – зашептала она. – Эвелин не стоит между нами.

Голд отпрянул к стене.

– Ради всего святого, Кэрол! Здесь же мама!

Она продела руку ему за пояс, запустила в трусы и, схватив его за член, начала легонько щекотать кончиками пальцев.

– Я покажу тебе такое, что Эвелин и не снилось.

– Кэрол, мама в соседней комнате!

Она начала мастурбировать его, а сама терлась о его бедро:

– Со мной ты узнаешь такое, чего никогда не испытывал. Никогда! Даже со своей черномазой сукой!

Прежде чем Голд сообразил, что происходит, пальцы его левой руки сомкнулись у Кэрол на горле. Он шмякнул ее о стену с такой силой, что полочка со специями упала на пол и разбилась. Правая рука Голда, сжатая в дрожащий кулак, была занесена над головой Кэрол.

– Заткни свою пасть вонючую! – прошипел он сквозь зубы.

Кэрол хватала его за пальцы, пытаясь отцепить их от шеи, глаза ее горели – в них был и ужас, и страсть, и возбуждение. Казалось, она хотела испепелить его дерзким, торжествующим взглядом.

– Это ты убил ее! Ты!

В этот миг Голду захотелось расквасить ей физиономию, ударить ее так, чтобы кулак прошел насквозь – через затылок. Вместо этого зверским прямым ударом он прошиб стенку в шести дюймах справа от ее щеки. Кэрол лишь тихонько взвизгнула – как мышь в мышеловке.

– Бог ты мой, Джек! – В дверях стояла мама Голда, испуганная, с открытым ртом. – Что ты вытворяешь?!

Голд повернулся и вышел из дома на одеревенелых ногах. Час спустя он несся по автостраде Сан-Бернардино на скорости девяносто миль в час и вдруг понял, что разбил себе костяшки пальцев.

И вот сейчас эта самая Кэрол стояла перед ним под ручку со своим игрушечным мужем, истекая под августовским солнцем своей обильной косметикой.

– Какая служба была красивая, правда, Джек? – слащаво пропела она.

– О да, Кэрол.

– Как замечательно, что... э-э-э... ты пришел. – Она тщилась изобразить пронзительный взгляд, но из-за подтаявших «теней» глаза у нее заслезились. Компактный муж Кэрол явно скучал – его внимание привлекла молодая рыжеволосая особа в белом летнем платье, вприпрыжку сбегавшая по ступенькам синагоги.

– А мальчик какой красивый, да, Джек? – Она выудила из ридикюля салфетку «Клинекс» и промокнула глаза.

Голд промолчал. Из синагоги начал выливаться людской поток – все устремились вниз по ступенькам. Кое-кто с интересом поглядывал на Голда. Арима потеснили и прижали к Голду: в ноздри, ему ударил сильный – мускусный какой-то – запах пота, просачивающийся сквозь дорогой костюм в стиле «родео».