Край обетованный - Мураками Харуки. Страница 25

Не опасно ли это? Однако Томомицу Ниими, который руководил этим делом, настоял, и в конце концов я согласился.

В то время братство еще было малочисленным – от силы две сотни послушников, поэтому новообращенные имели возможность сразу увидеть Сёко Асахару. Тогда он был не такой, как сейчас, – более мускулистый, подтянутый. Тяжело ступая, он вошел в додзё. В этом человеке чувствовалась огромная сила, заставляющая других трепетать. Я остро ощутил его внушавшую страх способность видеть все насквозь. И хотя все им восхищались – какой добрый человек! – на меня при первой встрече Асахара произвел пугающее впечатление.

Как-то раз мне довелось заниматься с ним «секретной йогой» – мы разговаривали один на один. Он заявил: «У тебя очень сильное "маке"». Маке – это когда в процессе духовных практик возникают психологические преграды. Такое состояние. Я сказал, что хочу поскорее стать послушником и приступить к серьезным занятиям. «Погоди немного. Тебе не удается избавиться от маке. Чтобы освободиться, надо совершенствоваться в практиках». Наша беседа продолжалась минут пять.

В следующий раз я увидел Асахару, когда он, широко улыбаясь, входил в додзё понаблюдать за тем, как проходит божественная служба. Глядя на него, я подумал: «Вот уж точно многоликий человек». В тот день в нем не было ничего пугающего; он весь сиял, и мне доставляло огромную радость просто видеть его, находиться с ним рядом.

Спустя три месяца мне разрешили стать послушником. Во время сеанса «секретной йоги» Асахара сказал: «Я разрешаю тебе принять послушничество, но при одном условии: ты должен бросить свои дела и поработать какое-то время в переплетной мастерской». Я удивился: «При чем здесь переплетная мастерская?» – «"Аум" собирается скоро открыть собственную типографию, и я хочу, чтобы ты обучился переплетному делу». – «Понятно», – ответил я и быстро устроился в переплетную мастерскую. Да еще с проживанием.

Сколько там оказалось разной техники! Брошюровочные, переплетные, резальные машины… Я не знал, что конкретно от меня требуется, и растерялся. Ведь Асахара сказал только: «Пойди научись переплетному делу». Я отчаянно старался запомнить побольше. По воскресеньям, когда в мастерской никого не было, изучал устройство машин. Вообще-то я не силен в технике и все же разобрался, на какие кнопки нажимать и как что устроено. Оператором, правда, поработать не пришлось – не дали, но я смог многого набраться, даже просто наблюдая за процессом.

Через три месяца мне дали указание перейти в послушники, и собрал вещи и распрощался с мастерской.

Послушникам приходилось ограничивать себя в еде – например, не есть мороженого. Пережить такое нелегко. Для меня это оказалось даже тяжелее, чем отказ от секса. «Теперь и соку не выпьешь», – думал я и напоследок решил оттянуться – в последний день наелся и напился до отвала.

Родители, конечно, были категорически против, но я не обращал особого внимания на их протесты, потому что был твердо убежден: в конечном счете, мой уход в братство будет благом и для них. В принципе чтобы стать официально признанным самана, требовалось внести миллион двести тысяч иен и провести в молитве, стоя, шестьсот часов. Но из-за того, что началась большая спешка с устройством типографии, для меня сделали исключение.

Примерно в часе езды на машине от штаб-квартиры «Аум» есть местечко Кариядо. Там в небольшом сборном павильоне располагалась типография, где я и поселился с другими «аумовцами», которым предстояло там работать. К моему изумлению, я оказался единственным, кто хоть как-то разбирался в переплетном деле. Я думал, что буду просто членом команды, а что получилось? Новичка, которого только-только приняли в послушники, назначили ответственным за такое дело. Невероятно! Десять-двадцать человек на брошюровке, десяток в типографии и еще человек двадцать на фотопечати. Немаленькое предприятие, правда?

Но оборудование, которое для него закупили, – это было что-то! Похоже, оно провалялось где-то на складе бог знает сколько лет. Переплетные и типографские машины никуда не годились. Все на них жаловались. Это был какой-то ветхий антиквариат. Знали бы вы, какого труда стоило наладить эту технику! Тем более с моими познаниями. С того момента, как мы за нее взялись, до пуска прошло месяца три. Но работать как следует машины все равно отказывались. И все-таки, я считаю, мы свое дело сделали неплохо. Хотя «научная группа» Хидэо Мураи тоже много потрудилась.

Первым изданием, вышедшим из нашей типографии, стал 23-й номер журнала «Махаяна». До этого всю печатную продукцию заказывали на стороне. И вот теперь мы могли все делать сами. Став послушником, я не переставал удивляться тому, что для таких, как я, никто не устанавливал время для духовных практик. В ответ на мой вопрос, почему, было сказано, что практики не дадут эффекта, пока человек не накопит в себе добродетели. Как выяснилось, я как раз находился в той стадии, когда нужно просто трудиться, чтобы стать добродетельным. Я проработал в типографии целый год, и каждый день давался мне с большим трудом. Четыре часа на сон – это считалось в порядке вещей. Особенно тяжко пришлось во время выборов в парламент. Помню, даже в туалет сходить было некогда – машины не останавливали. Я работал на брошюровочной машине и мог отлучиться только когда в нее загружали очередную порцию бумаги. На счету была каждая минута.

Выборы кончились, работы стало намного меньше, и мы смогли вздохнуть свободно. В это самое время большая суета была на стройке в Наминомура. Вот уж кому не повезло, так это тем, кто туда поехал. А в типографии дни проходили мирно. Когда не было работы, мы могли по желанию заниматься духовными практиками. Наши наставники куда-то разъехались, так что все были предоставлены сами себе. О некоторых товарищах мы даже не знали, где они находятся.

Я был во главе группы, и на первых порах без меня машины работать не хотели. Но прошло какое-то время, и все научились ими управлять, а я попросил, чтобы меня перевели из типографии. Дальнейшее пребывание на этом месте казалось мне пустой тратой времени. Вообще-то в братстве не полагалось заводить разговор о переводе, но я увлекался манга и изобразил на двадцати страницах комикс по мотивам одной джатаки 73. Всего сделал на сэкономленной бумаге три книжки и решил показать их старшему – это был Тэцуя Кибэ 74, – сопроводив запиской такого содержания: «Я учился рисовать манга и если это мое умение можно как-то использовать во имя спасения, хотелось бы, чтобы меня забрали отсюда». Кибэ, видимо, передал мое послание Томоко Мацумото 75.

Собственно говоря, я не надеялся, что из этого что-то получится. Такие номера в братстве никто себе не позволял, и я думал, что на меня наверняка не обратят внимания. Но, к моему большому удивлению, в один прекрасный день раздался звонок из Общего отдела: «Хосои-сан! С завтрашнего дня вы переводитесь в дизайнерскую группу». В этой группе была секция манга, в которой числился всего один человек. Поначалу мы занимались всякой ерундой, потом родился план сочинить «аумовскую» оперетту, разбавив ее анимацией, и среди самана стали спешно искать тех, кто хоть немного умел рисовать. Таких набралось десятка два-три. Вскоре меня назначили руководителем группы анимации.

В художественной школе я много занимался киносценариями – интересно было, рисовал раскадровки. В анимационных фильмах качество во многом зависит от раскадровки. А так как я в этом разбирался, меня и поставили руководить.

В группе собрались способные ребята, которые здорово рисовали – и движение, и фон. И еще нам повезло – один из самана раньше работал ассистентом оператора в студии анимации. В анимэ очень важна работа камеры. Поэтому этот парень стал для нас настоящей находкой. Мы разбились на несколько команд и взялись за работу. Анимэшек наделали порядочно. Так продолжалось три года. Оглядываясь назад, могу сказать, что я их прожил достаточно мирно.