Страна чудес без тормозов и Конец Света - Мураками Харуки. Страница 22

— Я здесь пять лет работаю, — наконец сказала она. — Но еще ни разу не встречала такого нахала, как ты. «Доставьте книги ко мне домой»... Где это видано, а? Тем более — при первой же встрече. Тебе самому не стыдно?

— Стыдно, конечно. Но я сейчас не принадлежу себе. И все остальные пути перекрыты. Я могу лишь надеяться, что ты войдешь в мое положение.

— Черт знает что! — с чувством сказала она. — Ладно. Рассказывай, как к тебе добираться.

И я с радостью подчинился.

8

— Я думаю, вернуть свою тень тебе уже не удастся, — говорит мне старый Полковник, поднося к губам чашку с кофе.

Как и многие, кто всю жизнь отдает приказы, Полковник разговаривает, держа спину прямо и выставив подбородок вперед. Однако в нем не чувствуется ни спеси, ни стремления повелевать окружающими. После многих лет в армии у него осталась только прямая осанка, любовь к дисциплине и неиссякаемый арсенал воспоминаний. Для меня Полковник, можно сказать, — идеальный сосед. Всегда приветлив, спокоен. Да еще и отличный шахматист.

— Страж верно говорит, — продолжает он. — Ни теоретически, ни практически у тебя не остается никаких шансов. Жить в Городе с тенью нельзя. А покинуть Город, однажды попав в него, невозможно. Говоря по-военному — для обратного маневра места нет. Все входят, никто не выходит. По крайней мере, пока Город окружает Стена.

— Но я не думал, что потеряю тень навсегда! — жалуюсь я. — Я-то полагал, это лишь на время. Никто мне не объяснил...

— А здесь никто ничего не объясняет, — говорит Полковник. — Этот город живет по своим законам. Что ты знаешь, чего не знаешь — Городу все равно. Жаль, конечно, что у тебя все так вышло...

— Но что будет с моей тенью?

— Да ничего особенного. Поживет какое-то время там. Пока не помрет. Ты видел ее с тех пор?

— Пока нет. Ходил проведать несколько раз, да Страж не пускает. Говорит — из соображений безопасности,.

— Ну, что ж… Ничего не поделаешь, — качает головой старик. — Все-таки присматривать за тенями — его работа. Он за них отвечает. Тут я тебе ничем не помогу. Нрава он крутого, других никогда не слушает. Остается только ждать, когда у него изменится настроение.

— Так я, пожалуй, и поступлю, — киваю я. — Но все-таки… Чего именно он боится?

Допив кофе, он ставит чашку на блюдце, достает из нагрудного кармана платок и вытирает губы. Как и его мундир, платок далеко не нов, но безупречно чист и отглажен до совершенства.

— Того, что вы с твоей тенью будете цепляться друг за друга. Тогда ему придется вас заново расцеплять...

Он вновь сосредоточивается на игре. Эти шахматы немного отличаются от тех, что я знал, — и правилами, и фигурами, — так что старик побеждает в них чаще.

— Моя обезьяна ест твоего епископа, не возражаешь?

— Вперед! — соглашаюсь я. И, передвинув стену на левый фланг, отрезаю его обезьяне путь к отступлению.

Старик кивает несколько раз и опять застывает над доской. Хотя мое положение безнадежно и его победа предрешена, он не устраивает расправы, но обдумывает ход за ходом. Игра для него — не борьба с противником, а проверка собственного интеллекта.

— Расставаться с тенью, обрекая ее на смерть, всегда больно, — говорит Полковник, двигает по диагонали слона и ставит вилку моим королю и стене. Мой король уже совсем голый; до мата остается каких-нибудь два-три хода. — Эта боль у всех одинакова. Вот и со мною было так же. Но одно дело, когда расстаешься с тенью в детстве, толком к ней не привыкнув. У меня куда хуже: я позволил своей тени умереть, когда мне было шестьдесят пять. В таком возрасте, поверь мне, слишком тяжело кого-нибудь забывать...

— Но сколько тень живет после того, как ее отрежут?

— Смотря какая тень, — отвечает старик. — Чьи-то тени густые и сильные, чьи-то — не очень. Но в этом городе никакие тени долго не живут. Слишком суровый для них климат. Очень долгие и холодные зимы. Ни одна тень не дотягивает до весны.

Я надолго задумываюсь над доской — и, наконец, решаю сдаться.

— Даю тебе фору в пять ходов, — говорит Полковник. — Попробуй, имеет смысл. Пять ходов — неплохой отрыв, чтобы повернуть ситуацию в свою пользу. Игра — такая штука: никогда не знаешь, что будет, пока не победишь или не проиграешь окончательно.

— Давайте попробуем, — соглашаюсь я.

Пока я обдумываю ходы, Полковник встает у окна, чуть приоткрывает плотную штору и смотрит в щель на улицу.

— У тебя сейчас самый тяжелый период. Как с зубами. Старые уже выпали, а новые еще не выросли. Понимаешь, о чем я?

— Мою тень уже отрезали, но она еще не умерла?

— Вот именно, — кивает он. — Я помню, каково это — между собой прошедшим и тем, в кого еще превратишься. Мотает туда-сюда. Но как только вырастают новые зубы, о старых уже не вспоминаешь.

— Значит, именно так теряют себя? — уточняю я.

Старик молчит.

— Извините, что задаю столько вопросов, — говорю я. — Но я почти ничего не знаю о Городе. Все время боюсь что-то сделать не так. Кто этим городом управляет? Для чего ему такая высокая Стена? Почему каждое утро зверей выгоняют, а вечером запускают обратно? Что такое старые сны? Ничего понять не могу... А кроме вас, даже не у кого спросить.

— Я тоже не до конца понимаю, как здесь все устроено, — тихо отвечает Полковник. — К тому же, не все можно выразить словами. И еще есть то, о чем я не должен рассказывать. Но ты не волнуйся. В каком-то смысле, Город устроен справедливо. Постепенно он даст тебе все, в чем ты можешь нуждаться, и все, что тебе нужно знать. Ты должен всему научиться сам. Главное — знай: этот город совершенен. В нем есть все что угодно. Но если этого не понимать, то в нем нет ничего. Абсолютный ноль. Хорошо запомни это. Что бы тебе ни рассказывали другие, оно так и останется чужими рассказами. Лишь то, чему ты выучишься сам, станет частью тебя. И поможет выжить. Открой глаза и уши, включи голову — и ты увидишь все, что Город может тебе передать. А коли помнишь, какой ты был, — используй и это, пока не исчезло. Больше я тебе ничего не скажу.

Если Фабричный Квартал, в котором живет библиотекарша, утопил прежний лоск в безысходном мраке, то дома Резиденции в юго-западной части Города растеряли былую пышность в унылых сумерках. Все, что когда-то дышало весенней свежестью, давно расплавилось от летнего зноя, а потом задубело под зимним ветром. Двухэтажные коттеджи на склоне Западного холма строились так, чтобы под одной крышей раздельно жило три семьи, и лишь узенький вестибюль под козырьком в середине здания был бы общим. Все дома в Резиденции белые. Полностью белые, куда ни глянь: от перекладин под крышей до оконных рам и балконных перил. Каких только оттенков белого цвета не встретишь, бродя по склону холма: белый — ослепительно-яркий от свежей краски, белый — порыжевший за много лет от солнца, и белый — вылизанный дождями и ветром до потери всякого цвета.

Ни оград, ни заборов в Резиденции нет. Только у каждого входа — цветочная клумба в метр шириной. Ухаживают за клумбами всегда очень тщательно; весной на них распускаются крокусы, ноготки и анютины глазки, а осенью цветут космеи. Утопая в живых цветах, эти здания еще сильнее напоминают заброшенные руины.

Когда-то это был самый процветающий район в Городе. Всякий раз, спускаясь по тропинке с холма, я представляю себе, как носились по улицам дети, слышалось пианино, пахло горячим ужином. Моя память одну за другой распахивает прозрачные двери Времени, и прошлое Города оживает перед моими глазами. Когда-то здесь жили семьи государственных служащих. Люди не очень богатые, но и не самого низкого ранга; городские чиновники средней руки. И, как могли, берегли эту заводь своего размеренного благополучия.

Потом они все исчезли. Не знаю, куда и почему.

Теперь Резиденцию населяют отставные военные. Лишенные тени, никчемные, как опустевшие коконы насекомых, доживают они свою одинокую жизнь под всеми ветрами на склоне Западного холма. Беречь им давно уже нечего. В каждом коттедже Резиденции ютится по семь или восемь старых вояк.