Гнев Диониса - Нагродская Евдокия Аполлоновна. Страница 50

Все чисто, просто, гигиенично.

Надо отдать справедливость — физический уход за ребенком прекрасный. Старк до мелочей помнит все, что в каждый данный час нужно для ребенка.

Но что он делает с его маленькой душой, с этом любящим, нежным сердцем!

А эта маленькая душа в эту минуту, выскользнув из рук отца, босиком бегает по комнате.

Он так мил в одной рубашонке! Я гоняюсь за ним, целую его, а он весело визжит.

— Если ты будешь так возиться, Лулу, то ванны не будет! — объявляет Старк.

Лулу смиряется.

Он покорно дает посадить себя в ванну, слегка поеживаясь от холодной воды, Старк снимает жакет, берет кувшин и начинает поливать Лулу, — Давайте, Эдгар, я вам заверну рукава, — предлагаю я.

— Нет, благодарю, я сам, сам.

И он мокрыми руками кое-как завертывает рукава рубашки, Лулу одолевает шалость, он не выдерживает и неожиданно брызгает мне в лицо водой.

Я отвечаю тем же. Он вскакивает, мокрыми ручонками хватает меня за шею, тянет к воде и кричит:

— И ты идешь купаться, мамочка!

— Как он мил! Или у меня материнские глаза, или я не видала ребенка прелестнее! — говорю я. — Вот бы так в ванне нарисовать его.

— Нет уж, пожалуйста, не рисуйте! — восклицает Старк насмешливо.

— Отчего?

— Вы его перестанете любить, — говорит он, глядя на меня.

Не удержался, подпустил шпильку! Но я в благодушном настроении и молчу, — Нет, Мама меня не разлюбит, я вот это берегу.

И Лулу показывает мне коралл, висящий на его шейке.

Это один из трех кораллов, подаренных мне Старком в Риме.

В тот день, когда родился ребенок, он снял с меня цепочку и только перед своим отъездом вернул ее мне.

На ней остался только один розовый шарик. Другой носит всегда Лулу, Третий…

— А где третий? — спрашиваю я.

Старк молчит.

— Я берегу мой коралл, — настойчиво продолжает Лулу, — папа говорит, что ты, мамочка, разлюбишь меня, если я его потеряю.

— Какие глупости, моя деточка! Папа шутит! Мама никогда тебя не разлюбит.

— Папа мне рассказывал… папа зимой, по вечерам, часто рассказывает мне сказки…

— Лулу, вылезай-ка из ванны, — говорит Старк.

— Сейчас, папочка. Вот папа и рассказывал мне, что когда Бог ему дал тебя, он тебе подарил эти три коралла… а вокруг были розы… Это было ночью, папа? Ты что-то говорил про звезды и про луну?

— Довольно болтать! Сейчас же вылезай! — говорит Старк нетерпеливо и слегка краснеет.

— Что за странными фантазиями вы забиваете голову ребенку! — говорю я укоризненно, вытирая Лулу мохнатым халатиком.

Старк идет к шкафу достать белье для ребенка. Я не вижу его лица, но в голосе его слышится смущение.

— Зимой я провожу почти все вечера вдвоем с ребенком; быть может, я и фантазировал вслух — ведь прошлое иногда, невольно, вспоминается.

Я молчу и через минуту обращаюсь к Лулу;

— Ну, теперь ты чистенький и сухой. Папа, дайте нам чулочки.

Старк подает мне маленькие носочки, и мы начинаем обувать Лулу.

Старк стоит на коленях, я сижу на диване рядом с Лулу.

— А третье зернышко папа носит сам. Вот у меня побольше, у тебя поменьше, — вытаскивает он мою цепочку, — а у папы такое же, как твое.

Покажи, папа.

— У меня его сейчас нет! Одевай, одевай твои чулки.

— А где оно?

— Отстань, Лулу, я его потерял, — говорит Старк нетерпеливо, — Папочка, папочка! Зачем ты его потерял! — всплескивает Лулу руками. Он готов заплакать.

— Нет, Лулу, папа шутит, он не потерял.

Встань, я застегну тебе платьице.

— Нет, нет, он потерял, а то он всегда носит! — и Лулу заливается горькими слезами.

— Да покажите вы ему этот коралл, если он есть у вас! — говорю я с досадой. — Сами разводите сентиментальности — вот вам и результаты.

Старк молчит. Глаза его опущены, губы сжаты.

Лулу рыдает.

— Что за упрямство! — восклицаю я и, видя тонкую золотую цепочку на его шее, решительно засовываю руку за его ворот!

Что это? Воспоминание забытых ощущений? Власть этого красивого тела?

Моя рука невольно сжимается на его груди.

Минута… я прихожу в себя, выдергиваю цепочку и говорю с притворным смехом;

— Вот, Лулу! Вот, папа шутил, его коралл цел, Лулу сразу переходит от слез к бурной радости.

С еще не высохшими слезами он скачет по дивану в незастегнутом платье.

Это была одна секунда. Но Старк поймал ее.

Он поймал выражение моего лица, Господи! Что теперь будет?

Ведь я дала ему уже не надежду, а уверенность.

Пока я ловлю Лулу и застегиваю ему платье, Старк смотрит на меня знакомым мне взглядом полузакрытых глаз.

Я беру Лулу и, что-то болтая ему, быстро выхожу из комнаты.

Весь день я была в странном состоянии.

Неужели я могу опять испытать это чувство? Неужели я только животное — и больше ничего?

Мое увлечение Старком, мою измену Илье я могла оправдать тогда поэзией этой любви, «языком богов», на котором со мной заговорили.

А вот вчерашнее чувство, чем я его оправдаю?

Да что вчера!

Я сегодня поймала себя. Забыв всякую осторожность, я сегодня утром смотрела на Старка и хотела его губ.

Это не прежнее острое чувство, а что-то ноющее, томящее, пьющее, Слава Богу, что он сегодня не заметил этого взгляда. Впрочем, я вчера выдала себя с головой.

Прощаясь, он поцеловал мою руку в ладонь таким долгим поцелуем, что я выдернула руку.

Что же мне делать? За себя я не боюсь нисколько, но ведь это — новые сцены.

Уехать? Неужели оставить Лулу? Я не могу.

— Татьяна Александровна, — спрашивает меня Латчинов во время нашей сиесты после завтрака, — что произошло между вами и Старком, если это не секрет?

— Так, ничего, Александр Викентьевич!

— Простите, друг мой. Бестактно задавать такие вопросы, но вы сами виноваты, вы избаловали меня вашей откровенностью.

— Я, может быть, очень хочу быть откровенной с вами, да мне стыдно.

Он молчит.

— Стыдно! — восклицаю я со злостью, — я сердилась на вас, что вы подавали надежды Старку, а вчера сама… сама… страшно наглупила. Я швыряю платьице Лулу, которое вышиваю.

— Я пришла к заключению, что я — какое-то животное, мне стыдно самой себя, но вы в этом отчасти виноваты, — Простите, Татьяна Александровна, я ничего не понимаю.