Иудей - Наживин Иван Федорович. Страница 92

Когда, бывало, Иоханан слабел и не мог сам ходить, верные носили его на собрания на носилках, и там он повторял им только одно: детки, любите друг друга… Но слишком буквально принимать это приглашение никак не следует: это относилось только к деткам, да и то когда они во всем слушались старенького пресвитера. Твёрдый иудей, Иоханан не любил, а жестоко ненавидел Павла и неустанно и резко обличал этого враля и его последователей. А когда раз в публичных банях он увидел среди мывшихся известного гностика, то есть прежде всего лжеучителя, Коринфа, он в ужасе закричал:

— Бежим скорее и пусть дом, в котором находится сей враг истины, падёт на него!..

И не только явный лжеучитель Керинф стоял старичку поперёк дороги, такие люди были даже среди верных, как Диотреф, который стоял во главе одной маленькой общинки в Азии и совершенно не признавал власти Иоханана. Он не принимал послов от него, не сообщал своей церковке его посланий и настаивал, чтобы все оставили старика. Против Диотрефа в той же общинке восстал Гай. Вспыхнула ожесточённая борьба — как в Коринфе, Эфесе, Риме, везде и всегда, — которая кончилась тем, что Диотреф выбросил Гая с его приверженцами из церкви. Лжеучителей вообще было очень много. Если Павел провозглашал свободу от закона, то многие сейчас же начинали с удовольствием проповедовать, что «все позволено». Если кто говорил об умерщвлении плоти, то сейчас же находились люди, которые начинали убивать плоть посредством всяких излишеств в плотских наслаждениях. Если старенький Иоханан провозглашал, что христианин не должен делать греха, то его понимали, что, чтобы христианин, сын света, ни делал, греха в том нет, ибо он уже сын света. И вместо благословенной любви всегда получалась ожесточённая борьба на все стороны: сам Иоханан вынужден был требовать, чтобы верные любили бы всех, конечно, ибо Бог есть любовь, но отказывали бы в братском приветствии всем, кто с этим не согласен и кто вообще мыслит иначе. И не чужд был старичок старого иудейского завета: накормить врага, простить врагу, ибо этим способом ты как бы надеваешь на голову его горшок с раскалёнными углями…

В учение его неудержимо просачивались все новые и новые струйки. Старичок стал уже поговаривать о Параклете, небесном духе, помощнике, которого оставил на земле Христос. Параклет этот из себя ничего не черпает, но все получает от Сына, но он нужен, ибо от времени до времени он будет провозглашать то, что Мессия не счёл нужным поведать человечеству. И другая струйка намечалась в его проповеди, порождённая Нероном. Поклонение императору и Риму было в те времена в Азии весьма распространено, но так как Нерон был несомненный Зверь — так вошло в историю воспоминание о его деяниях в садах ватиканских, — то, значит, языческий мир обоготворил вместо Бога зверя, и надо с этой ужасающей опасностью бороться. После смерти Нерона тотчас же поползли тёмные слухи по всей земле, что он спасся, жив и собирает войско не то у парфян, не то на островах, — значит, надо готовиться на последний бой со Зверем, бой, который должен, по-видимому, предшествовать пришествию Сына, заклатого Агнца. Жуть охватила верных, и пламенное воображение старенького Иоханана заработало. Он видел теперь весь мир как бы сквозь кровь, огонь и дым предстоящих вселенских боев…

К песчаной отмели Патмоса, красивого островка, затерявшегося среди сотен таких же мелких голубых островков, усеявших все Эгейское море, подошла большая лодка: то патмосцы возвращались из недалёкого Эфеса, куда они ездили на поклонение великой Артемиде. Среди них был и какой-то чужестранец, благообразный человек в скромной одежде.

— А где живёт тут у вас Иоханан из Эфеса, иудей?

— А вон его домик от скалы на море смотрит, — отвечали рыбаки, починявшие сети. — Ничего, иди, он принимает всех…

Ещё немного и незнакомец шагнул в хижину.

— Маран ата, — проговорил он.

— Маран ата, — отвечал Иоханан, щуплый старичок с палящими глазами. — Не здешний?

— Да разве ты не узнаешь меня, Иоханан? — проговорил тот. — Я тот самый Аполлос, который одно время проповедовал и здесь, и в Коринфе, и всюду, почти одновременно с Павлом…

При имени Павла белые брови нахмурились, но все же лицо прояснело: Аполлос в те времена не чуждался Иоханана. И вообще он как-то всюду вносил с собой мир.

— Помню, помню, — прошамкал Иоханан. — Куда же это ты так вдруг тогда исчез?

— Я отстал от дела последние годы, — уклончиво отвечал Аполлос. — В последнее время в Пелузиуме я жил, огородничеством занимался, рыбачил… А теперь вот решил повидать старых друзей: что поделывают они, что подумывают, чем живы?..

— Так, так… Ну, садись, отдохни… Вот скоро придёт с базара Дэмеас, покормим тебя… А в Иерусалиме как дела, не слыхал?

— Вся страна залита кровью… И не столько римляне допекают их, сколько сами себя…

Аполлос положил суму и посох в угол и сел на циновку у окна.

— А вы тут, слышно, антихриста ждёте, — проговорил он. — Рыбачка одна в лодке со мной ехала, рассказывала. Народился уж, говорит, и ходит по всей земле: из себя молодой, тонконогий, на голове спереди клок седых волос, брови до ушей, а ладони проказой покрыты… И если, говорит, смотреть на него пристально, то ребёнком кажется, то стариком. Так расписала, словно век с ним жила…

— Тёмный народ, — прошамкал Иоханан. — Иной раз и возропщешь: Господи, и откуда только такие дуботолки берутся?..

— Вот отчасти поэтому и отошёл я тогда от всего, — сказал тихо Аполлос. — Что ни говори, слова твои точно камень в пучине морской тонут: пустит пузырь, другой — и нет никакого следа от него…

— Так нельзя, — сказал Иоханан. — Все же тьма потихоньку рассеивается и истинный свет уже светит. Первое дело — любовь. Кто говорит, что он в свете, а брата своего не любит, тот ещё во тьме. Кто же любит брата своего, тот пребывает в свете и нет в нем соблазна…

Аполлос отметил про себя, что старичок говорит все это, как заученный урок, равнодушно.

— Ну, что ты тут поделываешь? — спросил он.

— Да вот откровение пишу для верных, — сразу оживился Иоханан. — Вот ты толкуешь про антихриста с седым хохолком. Нельзя давать им вертеть все по-своему, надо истину закрепить. Хочешь, прочитаю?

— Буду рад послушать.

В раскрытое окно слышался ласковый плеск волны, вдали вставали голубые островки, солнце сияло, как и в первый день творения, и ветерок чуть покачивал под окном белыми шатрами цветущих миндалей… Иоханан достал своё рукописание с кривыми строчками, изукрашенное кляксами, — не горазд был он писать — и, подвинувшись ближе к окну, взялся за чтение. И сразу весь вид его изменился: ещё больше загорелись глаза, в окрепшем голосе послышалась торжественность и иногда жуткие нотки…

— «Откровение Иисуса Мессии, которое дал ему Бог, чтобы показать рабам своим, чему надлежит быть вскоре…» — начал Иоханан. — «…И он показал, послав оное через Ангела рабу своему Иоханану, который свидетельствовал слово Божие и свидетельство Иисуса Мессии и что он видел. Блажен читающий слова пророчества сего и соблюдающий написанное в нем, ибо время близко…»

Аполлос сразу почувствовал приступ скуки: и коряв был этот стиль человека малоученого, и сколько прошло через его руки таких пророчеств, которым не суждено было сбыться!.. «И зачем они это делают?» — уныло подумал он. Но по мере того, как старичок, спотыкаясь — почерк был неразборчив, а старые глаза слабы, — читал, внимание Аполлоса возрастало. Было странно слышать в устах этого шамкающего старичка такие выражения ненависти к Павлу, которыми начиналась вторая глава, и захватывало это нарастание ярко-бредовых и жутких картин, которые, однако, как-то ничем не разрешались. Было видно, что старик явно не справляется со своей бешеной фантазией… И вот появляется какая-то таинственная Книга под вещими печатями, и Агнец, снимающий эти печати одну за другой, и жуткие всадники на конях разной масти, несущие всякие бедствия людям, и ангелы трубящие и изливающие среди громов на землю чаши ужасов, и белые сонмища праведников с пальмами в руках, и опять какой-то грозный ангел, который, подняв руку к небу, клянётся, что времени уже больше не будет, и какая-то таинственная жена, облечённая в солнце, и в небесах начинается бой между ангелами под предводительством Михаила и Великим Драконом с его приверженцами, и выходит из бездны диковинный зверь с десятью рогами, и грозят жуткие намёки о каких-то начертаниях…