Жена путешественника во времени - Ниффенеггер Одри. Страница 87

– Это знаменательное событие. До дна. – Клэр весит около ста двадцати фунтов, но эти стаканчики просто смешные. – Еще один.

– Еще? Я спать захочу.

– Ты расслабишься.

Она проглатывает вино. Сминаем стаканчики и бросаем их в корзину. Ложусь на спину, раскинув руки, как на пляже или на кресте. Клэр вытягивается рядом со мной. Обнимаю ее и поворачиваю лицом к себе. Ее волосы рассыпаются по плечам, груди очень красивые и трогательные, и я в который раз жалею, что я не художник.

– Клэр?

– М-м?

– Представь, что ты открыта, пуста. Что кто-то подошел и забрал все, что у тебя там было, оставив только нервные окончания. – Я прикладываю кончик указательного пальца к ее клитору.

– Бедная маленькая Клэр. Без внутренностей.

– Да, но это хорошо, потому что видишь, теперь там есть лишнее место. Подумай, что бы ты могла положить туда, если бы там не было всяких дурацких почек, желудка, поджелудочной и так далее?

– Например?

Она очень мокрая. Убираю руку и осторожно разрываю зубами пакет с презервативом, этот трюк я не выполнял несколько лет.

– Кенгурят. Тостеры. Мужские половые члены.

Клэр берет у меня презерватив с изумленным отвращением, разворачивает его и нюхает.

– Фу. Это обязательно?

Я часто отказываюсь отвечать на ее вопросы, но никогда не вру. И сейчас, говоря: «Боюсь, да», я чувствую себя виноватым. Забираю у нее презерватив, но вместо того, чтобы надеть, думаю, что лучше заняться оральным сексом. Клэр в будущем просто с ума от него сходит и готова на все – прыгать до потолка или мыть посуду не в свою очередь, – лишь бы получить это. Если бы оральный секс был олимпийским видом спорта, я бы получил медаль, точно говорю.

Раскрываю ее и провожу языком по клитору.

– Боже мой, – низким голосом говорит Клэр. – Господи боже мой.

– Не кричать,– предупреждаю я.

Даже Этта и Нелли прибегут на поляну узнать, что случилось, если Клэр начнет кричать. В последующие пятнадцать минут я провожу Клэр на несколько ступенек ниже по эволюционной лестнице, пока она не начинает напоминать существо, состоящее из одних нервных окончаний. Надеваю презерватив и медленно, осторожно вхожу в Клэр, представляя себе, как там все ломается и меня заливает кровью. Глаза у нее закрыты, кажется, она не осознает, что я внутри, хотя я лежу прямо на ней; но потом она открывает глаза и улыбается улыбкой победительницы, блаженной улыбкой.

Кончаю довольно быстро; Клэр смотрит на меня сосредоточенно, и когда я кончаю, вижу на ее лице удивление. Как странно. Что за странные вещи мы, животные, делаем. Я падаю на нее. Мы оба мокрые. Чувствую, как бьется ее сердце. Или, может, мое.

Осторожно выхожу из нее и избавляюсь от презерватива. Мы лежим рядом, глядя на очень голубое небо. Ветер, трава шумит, как море. Я смотрю на Клэр. Она выглядит немного ошеломленной.

– Эй. Клэр.

– Эй,– слабо говорит она.

– Больно было?

– Да.

– Тебе понравилось?

– О да, – говорит она и начинает плакать.

Мы садимся, я обнимаю ее. Она вся трясется.

– Клэр. Клэр. Что случилось?

Поначалу не могу добиться от нее ответа, потом она говорит:

– Ты уйдешь. Я тебя теперь не увижу годы и годы.

– Всего два года. Два года и несколько месяцев. – Она сидит тихо. – О Клэр. Прости. Но я ничего не могу сделать. Забавно, потому что я лежал сейчас и думал, какой сегодня чудный день. Быть здесь с тобой, заниматься любовью – вместо того, чтобы убегать от придурков, или замерзать до смерти где-нибудь в сарае, или делать что-то еще, что мне приходится. И когда я вернусь, я буду с тобой. А сегодня все чудесно.

Она неуверенно улыбается. Я целую ее.

– Почему мне всегда приходится ждать?

– Потому что у тебя идеальное ДНК, и тебя не бросает во времени, как горячую картошку. К тому же терпение – это добродетель. – (Клэр слегка бьет меня кулаком в грудь.) – И потом, ты знала меня всю жизнь, а я тебя встречу, когда мне будет двадцать восемь. Поэтому я проведу все эти годы, не зная тебя…

– Трахая других женщин.

– Ну да. Но я же не знал. Это просто практика перед встречей с тобой. Такое одиночество, и все так странно. Если не веришь мне, попробуй сама. Я никогда не узнаю. Это не то же самое, когда наплевать.

– Я не хочу больше никого.

– Хорошо.

– Генри, ну подскажи мне. Где ты живешь? Где мы встретимся? Когда?

– Одна подсказка: Чикаго.

– Еще.

– Верь. Это будет.

– Мы счастливы?

– Часто мы не в себе от счастья. И также мы очень несчастливы по причинам, с которыми не можем бороться. Например, когда не вместе.

– То есть все время, пока ты здесь со мной, там ты не со мной?

– Ну, не совсем. Иногда меня нет минут десять. Или десять дней. Угадать нельзя. И тебе от этого трудно. И еще: иногда я попадаю в опасные переделки и возвращаюсь к тебе весь разбитый, и ты беспокоишься, когда я исчезаю. Все равно что быть женой копа.

Я устал. Интересно, сколько мне на самом деле лет: На календаре времени мне сорок один, но, возможно, из-за всех этих приходов и уходов мне лет сорок пять, сорок шесть. Или, может, тридцать девять. Кто знает? Я что-то должен сказать ей. Что же?

– Клэр?

– Генри?

– Когда мы увидимся снова, помни, что я тебя не узнаю; не расстраивайся, когда увидишь меня, а я отнесусь к тебе как к абсолютно незнакомому человеку, потому что для меня ты такой и будешь. И, пожалуйста, не вываливай на меня все сразу. Пощади, Клэр.

– Хорошо! О Генри, не уходи!

– Ш-ш. Я побуду с тобой.

Мы снова ложимся. Утомление проникает глубже, и через минуту я исчезну.

– Я люблю тебя, Генри. Спасибо за… подарок.

– И я люблю тебя, Клэр. Будь хорошей девочкой. Я исчезаю.

СЕКРЕТ

КЛЭР: Сейчас день, четверг, я в мастерской делаю светло-желтую козо. Генри нет уже почти двадцать четыре часа, и, как обычно, я разрываюсь между мыслями о том, где он и что с ним, злостью из-за того, что его нет, и беспокойством о том, когда он вернется. Работе это не помогает, я испортила кучу листов; выкидываю их обратно в бак. Наконец решаю отдохнуть и наливаю себе кофе. В мастерской холодно, и вода в баке должна быть холодной, хотя я добавила немного кипятка, чтобы пальцы не отвалились. Обнимаю пальцами керамическую чашку. Из нее валит пар. Прикладываю к ней лицо, вдыхаю влагу и запах кофе. И потом, слава богу, слышу, как Генри напевает, проходя в мастерскую по дорожке через сад. Он обивает с ботинок снег и отряхивает пальто. Выглядит великолепно, действительно счастливым. У меня начинает бешено стучать сердце, и я делаю невероятное предположение:

– Двадцать четвертое мая тысяча девятьсот восемьдесят девятого?

– Да, о да!

Генри сгребает меня в охапку, с мокрым фартуком, высокими сапогами, и кружит. Теперь я смеюсь, мы оба смеемся. Генри светится от восторга.

– Почему ты мне не сказала? Я бы тогда не думал все эти годы. Мегера! Распутница! – Он кусает меня за шею и щекочет.

– Но ты не знал, поэтому я не сказала.

– О! Хорошо. Господи, ты была потрясающа. – Мы сидим на старом продавленном диване в мастерской. – Мы тут можем включить отопление?

– Конечно.– Генри подскакивает и переключает термостат. Начинает работать печь. – Сколько меня не было?

– Почти целый день.

– Но дело того стоило? – вздыхает Генри. – День волнения за несколько восхитительных часов?

– Да. Это был один из лучших дней в моей жизни.

Я замолкаю, вспоминая. Я часто вспоминаю лицо Генри надо мною, в окружении голубого неба, и чувство, что он во мне. Я думаю об этом, когда он исчезает и когда мне трудно заснуть.

– Расскажи…

– М-м?

Мы сидим в обнимку, для тепла, для уверенности.

– Что случилось, когда я ушел?

– Я собрала все, привела себя в более или менее приличный вид и пошла обратно в дом. Поднялась наверх, никого не встретив, и залезла в ванну. Через какое-то время Этта начала стучать в дверь, чтобы узнать, почему это я сижу в ванной посреди белого дня, и я сказала, что чувствую себя неважно. Так оно и было… в своем роде. Все лето я провела, слоняясь без цели, много спала. Читала. Я вроде как ушла в себя. Писала тебе письма. Жгла их. На некоторое время бросала есть, и мама тащила меня к терапевту, и я опять начинала есть. В конце августа родители сказали мне, что если я не «воспряну духом», то в институт осенью не пойду, и я быстренько воспрянула, потому что единственной целью тогда для меня было выбраться из дома и поехать в Чикаго. Учиться было классно; что-то новое, у меня была квартира, и я полюбила город. У меня было о чем подумать кроме того, что я не знала, где ты и как тебя найти. Но к тому времени, когда я тебя встретила, я была уже в порядке: у меня была работа, друзья, поклонники…