Кутюрье смерти - Обер Брижит. Страница 30

— В кои-то веки хотел выспаться! Ага! На сей раз — сиамские близнецы! Мы не повторяемся! Этому парню в воображении не откажешь… Думаю, клиент у нас все тот же?

— М-м, доктор, послушайте… — Жан-Жан увлек врача в сторонку. — Женщина, голова женщины… Ну, там… Это — жена того парня, что стоит в углу, так что постарайтесь без шуток, хорошо?

— Понятно, — прошептал врач. — Мои соболезнования, месье, — добавил он, обращаясь к пребывающему в прострации Марселю.

Врач опустился на колени возле трупа, хрустнули суставы.

Марсель налил себе еще коньяку.

Жан-Жан оделся. Запихал полы розовой рубахи в джинсы, натянул теннисные туфли.

— Ладно, Блан, нечего тут торчать. Мы едем в контору. Хочу еще раз перечитать дело. Доктор, закройте за нами. Хорошо еще, жена в отпуске!

Марсель молча последовал за ним. Машин на улице почти не было. Было по-прежнему жарко, но жара была терпимой, почти приятной.

Марсель огляделся: он не понимал, где находится. Все казалось ему не таким, как прежде. Здания, вывески, особенно люди… Странные… странные, счастливые живые люди из ничего не ведавшего мира. И это гротескное quiproquo [11] вокруг трупа Мадлен… Вторжение водевиля в драму. Почему Жан-Жан все отрицал? Думал, что причинит этим Марселю боль? Или он… Мысль об этом впилась в Марселя, как жало скорпиона. В конце концов, что он знает о Жан-Жане? Сущее безумие думать, что убийцей мог быть он, но и это возможно. Нельзя расслабляться. Марсель осторожно прислонился к дверце машины и взглянул на Жан-Жана: в уголке рта сигарета, молчит и гонит машину вперед.

Дальше все было как в замедленной съемке: комиссариат, обозленная проститутка, мелкие торговцы, заполнение формуляров, усталые инспекторы, стаканчики с кофе и сигаретный дым. Рутинная ночная работа.

Жан-Жан взлетел по лестнице, ни с кем не поздоровавшись. Марсель — за ним.

— Вот что, Блан, вам ни к чему здесь задерживаться. Я понимаю, что вам только что пришлось пережить. Но я чую, что мы его поимеем, эту сволочь. Чувствую.

— Я остаюсь.

Когда Марсель произнес это, у него возникло ощущение, что он играет в хорошем старом вестерне, и в этом было что-то успокаивающее. Здесь, в привычной атмосфере комиссариата, сама мысль о том, что Жанно может быть замешан в убийстве Мадлен, казалась ему еще более абсурдной. Тут — другое: кто-то манипулировал ими.

Жан-Жан передал Марселю пачку страниц, и они погрузились в чтение дела.

Коротышка остановил пикап перед домом. Он сидел неподвижно, уставившись в пространство. У кустов закопошилась какая-то тень, он, резко включив фары, выхватил ими из тьмы старую шлюху в шерстяной шапке. Она подпрыгнула в неожиданном пучке света и, как обезумевший заяц, бросилась наутек. Коротышка улыбнулся своим мыслям. И снова погрузился в угрюмые размышления.

Инстинкт хищника предупреждал его, что счастливые денечки кончились. Они сели ему на хвост, из хищника он превращался в добычу. Он чувствовал, что должен затаиться и приготовиться к бегству. Он вытащил из кармана куртки бумажник и проверил, все ли на месте — чековая книжка, кредитка и мамина фотография. Ее прекрасное, не тронутое тлением лицо улыбалось ему. Он ласково провел по фотографии дрожащим пальцем в засохшей крови и смазке. Мама такая красивая.

Слишком красивая для такой свиньи, как Пьеро, слишком красивая, чтобы слиться с ним в единое целое — в мерзкую задыхающуюся тварь, у которой было две спины и две головы, эта двухголовая тварь не любила своего дорогого малыша, она открывала оба своих рта и стонала по-звериному, а тяжесть топора в руке успокаивала. Дрова колоть он умел — всегда делал это хорошо и быстро; он был маленьким, но сильным и никак не мог забыть, каким мерзким голосом двухголовая тварь-мама крикнула ему: «Выйди отсюда, оставь нас! Я отправлю тебя в пансион, ты меня в конце концов достал!» А двухголовая тварь-Пьеро сыто улыбалась, и на подбородке у него были слюни. Но так он не позволит говорить с собой. Тяжесть топора. Долгие пронзительные крики, падавшие в такт с ударами грома, куски твари-Пьеро на постели, убегающая тварь-мама, она бежит по коридору, голая, как ее создал Боженька; гроза, гром, молния ударяет с небес, огненный взрыв, а потом великая тьма, тьма, в которой что-то движется.

Тьма, казалось, заполнила всю кабину машины, она давила ему на грудь, лезла в рот, как липкая и мягкая плоть. Запах гниения ударил ему в ноздри, наполнил рот, он отчаянно таращил глаза, но ничего не видел. Под пальцами что-то копошилось. Что-то вздрагивало, что-то невидимое щекотало ему ладонь. Слышались странные вздохи, и под руками неожиданно вздувались пузыри. Мир превратился в вонь, плотную на ощупь. Он дрожал от холода, припадал к застывшей массе, которая была телом, внутри которого что-то двигалось, но тепла оно не давало. Только щекотало и чавкало. Коротышка чуть не взвыл. Он ногтями царапал ветровое стекло, сучил ногами под сиденьем.

Чья-то рука рывком открыла дверцу, темная масса нависла над ним:

— Месье, вам плохо?

Голова коротышки дернулась и повернулась на голос; на секунду в свете фонарика блеснули черные очки, обнажившиеся в оскале зубы.

Прохожий попятился, рука коротышки описала дугу, и нож, пропоров брюшину, вошел ему в живот.

Последним, что видел этот человек, была жуткая ухмылка и белые зубы, приближавшиеся к его шее.

Глоток крови, и коротышка выпрямился. Сила жертвы перешла к нему. Он снова мог отправляться на охоту. Своими обострившимися чувствами он ощутил легкое движение справа. Кто-то его видел, видел и теперь пытается скрыться. Он включил мотор, захлопнул дверцу, на дорогу упало тело прохожего.

Эта старая дрянь, шлюха, она бежит к телефонной будке. Он направил пикап на нее. Она обернулась, наверное, вскрикнула, потому что он увидел широко раскрытый старческий рот. Поняв, что телефонная кабина для нее недосягаема, она бросилась бежать вдоль погруженного в тишину здания. Он дал газ, перекрыв ей дорогу к скверу.

Я тебя достану. Беги-беги, от меня не уйдешь. Я — царь хищников, стремительный, как тигр, быстрый, как волк, хитрый, как медведь.

Старуха бежала с трудом, она бросила тележку со всеми своими сокровищами, рот у нее не закрывается — она кричала. Ставни захлопывались с резким стуком. Он догнал ее, высунул голову из окошка и улыбнулся, как улыбаются лакомки: проведя языком по губам. Она швырнула ему в голову мешок с паданцами, который держала в руке.

Мешок попал прямо ему в лицо, и, ослепленный, он на минуту потерял управление. Машина обо что-то резко ударилась, и он почувствовал, как из носа потекла кровь. Старая карга! Она об этом еще пожалеет. Прежде чем он смог выровнять пикап, тот уже въехал на тротуар и уперся в знак «Остановка запрещена». В ярости он дал задний ход. Старуха свернула за угол, крик ее просто звенел в воздухе. Он перевел рычаг на первую скорость, дал газ. По асфальту что-то забрякало, как кастрюля. Он глубже вдавил педаль газа, повернул на проспект — никого. Эта дрянь исчезла. Наверняка звонит в полицию. Кастрюля громыхала невыносимо.

В отчаянии коротышка притормозил, быстро выскочил из кабины: совершенно помятый бампер волочился по земле. Он оторвал его одним рывком, порезав при этом левую руку, бросил в кабину и тут же дал газ. Теперь он ехал не спеша: присматривался к каждой тени, вглядывался в пересекавшие дорогу улицы, в подъезды. Пусто. Эта змея могла затаиться где угодно. Похоже, удача и впрямь от него отвернулась…

Полоса света справа. Голоса. Он подъехал ближе. Какой-то верзила выталкивает кого-то на улицу… Через опущенное стекло до него донеслись обрывки фраз:

— Ты опять за свое! Спать на лестнице… Мне здесь только всякого отребья не хватало!

Коротышка провел языком по губам. Старуха поднялась, поправила шапку, она пыталась что-то объяснить этому остолопу, выталкивавшему ее на улицу. Гудение мотора. Она резко обернулась. Тип поднимался на крыльцо, пожимая плечами. Она бросилась к нему, обхватила руками, уцепилась за талию. Он выругался, попробовал стряхнуть ее, но она цеплялась изо всех сил, он не мог разжать ее худые узловатые пальцы. Бить ее он не решался. Распахнулось чье-то окно.