Пикник с кровью - Оливьери Ренато. Страница 6

— Так… Ну, а вы… Чем вы занимались до этого подвала и местных базарчиков?

— Учительствовал. Был младшим наставником в Треццано. Знаете, где это?

— На восточной окраине. А что случилось?

Он опустил голову.

— Я все равно узнаю. — Кивком головы комиссар отослал Де Луку. Деранте вздохнул, с трудом подбирая слова:

— Думаю, что это из-за детей… Говорили, что я интересовался ими, слишком интересовался.

— Это была правда?

— Они все преувеличивали, рассказывали про меня всякие гадости. Они меня довели до ручки. Кончилось тем, что я на целый месяц слег в больницу. И теперь почти ничего не слышу на одно ухо. Кое-кто хотел меня убить. Они просто озверели.

— А если без сплетен, вы интересовались детьми или нет? Я хочу услышать это от вас.

— Да.

— Ас Антонио?

— Мне было жалко его. — Только жалко?

— Нет.

— Я понимаю.

— Не думаю, что вы поняли, комиссар. С Антонио было совсем другое. У него была нежная душа, чувственность, которую другие не замечали. Если бы не наркотики, он был бы милым юношей, поверьте мне. Дело в том, что у человека от рождения определенный склад ума, характера, и ничего с этим не поделать. Это сильнее тебя. Это как требовать изменить цвет кожи. Сколько негров хотели бы стать белыми. Антонио жил в мелкобуржуазной семье. Для детей тонких, легко ранимых это трагедия, настоящая трагедия, спросите у его сестры. Вот где пружина, толкнувшая его к наркотикам.

— И еще гомосексуализм.

— Да, так получается.

Перед Амброзио на столе лежало несколько газет. Один из заголовков гласил: «Скандал на Мемориальном».

Сообщалось о стрельбе на улице Мессина, статья обращала внимание на грязные скопища гомосексуалистов у ворот кладбища, публиковалось фото на четыре колонки с подписью: «В пятидесяти метрах от святой усыпальницы и праха Алессандро Манцони». На снимке были мальчики в женских платьях, ожидающие клиентов.

— Читаете газеты?

— Те, которые нахожу в урнах.

— Знаете, что написал один репортер? По его мнению, между смертью парня, застреленного в скверике около кладбища, и убийством вашего друга Антонио есть нить, которая их связывает. Он называет это исполнением.

Рот у Деранте оставался полуоткрытым, как у покойника.

— Я прочитаю место, которое меня заинтересовало. — Комиссар перелистал вечернюю газету и остановился на одной статье:

— Вот послушайте. «Создается впечатление, что одинокий исполнитель, вооруженный пистолетом крупного калибра, шел по следу обреченных бездельников и наркоманов, что он решил уничтожить тех, кто делает невыносимой жизнь в Милане». Что вы об этом думаете?

— Я никогда не ложусь спать поздно. Не люблю гулять ночью.

— Ясно. У меня просьба. Если вам вспомнится какое-то имя, привычки Антонио, что-нибудь, что может навести меня на след убийцы, я был бы очень вам благодарен.

Он дал ему визитку с номерами телефонов. В кабинет вошел Де Лука.

— Тут девушка хочет поговорить с вами.

— Кто? Надя Широ? Пусть войдет. Лука впустил ее.

— Комиссар, я была на улице Таджура и обошла соседние дома. Никто ничего не видел, кто-то слышал выстрелы, но не придал этому значения. Есть одна старушка, которая живет на первом этаже и страдает бессонницей. Каждую ночь, как стемнеет, сидит у окна и…

— Что она видела?

— Ничего особенного. Парня нашли под тем деревом…

— Под яблоней, — уточнил Амброзио.

— Около дерева стояла машина темно-оливкового цвета. Как она говорит, эта машина стояла там несколько дней и иногда служила одной парочке для амурных дел. В ночь убийства эта парочка пришла пешком. Закрылись в машине, а потом, минут пятнадцать спустя, ушли.

— А потом?

— Старушка говорит, что примерно через час увидела парня в темной куртке, с длинными волосами, который возился с дверцей машины. Открыл, некоторое время был внутри. Шел дождь, она подумала, что парень просто решил укрыться.

— Дальше!

— Дальше ничего, комиссар. Она пошла спать. Проснулась в три часа ночи, потому что началось большое движение.

— Она слышала выстрелы?

— Вроде слышала. Вообще-то, по-моему, Антонио приходил, чтобы в машине сделать себе укол. Кстати, старушка, перед тем как идти спать, заметила в машине свет. Как будто парень, который туда забрался, светил зажигалкой. Мне кажется, все ясно.

— Надя…

— Слушаю.

— Узнай, кому принадлежит «ситроен».

— Комиссар… — казалось, она хочет попросить извинения. — У меня такое впечатление, что лучше вам лично поговорить с пожилой синьорой. Извините, но…

— Если за руль сядешь ты. Займись тем временем «ситроеном».

Когда Монашек смог наконец говорить, Амброзио ничего от него не добился. Тот пролепетал только, что ничего не помнит.

Почему они с Гаспаре оказались в районе Мемориального кладбища? Из любопытства. Похоже, судя по его словам, это было для них как бы бесплатным спектаклем. Лучше, чем кино, сказал он. Единственное, что он помнит, это черная тень, которая в темноте приблизилась к Гаспаре и молча выстрелила в него, после чего Антонио бросился бежать. Но убийца настиг его. Он помнит страшный удар в живот и много огней, просто взрыв огней. А потом все исчезло, наступила темнота.

Пожилую женщину звали Ортензия Спациани. Она ждала гостей, одетая в голубой кашемировый гольф, на котором выделялось жемчужное ожерелье, на среднем пальце был красивый перстень с нефритом и мелкими бриллиантами, чувствовалось, Ортензия знала, что ее маленькое сокровище произведет на комиссара впечатление. Они сидели в столовой, перегруженной мебелью фирмы Бадемайер, восточными коврами, карандашными рисунками, офортами, веерами под стеклом. Напольные часы из лакированного дерева с золотой отделкой, учитывая ограниченность пространства, торжественно отбивали время.

— Вы давно здесь живете? — спросил Амброзио.

Она взглянула на него светло-карими глазами.

— С тех пор, как умер мой муж. Теперь живу одна, с синьорой из Арезе, которая приходит навестить меня по вечерам. Милая женщина, делает удивительные картины из цветочных лепестков.

— Красивый перстень. — Амброзио понимал, что хозяйка ждет не дождется от него этих слов.

— Вам нравится? — засияла она всеми своими морщинками и приблизила к нему руку с коричневыми пятнашками, чтобы комиссар мог лучше рассмотреть ажурную оправу. — Камень изображает Будду. Целый век прошел с того времени, как мы с Эннио были в Биаррице. Он подарил мне этот перстень в день рождения. Мне было тогда столько, сколько ей, — она кивнула в сторону Нади Широ, которая рассматривала маленький рисунок тушью в золоченой рамке. — О, это, — добавила она, — это Андреа Прокаччини. Эннио был большой любитель искусства, от него не ускользало ничего. Мы всегда ходили на выставки.

— Ваш муж занимался антиквариатом?

— Торговал пробками, — улыбнулась она. — Казалось бы, какое отношение имеют пробки к искусству? Но поверьте, это не совсем так.

— Надеюсь, синьора, вы не выходите одна с этим украшением? — сказал Амброзио.

— Ни в коем случае. Я надеваю его дома, когда приходят гости. У меня есть маленький сейф, вон там, за картиной Юсупова. Я теперь никому не доверяю, не то что раньше. Хотя, конечно, жуликов всегда хватало. Эннио был очень осторожный, может, потому, что родился в провинции Венето. Знаете, там много лет назад произошел ужасный случай.

— Ужасный?

— Очень. Это случилось после первой мировой войны.

Как-то ночью убили и ограбили одного человека. У него было золотое кольцо, которое никак не снималось с пальца. И тогда бандиты отрубили его.

— Кстати, о преступлениях. Вы, синьора, видели парня, которого потом убили двумя выстрелами из пистолета?

Синьора Ортензия встала, подошла к окну. Амброзио последовал за ней. До него донесся тонкий запах ландышей. Там, за оградой, за деревьями улица казалась иной, менее пустынной; в небе над нею открылась светлая полоска, как бы предвещая лучшую погоду.

— Видите тот автомобиль? Именно там он спрятался. Мне сказали, и я теперь сама поняла, что эта брошенная машина стала убежищем бродяг.