Ненависть - Остапенко Юлия Владимировна. Страница 24
Ее трясло, словно в лихорадке. Стояла густая бархатистая ночь ранней осени, Диз находилась в гостиничном номере с совершенно незнакомым мужчиной в кромешной тьме и почти полной тишине, нарушаемой лишь доносившимися из зала звуками лютни, и чувствовала себя так, словно собиралась переспать с этим мужчиной, а не убить его. Ей было… «Мне стыдно», — с изумлением поняла Диз и едва не расхохоталась. С трудом подавив истеричный смешок, всё же вырвавшийся из ее горла, она обхватила плечи руками, чувствуя, как сотрясаются предплечья, закусила губу до крови, пытаясь взять себя в руки. Это удалось ей быстро, очень быстро. Она это умела. Она много чего умела.
Свет она зажигать не стала — боялась привлечь ненужное внимание, да и времени не было. Всё необходимое Диз заранее положила так, чтобы легко было отыскать в темноте. Уняв наконец дрожь в руках, она быстро, но тщательно связала Дэмьена, потом, после секундного раздумья, сорвала с него шейный платок и плотно завязала ему рот. Если сюда доносится музыка из зала, то крики, да и просто громкие голоса наверняка будут слышны там. Потом оттащила его к стене и выскользнула за дверь.
В коридоре всё было спокойно. Вынудив себя ступать неторопливо, Диз вернулась в зал, села на прежнее место, развязно поправила пояс, чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, где она провела последние пять минут. Она не думала об алиби, просто хотела исключить всякую связь между тем, что они вышли из зала одновременно. Подозвав служанку, Диз потребовала еще вина и расположилась как можно непринужденнее.
Нужно было выждать хотя бы полчаса. Наверное, он уже очнется к тому времени. «Хотела бы я знать, о чем он подумает в первую очередь», — мысленно усмехнулась она.
— Нет. Ты хочешь знать, что он почувствует. Страх, злость, изумление… как ты ожидаешь. Или что-то другое?
Диз застыла. Поворачиваться нельзя — человек, разговаривающий с пустым стулом, наверняка вызовет подозрительные взгляды, а она не должна сейчас привлекать внимания, тем более подобным образом.
— Это не имеет никакого значения, — ровно проговорила она, едва шевеля губами.
— Да ну? — Девочка в синем, сидящая рядом с ней, оперлась локтями о стол и уткнула круглый подбородок в сплетенные пальцы рук. — Тогда почему ты думаешь об этом?
Диз отпила вина. Она думала о том… о том стыде, который чувствовала, оставшись с Дэмьеном в темноте. Стыд. Так глупо. Но это было именно то, что она чувствовала.
— И что ты собираешься с ним делать? — без интереса спросила девочка.
Диз улыбнулась, просто не могла сдержать улыбку. Слишком долго она мечтала об этом и слишком близко была сейчас к исполнению мечты, чтобы удержаться.
— Ну, ты же знаешь, — с наслаждением проговорила она, по-прежнему почти не разжимая губ. — Я сняла домик недалеко от города. Совсем недалеко… В часе езды отсюда, но местечко совершенно безлюдное. Я подожду… до ночи. Когда все разойдутся. И мы отправимся туда. Мы там… останемся. И тогда я получу от него всё, что хочу.
— А потом отрежешь косу.
Диз вздрогнула, вино колыхнулось в стакане и вяло выплеснулось на лакированную поверхность стола.
— Что?! — хрипло переспросила она.
— Ваше вино, миледи, — весело прощебетала служанка. Диз подняла на нее глаза, и улыбка немедленно сбежала с лица девушки.
— Ставь и проваливай, — чужим голосом сказала Диз, в упор глядя на нее.
«А потом отрежешь косу».
Девушка молча поставила бутылку на стол.
«А потом отрежешь косу».
— Еще чего-то изволите? — потупившись, чуть слышно спросила она.
«А потом отрежешь косу».
— Пошла вон! — вскочив, закричала Диз, — Вали отсюда, дура!
Девушка исчезла без единого звука. Мужчина за соседним столом снова подозрительно покосился на Диз, богато одетая пара, сидящая невдалеке, прервала разговор и удивленно обернулась, даже шумная компания в другом конце зала на миг недоуменно умолкла. А потом все вернулись к своим делам, тут же забыв об этой странной вспыльчивой женщине.
Эта странная вспыльчивая схватила только что принесенную бутылку и судорожно плеснула вина в стакан. Эту странную женщину снова трясло. Потому что три года назад, в том «тогда», которое было «сейчас», девочка в синей тунике ничего подобного не говорила. А если бы сказала… возможно, всё было бы иначе.
«Нет! — зло подумала Диз. — Нет! Это не имеет никакого значения! Что за чушь… Отрезать косу?! Что за бред она несет?!»
Но спросить уже было не у кого. Стул справа от Диз снова пустовал.
«И тогда я получу от него все, что хочу».
«А потом отрежешь косу».
— Я никогда ее не отрежу, — вполголоса сказал Диз и залпом осушила стакан.
Потом она встала и пошла к себе. Она была полна решимости сделать всё так, как надо. На этот раз.
И всё было так, как тогда. Только она слышала его мысли. Такая мелочь — слышала его мысли. Что это меняло? Да ничего. Она все равно не поверила ему.
Когда он стал говорить ей… не ей, но всё равно ей — о ее родных, о себе, и о ней тоже, она не поверила ему. А потом…
— Ты всё отдала… всё ради этой любви… подумать только… ради любви… черт, до чего же ты… всё отдала… для тебя только это имело значение… я не знал, что так бывает…
Ради этой любви.
И тогда она закричала, забыв обо всем на свете, завопила, сдавив голову ладонями, и набросилась на него и принялась кромсать его лицо стилетом — не так, как было тогда, не один-единственный рывок, не одинокая полоса, не сладостное обещание настоящей боли. Она резала его, даже не глядя, словно обезумев, кромсая это ненавистное красивое лицо на куски, превращая его в сплошную кровавую маску. И слышала, как он кричит. Молча. Очень громко.
Ради этой любви!!!
Она ненавидела его в ту минуту сильнее, чем за все одиннадцать лет, сильнее, чем думала, что может ненавидеть. И она резала, пока нож не покрылся кровью по рукоятку и ей в глаза не стали брызгать ошметки мяса. Тогда она остановилась, задыхаясь от ненависти и ужаса, и увидела перед собой его напрягшееся от боли лицо с точно такими же, как у нее, глазами, и одну-единственную струйку крови, текущую по его виску.
Диз посмотрела на окровавленный кинжал в своей руке. Разжала пальцы, позволив ему вывалиться из них. Посмотрела на свои ладони, истекающие кровью Дэмьена, почти черной в полумраке. И снова — на его лицо. Почти невредимое… такое, как в настоящем «тогда».