Ненависть - Остапенко Юлия Владимировна. Страница 53

— Наверное, мне просто некуда больше идти.

— Забавно, — улыбнулся Мариус. — Почти всегда, спрашивая «Зачем?», получаешь ответ на вопрос: «Почему?» Но ты по крайней мере ответил правдиво. Пусть и не на тот вопрос, который я тебе задал.

Они остановились перед окованной железом дверью. Мариус отпер ее, распахнул, и Дэмьен, приготовившийся увидеть темный сырой подвал, застыл от изумления, когда на него обрушилась лавина белого света.

— Прошу, — усмехнулся Мариус. — Это твои апартаменты на ближайшую неделю.

Дэмьен медленно переступил порог, глядя вверх и не веря своим глазам, хотя ничего особенно примечательного в этом месте не было. Всего лишь сухой колодец, такой глубокий, что казалось, будто его стены почти сходятся там, где маячил ослепительно белый кусочек неба. Дэмьен смотрел на этот рваный лоскут, как на божественный нимб, и вдруг почувствовал, как что-то осторожно коснулось его лица. Он провел рукой по лбу, посмотрел на свои пальцы. Снег.

— Значит, неделю, — с оптимизмом, которого не испытывал, повторил он. — Я могу задать вопрос?

— О да, — дружелюбно ответил Мариус. — На четвертом этапе тебе уже можно изредка задавать вопросы.

— Зачем вы здесь?

Мариус вскинул на него расширившиеся глаза, потом тихо засмеялся.

— Я думал, ты спросишь, будет ли твой рацион столь же аскетичен, как раньше, — сказал он. — Всегда это спрашивают. И ведь знают ответ, а всё равно спрашивают. Чтобы успокоить себя хоть чем-то.

— Вы не ответили. — Улыбка Мариуса исчезла.

— Пройдя три инициации, ты уже можешь задавать вопросы, — холодно проговорил он, — но еще не можешь требовать ответов.

Дэмьен стоял и смотрел, как закрывается дверь. Потом отвернулся, взглянул вверх, на снежинки, падавшие со светло-серого неба. Не отрывая от них глаз, поднял капюшон своей рясы. Вздохнул, и облачко пара, вырвавшееся из его губ, растворилось в морозном воздухе.

Сначала он думал, что неделя — это не очень много. По крайней мере после месяца, проведенного на сухом пайке. Очень скоро он понял, что так думают все. И, как это часто бывает, все ошибаются. Впрочем, днем было еще сносно. Заметно похолодало к вечеру. Дэмьен наворачивал круги по колодцу несколько часов кряду, потом, почувствовав, что валится с ног, завернулся в друидскую рясу, ярко-желтый цвет которой создавал иллюзию тепла, и лег на голый, запорошенный снегом пол, поджав под себя ноги. Однако довольно быстро пришел к выводу, что так недолго отморозить причинные места, встал и прислонился спиной к ледяному камню, решив садиться на пол лишь в крайнем случае.

Ночью пошел снег. По-настоящему пошел — впервые за эту раннюю зиму. К утру дно колодца засыпало снегом. Дэмьен сгреб его руками в один угол. Пальцы посинели к окончанию этой процедуры, но он по крайней мере расчистил себе клочок твердой мерзлой земли. Напротив него теперь возвышался сугроб фута в три высотой. Дэмьен надеялся, что к следующему снегопаду он растает, и старался не думать о том, сколько ледяной воды образуется на его месте. Как и о том, что будет, если снег пойдет раньше.

Так и случилось. Тяжкие сизые хлопья повалили с неба вскоре после того, как Дэмьену принесли завтрак — мясо, свежий хлеб и горячее вино. Последнее было как нельзя более кстати. Дэмьен подумал, что хорошо бы попросить лопату или, на худой конец, ведро, а потом вспомнил, что ему нельзя просить. Уже можно спрашивать, еще нельзя просить. Что ж, если так пойдет дальше, они просто утопят его в талой воде.

Но, как, в общем-то, и следовало ожидать, этого не произошло. Снег валил весь день, а к вечеру пришел Мариус. Поверх привычной темно-малиновой рясы он накинул теплый плащ, подбитый мехом, на руки натянул перчатки. Дэмьен, к тому времени продрогший до костей, понемногу начал понимать, что такое черная зависть, но тут он заметил, что Мариус пришел не с пустыми руками.

— Держи, — сказал он, протягивая Дэмьену плоскую деревянную лопату. — Можешь вычистить снег. Сюда, в коридор.

Дэмьен принял это разрешение с благодарностью и стал активно разгребать сугроб, сжимая древко лопаты окоченевшими руками. Он бросал снег прямо на лестницу, не особо заботясь о его дальнейшей судьбе — наверняка монахи вынесут. Конечно, они могли бы и сами вычистить колодец, но тут важна символика. Да, черт возьми, именно символика.

— Как тебе тут? — внезапно поинтересовался Мариус. Он нечасто заговаривал с Дэмьеном за прошедшие два месяца.

— Холодно, — усмехнулся тот.

— Еще не успел пожалеть о том, что ввязался во всё это?

— Успел. И неоднократно.

— Ты ушел бы, если бы мог?

Если бы мог?.. Но он ведь мог. Почти наверняка мог — просто не пробовал. Конечно, он был истощен, измотан, да и не оправился еще окончательно от радушного приема вейнтгеймских друидов. Но он ведь был Дэмьеном. Тем самым, без фамилии и без клички — просто Дэмьеном, одним из самых известных в определенной среде убийц. Да, он помнил о существовании плечистых монахов в коричневом, охранявших вход в храм, — тех самых, у которых под рясами угадывались мечи. Так что из того? Он не сомневался, что даже теперь справился бы с ними без особого труда. Но хотел ли он этого — вот в чем вопрос. Наверняка нет. Иначе бы его давно здесь не было.

— Знаете, — проговорил Дэмьен, сосредоточенно разгребая лопатой рыхлый снег, — я как-то не думал об этом. Не ушел бы, нет. Куда мне уходить?

— Ну вот, опять ты отвечаешь на вопрос «Почему?» вместо вопроса «Зачем?».

— Что вы хотите сказать?

— Пока ничего. — Мариус помолчал, глядя в землю, потом поднял голову и произнес: — Ты думаешь, что без труда убил бы нашу охрану, верно?

— Да, — согласился Дэмьен.

— Все они когда-то были такими, как ты. Они и сейчас такие, как ты, — физически. Ваша плоть остается неизменной. Сейчас ты истощен, но, если дойдешь до конца, твои силы восстановятся быстро. Те, кто охраняют наши храмы — и вас, — могут уйти в любую минуту. Иногда они в самом деле уходят. То есть их тела уходят — сами они остаются здесь. Но даже находясь вне этих стен, они никогда не выпустят тех, кто однажды сюда вошел. Так что не обольщайся.

— Вы знаете, кем я был? — оторвавшись от работы, нетерпеливо спросил Дэмьен.