По следам дикого зубра - Пальман Вячеслав Иванович. Страница 64

Оба случая, писал ученый-биолог, произошли на Молчепе. Изгородь, устроенная в свое время находчивым Кухаревичем, оказалась во многих местах разрушенной, так что можно подозревать в установке самострелов пастухов-армян, которые по-прежнему все лето живут вблизи границы заповедника.

Шапошников получил также сведения с Большой Лабы, где обнаружены останки трех убитых зубров и до десятка оленей.

Далее он написал, что его попытки найти в Екатеринодаре капитана Калиновского, который все еще числился администратором бывшей Охоты, окончились неудачей. Словом, ни Охоты, ни заповедника, по существу, нет, звери в лесу ничейные, и вся надежда только на сознание местных казачьих обществ да на охранителей-добровольцев, которых набрал и оставил Христофор Георгиевич.

В общем, неутешительные вести.

Все заняты войной…

В конце первого года войны все дивизии, полки и отдельные отряды казаков по воле командующего были сведены в один Кавказский кавалерийский корпус. И сразу передислокация, новый поход.

Две недели на марше.

Обошли Варшаву с юга, миновали Лодзь и остановились западнее, имея на правом фланге реку Варту, верстах в тридцати от границы с Германией. Заговорили об ударе на Познань. Но то были неверные слухи. На этот раз противник перехитрил нас. Он обрушился на соседей за Вартой всеми силами 9-й армии, форсировал небольшую речку Бзуру и обошел город Лодзь. Однако немцы не ведали, что творили. Они явно переоценили свои силы.

Наш корпус на рысях выскочил к фронту и после команды «Шашки вон!» врубился в самое основание пробивного немецкого клина. Дни и ночи опять смешались. Кони и люди, в грязи и крови, то и дело сходились врукопашную. На моих глазах бородатый Кожевников с безумными глазами бросился на шестерых немецких уланов, на их пики, и, увертываясь, размахивая шашкой, страшный и сильный, как раненый медведь, свалил троих. Несдобровать бы Василию Васильевичу, не окажись рядом мы с Телеусовым. Алексей Власович диким свистом поднял своего коня на дыбы, и еще один улан замертво свалился на землю. Я дважды выстрелил с руки. Да и сам бородач не сплоховал. Страшная сила! Не знаю, как мы рубились, где черпали энергию. И когда ели, спали… Ничего не помню. Теперь, как закрою глаза, вижу одни черные бурки, слышу конское ржание, крики, лязг железа, треск пулеметов и грозный гул пушек. Так — много дней. То мы окружаем, то нас окружают, и мы пробиваемся сквозь чужие ряды. Куда-то ведут пленных, везде стонут раненые.

Мне очень помогает знание немецкого языка. Допрашиваю одного за другим трех офицеров. Откуда? Из Франции. Из Бельгии. Когда? Прямо из вагонов — в бой. Противник бросил сюда все свои резервы.

Во время одного побоища мы оказались бок о бок с полком Улагая, и я мельком увидел своего врага. Полковник рубился в первых рядах, папаху у него сорвало, он размахивал шашкой, лицо бледное, глаза горят, как у дьявола, а вокруг него — ряды диких; в мохнатых папахах, стоя в седлах, с диким визгом они врывались в какое-то селение. Сама смерть, черная смерть на конях. Немцы падали, не отнимая от лица ладоней. Улагай все-таки заметил меня и моих друзей, круто отвернул коня и тотчас исчез в толпе однополчан. От этого секундного свидания у меня мороз по спине прошел. Поговаривали, что джигиты молятся на своего командира. А мне показалось, что Улагай ищет смерти. Или славы? Но смерть бежала от него, а слава следовала за ним. Ну, да ладно, кто старое вспомнит… Не до личных счетов сейчас. Суровая война.

Мои друзья придерживались иного мнения. Они не отходили от меня ни на шаг.

Бои утихли только к Новому году. Фронт не сдвинулся с места. Немцам этот прорыв не удался. Сказывали, что они потеряли тогда едва ли не двести тысяч солдат и офицеров. Поредел, конечно, и Кавказский корпус.

Затишье в Западной Польше позволило казакам привести себя в порядок. Вскоре прибыло пополнение. Корпус отошел на отдых.

Но долго отдыхать не пришлось. Молох требовал новых жертв.

В феврале пятнадцатого года почти целиком погиб 20-й русский армейский корпус, как раз там, откуда мы ушли в ноябре, — в Августовских лесах. Немцам удалось взять русскую крепость Прасныш. Правда, скоро крепость вновь перешла в наши руки. Фронт слегка изменялся по Неману, Нареву, Бобру. Конница отошла из Восточной Пруссии. Упорно сражалась крепость Осовец.

Тем временем с юга пришли хорошие вести: Брусилов снова взял австрийскую крепость Перемышль. Но в тыл ему уже заходил враг, полки которого пришли из разбитой Сербии и пополнились болгарскими войсками. Остался в памяти страшный горлицкий прорыв. Теперь с юга и севера сближались сильные группы армий противника, бои становились все ожесточенней. Все больше артиллерии вводил враг, все меньше снарядов расходовали у нас. Тылы явно не успевали снабжать русскую армию. Исход боев часто зависел именно от этого.

Все события понуждали конный корпус отходить на восток, чтобы не оказаться в окружении вместе с Варшавской армией. Снова бои, бои без конца. Дожди льют весь апрель и май. Бурки не просыхают. Кони вымотались не меньше людей. Все сильнее ощущение какой-то растерянности в управлении войсками. Нет точных приказов. Все заметнее хромает снабжение, особенно в артиллерии, которую инспектирует наш хозяин по Кавказу великий князь Сергей Михайлович.

Говорят, что немцы уже в пределах коренной России, тогда как мы еще на территории Польши. Армии Макензена и Людингаузена сжимают коридор. Пленные нагло, без боязни говорят: ловушка для вас готова… Теперь они ведут себя куда развязнее, чем в первый год войны. При допросах они уже не гнутся, не угодничают, понимают, чей верх, я вижу ухмылку на лицах.

Казаки, разделенные по полкам, даже по отдельным сотням, сражаются на обоих флангах Западного фронта, стараясь не дать врагу замкнуть и отрезать Варшавскую армию, которая все еще дерется у стен города, значительно западнее нас.

Мы делаем несколько рейдов на север. Возвращаемся, получаем пополнение — и опять в дело. Теперь в моей сотне только девяносто сабель. Зато три пулемета. За одним из них — псебайский урядник Павлов, опытный и отважный пулеметчик.

В мае наши войска оставили Львов и Перемышль. Немцы с юга повернули круто на север. Спешат замкнуть кольцо…

К середине 1915 года мы уже мечемся вдоль левого берега Буга, бьемся с прорывающимся через реку противником, отскакиваем назад и все время видим колонны наших войск, которые довольно организованно отходят от Варшавы и Вислы. На каждом мало-мальски пригодном рубеже пехотные и артиллерийские части останавливаются, огрызаются, иногда бросаются в быстрые и жестокие контратаки.

У нас нет приказа отступать вместе с армией. Мы ведем полупартизанскую войну, как при Наполеоне. Внезапно атакуем, вносим панику в ряды противника и скрываемся в лесах, чтобы появиться уже в другом месте.

Даже когда войска Макензена после кровопролитного боя опять захватили Прасныш и продвинулись севернее Лодзи, а другие армии под командованием Людингаузена шли по правобережью Буга на восток, мы все еще действовали в узком коридоре, пропуская последние батальоны нашей Вислинской армии, которые вместе с нами сдерживали натиск немцев и австрийцев.

Пленный австрийский полковник, взятый соседним казачьим разъездом, на вопрос о планах наступления ответил мне:

— На Москву, на дорогу из Петербурга в Варшаву. — И, поморщившись, добавил: — По пути Наполеона Бонапарта…

У противника, как видим, мысли были далеко не радужные.

Перерезана дорога Брест — Белосток, немцы быстро движутся на Гродно. Поговаривают, что где-то пруссаки успели выйти на дорогу из Петрограда в Москву, но были отброшены. Сдан Брест-Литовск.

Русская Западная армия все же успела выйти из клещей.

Только несколько казацких групп, и среди них наша сотня, все еще оперировали в районе Бельска.

Стоял конец августа. Уже начали появляться приметы осени. В березах заметнее желтели листья. Краснела по верхушкам осина. Ночью сделалось холодней. Над болотами и реками по утрам долго стоял серый туман. Все мы с надеждой смотрели на восток. Ждали приказа. Лица казаков выражали строгую озабоченность. Забыли о нас, что ли?