По следам дикого зубра - Пальман Вячеслав Иванович. Страница 62

Стоим мы у самой границы с Восточной Пруссией, на выступе против немецкого города Гольдапа. До него шесть верст. За нашей спиной расположилась масса пехоты, по сторонам — ее боевое охранение. Два дня назад наш разъезд ходил на ту сторону и без потерь приволок двух пленных, саксонских кавалеристов. Я их допрашивал. Рассказали, что против нас стоит 8-я немецкая армия, а сами они в составе конной дивизии только что прибыли из Бельгии, уже занятой немцами. После этого мы срочно отправили пленных в штаб 1-й армии генерала Ренненкампфа.

Назавтра у меня уже другой приказ: разведать артиллерию перед фронтом, найти и обозначить удобные переправы среди бесчисленных озер, болот и каналов.

Ждем ночи. Решаем идти спешенными группами по восемь-десять человек. Коней поведут сзади на случай срочной необходимости.

В общем, война для нас началась сразу же, как только прибыли. Похоже, что уже не осталось винтовки, из которой не успели выстрелить. Но шашки из ножен не вытаскивали, в атаку пока не ходили. Чувствовалось высокое напряжение духа. Настроение приподнятое. Поговаривали о наступлении. Армия уверена в скорой победе.

Судьбе оказалось угодно подкрепить тогда же это высокое настроение новым боевым успехом. Мы нащупали переправы, обозначенные самими немцами, видимо, для атаки с их стороны. Теперь очень важно, кто прежде сумеет воспользоваться этими немногими переправами в топях и озерах. Артиллерии впереди у противника не оказалось. Свои пушки они спрятали за укрытиями с легко угадываемой целью: при надобности выкатывать их на открытые позиции и бить шрапнелью по нашим. Все эти сведения разведки тут же стали известными в штабах. Постреляв совсем немного, мы вернулись на свои позиции.

И вот — началось.

Опередив намерения немцев, русская пехота неслышно обтекла нас с двух сторон и пошла в атаку, выставив тучу штыков. Пушки ударили по окопам и ближним тылам немцев. Серый рассвет окутался дымом. Справа, слева, впереди слышалась частая стрельба, крики, какой-то грохот. Все покрывал басовитый гул орудий.

Наша сотня в полной готовности стояла на опушке леса. Кони нетерпеливо переступали, грызли удила. Многие казаки мелко и часто крестились. Первое серьезное дело. Что ожидало нас?

Прошел час, второй. Судя по удаляющимся звукам, атака удалась. Бой уходил все дальше на запад.

Прискакал вестовой с приказом: пробираться южнее Гольдапа и оседлать вместе со всей прибывающей кавдивизией дорогу на Ангенбург, куда теперь отходят немцы.

Раздалась команда: «По коням!» Я оставил у холма только троих, чтобы указать путь другим сотням. Псебайцы лавиной пошли на запад.

Этот и последующие дни были триумфальными. Мы первыми ворвались в Ангенбург. Сеча оказалась яростной, пруссаки дрались отчаянно, но подоспевшая пехота штыками опрокинула обороняющихся и отбросила за систему каналов, соединяющих Мазурские болота. Казаки взяли более двухсот пленных, в касках с острием на маковке, в новеньких шинелях.

Получив похвалу от командования и право на однодневный отдых, сотня организовала бивуак уже на вражеской земле. Мы горестно и торжественно похоронили шестерых товарищей. Раненых оказалось до сорока, но в лазарет увезли только четырнадцать. И среди них Алексея Власовича. Не повезло ему в этом бою: пика немецкого драгуна порвала егерю бедро, но Телеусов, храбрый человек, успел в упор пристрелить обидчика. Уезжая, он плакал, и я затрудняюсь сказать, отчего: от страха за свою жизнь или от запоздалой жалости к убитому. К войне надо привыкать, не всем удается это без боли. Первый человек, которого он лишил жизни…

— Поразмысли, Власович: или мы, или они нас, — сказал я, успокаивая друга. — Ты скоро вернешься.

Все дальнейшее, что происходило в августе первого военного года, получилось таким непонятным и странным, что мне даже теперь, спустя время, трудно написать об этом связно и хоть с какой-то долей анализа.

Наступление шло успешно. Наша 1-я армия за две недели, после разгрома немцев под Гумбиненном, Инстенбургом и Ангенбургом, вышла к двум крепостям, прикрывающим Кенигсберг — Либиау и Ротау. Победа!

«На нападающего — бог!» — громогласно пропел на молебне полковой священник и тут же объявил, что вторая наша армия, под командованием генерала Самсонова, не менее успешно движется с юга от реки Нарева в тыл Кенигсбергу. Уже взяты Алленштейн и Тильзит, до Балтийского моря осталось менее ста верст, и скоро немцы в Пруссии окажутся отрезанными и зажатыми в здешних болотах.

Каким громовым «Ур-ра!» мы встретили это сообщение! Офицеры в штабе командира конного корпуса Хана Нахичеванского, где были кубанские, терские, астраханские казачьи полки и отряды горцев, час от часу ожидали приказа войти в прорыв, чтобы довершить начатое и лихой атакой пройтись по глубоким тылам, уже открытым пехотой, а потом соединиться с передовыми отрядами Самсонова. Единственно мыслимое решение, чтобы поставить в этой операции точку.

Но приказа не последовало. Конница продолжала стоять, нас словно бы исключили из военных действий. А тем временем фронт Самсонова вдруг остановился, дивизии стали окапываться. Вскоре после этого поползли самые невероятные слухи о разгроме 2-й армии. Как это могло случиться? Далее стало известно, что 2-я армия попятилась, что она отступает. 20 августа на полковой церковной службе среди имен воинов, погибших смертью героев, упомянули генерала Самсонова. Потом все узнали, что генерал застрелился в Сальдау 18 августа, не вынесши всех событий, связанных с разгромом своей армии…

Две дивизии из конного корпуса наконец снялись и спешно пошли через Августов и Осовец по левому берегу Нарева на юго-запад, чтобы поддержать павшую духом 2-ю русскую армию. Пожалуй, слишком поздно.

Наша сотня находилась в дивизии, остановившейся южнее Млавы.

Что-то сломалось в так успешно начавшейся операции.

Георгиевский крест, пожалованный мне за ангенбургскую атаку, не развеял горечи от общей неудачи.

Только отсюда, из Млавы, мне удалось послать первое письмо домой.

Прошли долгие три недели, пока я получил наконец письма. Один конверт надписан рукой Дануты.

Моя славная жена сообщала, что в семье все живы, дружны и заботливы и только не перестают тревожиться о моей судьбе. Лишь после получения письма эта тревога, пусть на время, но все-таки рассеялась. Письмо читали вслух, собравшись в комнате тети Эмилии, которая теперь почти не вставала с постели, неотвратимо приближаясь к своему концу. Мишанька при чтении письма сидел на коленях у матери и не выпускал из пальчиков конверта со штампом «Действующая армия». Это было для него вещественным доказательством существования отца. Милый мальчик, он и не ведал, как часто письмо, написанное с фронта, приходит к родным, когда написавшего уже нет в живых!..

Среди всяких новостей Данута очень серьезно сообщала, что теперь у папы над столом висит подробная карта всего фронта — от Карпат до Восточной Пруссии — и он, получив газету, тщательно разыскивает города, реки и населенные пункты, через которые проходит на тот день линия военных действий, обозначает их булавками и протягивает меж булавками цветную нитку. Как же радовался он нашему продвижению на Кенигсберг и как переживает ныне неудачу армии Самсонова!

Данута писала далее, что «на кордонах тишина». Конечно, старым и малым в лесных станицах теперь не до охоты, на их плечах все заботы в поле, саду, огороде, со скотиной и домом. И тем не менее не очень-то я верю в тишину. Черкесы всё так же пасут в горах скот, и кто знает, цела ли ныне «линия Кухаревича», не крадутся ли пастухи с ружьями на Молчепу, Абаго или Умпырь… Что может сделать один Шапошников, лесничий и добровольный защитник зубров, если он сам, как говорится, «сидит на вещах»!

Ни в Екатеринодаре, ни тем более в Петрограде (так с 18 августа стал называться Санкт-Петербург) никому и в голову не придет подумать о сохранении каких-то там зубров, когда очень нелегко охранить от опасного врага даже свою западную границу!