Натянутый лук - Паркер К. Дж.. Страница 61

— Как ты? — спросил мальчик.

— Да, наверное, — ответил Бардас после недолгого раздумья. — В среднем мы выше, чем жители Сконы и Города, обычно у нас темные волосы. Тебе будет несложно понимать, что они говорят, хотя акцент может показаться довольно скучным и бесцветным. С другой стороны, нас раздражали напевы жителей Города.

Мальчик впитал информацию.

— Похоже, все не так плохо, — сообщил он.

— О, совсем неплохо, — откликнулся Бардас. — Не плохо и не хорошо, просто обычно. Это место похоже на остатки от супа, всего понемножку и ничего конкретного. То же относится к людям: так как мы живем в деревнях, то все умеем делать своими руками. Мы немного кузнецы, немного плотники, немного ткачи, немного гончары, а мальчики твоего возраста делают сносные луки, вполне подходящие для охоты на кроликов…

— В Месоге много кроликов?

— Полно.

— Хм…

— Как я говорил, — продолжал Бардас, — мы умеем делать почти все, что необходимо для жизни, но не более того. Никто не пытается сделать что-то действительно хорошее, потому что нам это не нужно. Намного удобнее быть мастером на все руки, ведь нам не нужны хорошие луки, или плуги, или корзины, вполне сгодятся средние, и обычно у тебя все равно нет времени на что-то более серьезное. Сделаешь одно, потом другое, потом третье. Кусок веревки на калитке вполне сгодится вместо щеколды. И если можно использовать погнутый гвоздь в качестве шипа с гнездом, бери погнутый гвоздь. — Увидев ужас на лице ребенка, он рассмеялся. — На самом деле все не так плохо, есть и свои плюсы. Во-первых, за последние двести лет в Месоге не было войн. И люди не запирают дома на ночь.

— Правда? Никто не ворует?

— Не совсем. Просто в этом нет смысла, ведь у соседа то же самое, что у тебя. Кроме того, ты постоянно находишься в поле чьего-то зрения. Все в курсе дел соседа, а чужестранец… ну, если ты поделишься с одним человеком своими проблемами, то можешь быть уверен в том, что как минимум пять домов с обеих от него сторон тоже все узнают.

— Понятно, — сказал мальчик. — А когда мы приедем, что будем делать?

«Фехтовальщик» стал на якорь в Торнойсе, где Эйтли без особого энтузиазма пыталась объяснить цель своей экспедиции в коммерческих терминах, покупая четыре дюжины тюков среднего качества камвольной ткани чуть дороже, чем на Сконе и в Коллеоне, и две дюжины певчих дроздов в клетках.

— Зачем они тебе? — спросил Бардас, когда корзины из ивовых прутьев с надрывно поющими птицами поднимали по трапу.

— На Острове по ним сходят с ума, — ответила Эйтли. — Скучающие жены щебечут и гукают с ними, а потом кормят хлебными крошками. И я знаю, где достать по дешевке симпатичные бронзовые клетки для них.

— А… — Бардас кивнул. — В Месоге мы их едим.

Эйтли купила повозку и двух лошадей почти вдвое дешевле, чем обычно, и они отправились по дорожке вдоль берега к Леону, самому ближнему городу к Месоге. Потом ехали по дороге ломовых извозчиков, которая петляла от фермы к ферме. Вскоре должна была состояться леонская ярмарка, поэтому то и дело дорогу загораживали стада овец, коз и свиней, угрожая перевернуть повозку. В конце второго дня Бардас указал на вершины деревьев; по его словам, дальше равнина, которая им нужна. В конце третьего дня они все еще были на том же расстоянии от нее, только двигались к ней не с юга, а с запада.

— Не хочу показаться грубой, — сказала Эйтли, — но долго нам еще?

Бардас пожал плечами:

— Честно говоря, не знаю. Я только раз ехал по этой дороге, и тогда я двигался в противоположном направлении, от дома к побережью. На самом деле, мне кажется, я шел другим путем. Кажется, в прошлый раз у нас ушло пять дней.

На четвертый день они наконец ушли с равнины и оказались на прямой, ужасно изъезженной дороге, ведущей к первой цепочке холмов.

— Это Тропа Управляющего, — объяснил Бардас. — Когда я был ребенком, жители Города владели большей частью земли и сдавали ее местным обитателям, как мой отец. Дорогу проложил управляющий, чтобы можно было ехать прямо с побережья; они говорили, что если возьмут землю в свои руки и смогут обеспечить регулярную доставку продуктов, то наводнят Город дешевой свининой и говядиной. Ничего не вышло, не смогли договориться о правах проезда с фермерами с побережья, и на том работа застопорилась; им проходилось пробираться сквозь фермерские хозяйства так же, как и нам. В конце концов они сказали, что это слишком дорого, и снова сдали землю и часть распродали. Именно тогда мы и купили наш участок.

Эйтли кивнула. Чем дальше они уходили от моря, тем чаще Бардас начинал говорить «мы» и «нас» вместо «они» и «их», и хотя в основном он рассказывал о низкой производительности, старомодности и откровенной провинциальности жителей, она прежде не видела его таким оживленным. В какой-то степени это было приятно, никогда Бардас не выглядел таким довольным или по крайней мере заинтересованным. С другой стороны, Месога ей не нравилась по причинам, которые называл сам Бардас. Везде ощущалось равнодушие ко всему, кроме работы, а именно фермерства. С тех пор как покинули Леон, Эйтли не увидела ни одной покрашенной двери, а люди носили одинаковые рабочие халаты из шерсти и прочные, неуклюжие на вид сапоги с деревянными каблуками. Однажды она увидела сад и показала на него Бардасу, который объяснил, что эти симпатичные желтенькие и красненькие цветочки являются местной разновидностью льна и используются в качестве корма для скота. Впервые, по его словам, кто-то обратил внимание на их цвет. Эйтли вспомнила, как Бардас всегда смеялся над ней, когда она обращала внимание на цвет вещей — какая, черт побери, разница, если ты надеваешь серую, а не зеленую рубашку, или каким образом цвет чернильницы мог повлиять на то, что мы пишем?

Было совершенно очевидно, что место ему нравилось не больше, чем ей, однако Бардас считал, что это правильно, так и должно быть. Пять лет здесь, и он снова превратится в фермера, подумала Эйтли, удивляясь, почему мысль об этом так сильно ее расстраивает. И не очень хорошего, добавила она с ноткой злорадства.

Когда Эйтли ушла от Бардаса перед самым падением Перимадеи, она считала, что увлечена им, а когда Бардас постучал ее по плечу на причале Сконы, она сказала себе: да, она любит его. Но здесь, в Месоге, девушка уже не была настолько уверена. Он так изменился. С одной стороны, Бардас выглядел моложе: выше держал голову, больше говорил, не дожидаясь, пока его спросят. В нем даже проскальзывало что-то мальчишеское, как будто он хвастал своим домом. В то же время Бардас словно уменьшился. Манера говорить и обороты речи не изменились, однако во всем, что тот рассказывал о Месоге и ее жителях, звучала какая-то нотка покорности, почти затаенного уважения; даже критикуя людей, он как будто признавал свою неправоту, таким образом принижая свое мнение. Здесь принято поступать так, я так не поступаю, значит, я не прав.

Эйтли все это казалось довольно неприятным и безвкусным, и, естественно, у нее возник вопрос, знала ли она его вообще, или, может, мужчина, в которого она была влюблена, никогда и не существовал? Вообще-то когда Эйтли думала о Бардасе, то представляла высокую фигуру, стоящую на пороге Дворца Правосудия в Перимадее, с мечом в вытянутой руке, или раздраженного мужчину на лавке в таверне, опустошающего стакан за стаканом после легкой победы. Конечно, он никогда не представал перед ней в образе солдата или фермера, только в образе фехтовальщика, одинокого воина. Она вполне могла ошибиться. Может, в Месоге не было никакой любви, так же как и занавесок и разукрашенных горшочков, не нужна этим людям любовь, ведь силой чувств не починишь плуг.

— А они правда едят певчих дроздов? — Бардас кивнул.

— Мы смазываем ветви деревьев и кустов известью, птицы садятся, и их лапки прилипают; остается лишь снять их и положить в корзину. Зажаренные, они довольно неплохие на вкус. И, — добавил он, покосившись на мальчика, — это приятная перемена после кроликов.