Натянутый лук - Паркер К. Дж.. Страница 62

Парнишка застонал, и Бардас рассмеялся; отец дразнит сына, подумала Эйтли, интересно, не поэтому ли он спешил вернуться сюда. Если Бардас несет ответственность за мальчика, то, наверное, считает, что его надо воспитать как следует, как принято в Месоге. За все время, пока они были в Перимадее, тот упоминал отца два, от силы три раза. А сейчас у нее было достаточно информации, чтобы нарисовать мысленный портрет Клидаса Лордана, который обладал всеми качествами, необходимыми отцу в Месоге: мудростью, несдержанностью, практичностью, реалистичностью, и, что немаловажно (добавила Эйтли, злорадно улыбаясь), он был обречен.

Однако то, что Бардас предпочитает быть обреченным, вовсе не значит, что я должна следовать его пагубному примеру. Это место ужасно, я хочу домой, где люди носят красивую одежду и не прочь тратить на нее деньги. Я бы сошла с ума, если бы осталась здесь. Но они ведь не могут быть все обречены, иначе почему их осталось так много?

Сначала казалось, что они дойдут до леса и равнины за ним к концу четвертого дня. Но в последний момент Тропа Управляющего постепенно растаяла в воздухе, превратилась в тропинку настолько узкую, что тележка не могла по ней проехать. Бардас выругался и привязал лошадей, развернуться было негде. Когда солнце село, они натянули на тележку полог, а лес казался таким же далеким, как и днем, только сейчас они видели его под другим углом.

— Мы будем там завтра, — бодро заявил Бардас, разводя костер. Стало холоднее, и Эйтли пожалела, что не взяла дополнительное одеяло. — Я знаю это место, несколько наших кузенов жили здесь, хотя потом им пришлось переехать. Прямо за холмом, на склоне, там, где владелец приказал им посадить виноградник. Конечно, ничего не вышло, а они потратили кучу времени. Очевидно, он прочитал книгу о возделывании виноградников и был уверен, что сумеет покрыть эти склоны виноградом и заработать состояние. К несчастью, книгу он дочитал не до конца, поэтому пропустил главу о сухой, неплодородной почве. В конце он заставил нас все выкопать. Насколько я помню, из виноградных деревьев получается отличный переплетный материал.

— Значит, так вы смотрите на вещи? — спросила Эйтли. — Смогут ли они пригодиться для чего-нибудь?

Бардас с любопытством покосился на нее.

— А разве все остальные рассуждают по-другому? Последние пару лет, проходя мимо дерева на Сконе, я всегда отвечал «да» или «нет» в зависимости от того, смогу ли я сделать из него лук. Наверное, такое происходит инстинктивно: могу я это использовать? Ты делаешь то же самое: смотришь на ткань на рынке и думаешь, сколько она стоит на Острове и стоит ли тебе ее покупать. Такова человеческая природа. — Эйтли покачала головой.

— Да, на этом строится рынок. Но я не смотрю на все вокруг как на источник дохода.

Бардас пожал плечами.

— Полагаю, ты просто не замечаешь. Так поступают все люди, это сущность человека: извлекать пользу из бесполезных вещей.

— Даже если они уже сами по себе хороши, как дрозды? — спросила Эйтли.

Бардас засмеялся.

— Может быть, но мне нет никакого дела до них, когда они просто летают и поют. Жизнь состоит из перемен, мы меняем вещи, вещи меняют нас. Иначе мы до сих пор ели бы траву и спали стоя. Такова ментальность в Городе, — продолжал он, отворачиваясь и глядя на холмы. — Все в Перимадее занимались изготовлением вещей: сидели на скале, окруженной морем, и извлекали пользу буквально из воздуха. В этом они похожи на жителей Месоги, но мы не возимся с людьми, поэтому не воюем.

Эйтли решила, что не хочет продолжать бесполезный спор.

— Чего они не умеют строить, так это приличные дороги. С другой стороны, если никуда не ездишь, то зачем нужны дороги? Передай мне мешочек с хлебом, я проголодалась.

— И никаких кроликов, — добавил мальчик. — Пожалуйста.

— И дроздов, — сказала Эйтли. — И воробьев, белок и лягушек. Мне вполне хватит хлеба с сыром и яблочного сидра.

— Уверена? — обеспокоено спросил Бардас. — Только скажи, и я найду тебе еду: несколько жуков или, может, пригоршню кузнечиков. Хотя я лично предпочитаю кузнечиков, замоченных в меду, с небольшим количеством…

— Заткнись! — рявкнула Эйтли.

— Опять ты.

— Правильно, — бодро заявил Горгас, — опять я. Нет, — добавил он, когда стражник начал закрывать дверь. — Она свободна.

Стражник ничего не сказал, но это было и не нужно. Его лицо напомнило Горгасу барельефы, которыми архитекторы Города обожали украшать арки: настоящая мелодрама, каждое лицо выражало крайнюю степень чувств. И любая арка в Перимадее почла бы за честь носить на вершине лицо этого стражника, буквально излучающего Облегчение и Избавление от Бедствия. Горгас сдержал улыбку.

— Ты шутишь, — сказала Исъют. — Она меня отпустила?

— Да. Обычно в такой ситуации я велел бы тебе собирать вещи, но отсюда нечего забирать, один хлам. — Теперь он улыбнулся. — За исключением присутствующих, конечно.

— Как остроумно, дядя Горгас. Приятно сознавать, что, когда вам придется выпрашивать на пропитание на углах Шастела, вы всегда сможете рассчитывать на этот свой талант.

Горгас серьезно кивнул:

— Это, очевидно, у нас в крови. Ну, чего ждешь? Можешь уходить. Сейчас же. Или когда захочешь.

Она покачала головой.

— Никуда я не пойду, пока не узнаю, что произошло. Ты же не рассчитываешь, что я поверю, будто мать вдруг передумала и осознала свои ошибки, правда? Это какая-то игра?

— О, ради Бога. Убирайся отсюда, сделай одолжение, пока я не передумал.

Исъют ухмыльнулась, облокотилась о стену, сползла вниз и села на корточки.

— Чем сильнее ты хочешь, чтобы я что-то сделала, тем больше я буду сопротивляться. Как ты думаешь, я буду первым человеком в истории, которого выкинут из тюрьмы?

Горгас вздохнул и удобно устроился на кровати, подложив под голову руки.

— На самом деле это место обладает некоторой притягательностью. Неудивительно, что ты к нему привыкла, так приятно, наверное, купаться в ощущении того, что самое худшее позади. Когда дойдешь до этой точки, будет нечего бояться. Замечательное чувство — когда ничего не страшно.

Исъют вскочила и нависла над ним, сложив на груди руки.

— О, в таком месте боишься многого, — сказала она. — Например, что никогда отсюда не выберешься. Или что тебя похоронят здесь. Полагаю, есть специальные ямы или шахты, куда спускают заключенных. Когда я думаю об этом, то бегу к двери и начинаю барабанить по ней, пока руки не начинают кровоточить, крича, чтобы меня выпустили. Мне не нравится здесь, дядя, но я никуда не уйду, пока не узнаю, в чем дело.

— Как угодно, — сонно пробормотал Горгас. — Никакой тайны здесь нет. Я постоянно просил Ньессу выпустить тебя, с тех пор, как ты сюда попала, а теперь, благослови Господь ее душу, она согласилась. Наверное, устала от моего голоса, как я от твоего.

Девушка не пошевельнулась, продолжая смотреть на него.

— Значит, мне можно идти, просто так? Куда угодно?

— М-м-м…

— Хорошо. А что, если я скажу, что собираюсь прямо в Бриору, ведь так называется эта деревня, чтобы найти дядю Бардаса и убить его?

— Пожалуйста.

— Правда? — Она нахмурилась. — И ты не попытаешься остановить меня?

— Можешь попробовать. Все равно у тебя ничего не выйдет. Вперед.

Она опустилась на колени рядом с ним, и Горгас заметил, как грациозно девушка двигается.

— Ну же, дядечка Горгас, будь душкой, расскажи мне, в нем дело. Пожалуйста.

Она сложила руки, положила на них голову и улыбнулась.

— Ради Бога! — выкрикнул Горгас.

В том, что она вела себя, как обычная девушка ее возраста, было что-то неправильное. Она напоминала чудище с растрепанными волосами и костлявыми руками с непропорционально крупными кистями, покрытыми белыми шрамами.

— Уйди от меня, пожалуйста! Ты отвратительна.

— Спасибо, — серьезно ответила она. — Скажи мне, что происходит?

— Повторяю последний раз: ничего не происходит.