Маленькая торговка прозой - Пеннак Даниэль. Страница 45

Все это говорилось им (Жереми) по дороге в больницу, в машине Тяня с орущей сиреной. В кармане у него при этом лежал резак с коротким трехгранным лезвием (они решили к возвращению Бенжамена прибраться в своей квартире – бывшей молочной лавке, но дальше обычных предварительных перебранок дело пока не сдвинулось). Все это говорилось в залитых светом коридорах, ведущих в палату Бенжамена, и если бы они не знали, где она, эта палата, находится, они отыскали бы ее с закрытыми глазами.

И вот они перед его дверью.

После такой спешки они удивились собственной медлительности. И собственному молчанию.

Они стояли перед дверью. За ней была правда. А это всегда останавливает.

Двойное тело Тяня и Верден загораживало дверь от Жереми.

– Открывай, дядюшка Тянь.

Это прозвучало как-то неубедительно. Тогда Тереза, до сих пор не проронившая ни слова, сказала:

– Дядюшка Тянь, открывайте.

Нет, Бенжамен был на месте. Лежал неподвижно под стрекотание своих машин. Вернее, то, что заменяло теперь Бенжамена. Но, во всяком случае, это был Бенжамен. Все проводки на месте. Может быть, более неподвижный в этом неверном свете, посреди уснувшей больницы, в центре города, который как-то внезапно смолк. Сам собой вставал вопрос: а что они тут забыли, эти четверо, блуждающие, как лунатики, когда вся планета спит? Тянь, Жереми и Верден затаили дыхание. Только Тереза положила руку на грудь Бенжамену – дышит, подняла ему веки – те же глаза, та же радужная оболочка, та же пустота, смерила пульс своими холодными пальцами – та же частота, посмотрела на приборы недоверчивым взглядом, совершенно не разбирающимся в технике, зато мгновенно обнаруживающим обман, и еще как! Машины не врали. Они продолжали поддерживать скрытую жизнь Бенжамена, обеспечивая ему все удобства, какие предоставил в его распоряжение прогресс конца века. Они ели за него, дышали за него, выбрасывали отработанное. Бенжамен отдыхал. Техника работала. Конец века жил вместо Бенжамена. Ему и в самом деле был нужен отдых, ему, который уже так долго тянет лямку на этом свете. Он заслужил этот отдых. Так думала Тереза.

– Пойдемте, – сказала она.

32

Как это «пойдемте»?

Неужели такое возможно? Миллиарды клеток, не тронутых параличом, кричат, что есть сил, а существа, ближе которых не найти, собираются уходить, не слыша их! Все тело – сплошной призыв, а они стоят вокруг и не слышат! А какая надежда вспыхнула в нем, когда они вдруг вошли! Как будто они получили радостную весть! Какой им устроили прием! «Это Жереми, это Тереза, это Тянь, а это Верден!» Клетки осязания выполняют свою роль часовых кожного покрова как нельзя лучше, передавая информацию дальше, отчитывая жировые клетки: «Ну же, шевелитесь, передавайте непосредственно соседям, не отправляйте через мозг, он нас предал!» И все тело, предупрежденное о местной передаче, все клеточки, поставленные в известность о присутствии родных, все ядра хором кричат от первого лица: «Спасите меня! Увезите меня! Не оставляйте меня в когтях Бертольда! Вы не знаете, на что способен этот тип!»

Но Тереза ощупывает, проверяет пульс, думает...

И говорит:

– Пойдемте.

VI

СМЕРТЬ – ПРОЦЕСС ПРЯМОЛИНЕЙНЫЙ

33

Комиссар Аннелиз не поверил ни своим ушам, когда ему сообщили результаты экспертизы, ни своим глазам, когда из лаборатории принесли вещественное доказательство. Нет, конечно, дивизионный комиссар Аннелиз не умер на месте от удивления. Он просто прочистил уши и надел очки, чтобы его глаза – глаза ищейки – лучше видели. Однако, даже находясь здесь, в маленькой безупречно чистой хирургической коробочке, на его кожаной папке, это доказательство не могло не удивить. Да, удивительно, но с профессиональной точки зрения все же допустимо. Они все ошиблись, и он – в первую очередь, вот и все. Самообман.

– Элизабет, будьте так любезны, приготовьте мне хороший кофе.

Непростительная небрежность, и это после стольких лет работы... Решительно, ничто нас не учит. Легким нажатием педали дивизионный комиссар Аннелиз убавил яркость лампы с реостатом.

– И попросите, пожалуйста, инспектора Ван Тяня зайти ко мне, без младенца, если можно.

Оказалось, нельзя. Когда инспектор Ван Тянь сел напротив своего начальника, взгляд Верден впился в дивизионного комиссара.

Пауза.

Пока инспектор Ван Тянь не сообразил повернуть ребенка лицом к бронзовому Наполеону.

– Спасибо.

Снова пауза. Но на этот раз – из тех, после которых следует главный вопрос.

– Скажите, Тянь, почему вы пошли в полицию?

«Чтобы получить аттестат об образовании и потому что дело было после войны», – ответил бы Ван Тянь, если бы шефу в самом деле нужен был его ответ. Но дивизионный комиссар продолжал свой монолог. Он полностью ушел внутрь себя. Тяню такое было знакомо.

– А знаете, почему я стал полицейским?

«Такие вопросы обычно задают себе либо очень молодые в начале карьеры, либо совсем старики, – отметил про себя инспектор Ван Тянь, – либо Аннелиз – каждый раз, как ему забьется камешек в ботинок».

– Я пошел в полицию, чтобы избежать сюрпризов, Тянь, из страха перед неизвестностью.

«Совсем как Клара со своими фотографиями», – подумал вдруг инспектор Ван Тянь. И раз уж он все равно был здесь, инспектор Ван Тянь, чтобы не терять зря время, он тоже решил предаться внутреннему монологу. Аттестат об образовании, да, и это тоже, конечно; но он пошел в полицию еще и для того, чтобы, облачившись в форму полицейского, занять тем самым свою нишу в обществе, чтобы верхом на своем мотоцикле пометить границы своей территории. Он, Ван Тянь, в юности страдал от некой неопределенности: наполовину белый, наполовину желтокожий, бакбосский шалопай, один из тысяч, Хо Ши Мин с голосом Габена. Луиза, его мать-парижанка, торговала вином, Тянь из Монкая, его отец-вьетнамец, и того лучше – травкой. И вот он подался в полицию. А под формой с тех пор – сердце, более расположенное к форме шестиугольника [31].

– Я с таким же успехом мог бы оказаться за микроскопом, гоняясь за вирусами будущего, мой дорогой Тянь, к тому же начинал я именно с этого, с исследований в области медицины.

Что до инспектора Ван Тяня, то он начинал с продажи газет на улицах – самая первая его работа, продавец сюрпризов, ни больше ни меньше: «„Вечерка”! Кому „Вечерку”? Рамадье исключает коммунистов из правительства!», «„Экип”! Победная „Экип”! Робик выигрывает первые послевоенные гонки!», «Читайте „Комба”: Независимость Индии!», «„Фигаро”, свежий выпуск! Самолет Леклерка разбился в Алжире!»

Маленький желтокожий человечек, разбрасывающий пестрое конфетти мировых новостей...

– Но есть кое-что похуже неизвестности, Тянь... это уверенность!

Комиссар Аннелиз преспокойно продолжал говорить сам с собой, в зеленом свете своей лампы. Тянь воспользовался этим, чтобы подумать немного о Малоссене.

После того как в Бенжамена стреляли, не могло быть и речи, чтобы прочесть детям еще хоть строчку из Ж. Л. В. Дома все в полной растерянности. Что делать, когда наступает вечер? Детям явно не хватало этих сказок на ночь. Тогда-то Клара и предложила: «А что, если вы нам расскажете о своей жизни, дядюшка Тянь?» О моей жизни? Он остолбенел. Как будто ему только что сообщили, что он, оказывается, жил. «Хорошая мысль», – бросила Тереза. «Да, твои расследования и все такое...» – обрадовался Жереми, залезая под одеяло. «И еще, как ты был маленьким!..» Они натягивали свои пижамы. Моя жизнь? Они усадили его на обычное место рассказчика. Они ждали, когда он начнет жить перед ними.