Выйти замуж за дурака - Первухина Надежда Валентиновна. Страница 42
После таковой смерти Никандра поутихли даже самые разудалые и питались морковным чаем, хоть и кривясь, да молча…
По окончании завтрака внутренний распорядок очистилища предписывал «пациентам» лечение трудом. Смуглокожие братья милосердия пристально следили за тем, чтобы все, кто еще способен передвигаться, принимали участие в чистке отхожих мест, прополке грядок с коноплей, мытье лечебного помещения и прочих необходимых для просветления души и совершенствования тела работах.
В трудах проходило время до обеда, который можно было скорее назвать ужином, потому что наступал он весьма поздно. И состоял из все тех же лепешек и прокисшего молока. И едва только «пациенты» расправлялись со своими жалкими порциями, их разгоняли по палатам, строили вдоль стен для обхода («На что еще не жалуетесь?» – хитро усмехаясь при этом, повторяли все осматривающие бедолаг лекари), а потом звучал приказ: «Отбой!», означающий, что всякий, кто после этого приказа обнаружится не лежащим в кровати, а стоящим на ногах, получит превентивных мер по полной программе.
И над очистилищем повисала тишина. Почти кладбищенская, если взять в расчет настроение обитателей ЛТО. Правда, изредка тишину нарушали тихие, приглушенные, в подушку стоны – лепешки из лебеды и ревеневый компот делали свое разрушительное дело.
Именно в такой распорядок жизни и угодил неожиданно для себя доселе весьма вольготно препровождавший время в царских застенках Иван-царевич. Дело в том, что расположение этих застенков он знал с детства и, когда Аленкины приспешники бросили его в пыточную, не стал дожидаться прихода заплечного мастера. Царевич помнил, что, ежели влезть в ржавую железную бочку, используемую для пытки, прозванной «банный день», и повернуть незаметный рычажок, часть бочки упадет, открывая тайный лаз в винный погреб. А из винного погреба можно было, также используя хитрые ходы, попасть то в кладовую со съестными припасами, то в старую прачечную, то в казнохранилище. В своих беспечных и необременительных блужданиях неунывающий супруг Василисы Прекрасной даже в один прекрасный день обрел себе преоригинального спутника.
Как-то раз, заправляясь основательно копчеными колбасами в кладовой, услыхал царевич приглушенное рядами висящих окороков вдохновенное чавканье. Он пошел на звук и обрел человека, желтолицего, узкоглазого, в яркой лисьей шубе, надетой чуть не на голое тело. Человек догладывал кусок копченой конины, и даже появление царевича не прервало сего увлекательного занятия.
– Ты кто? – заинтересовался царевич. Человек догрыз конину, обтер замаслившиеся губы меховым рукавом и неожиданно тонким голосом сказал:
– Твоя моя не понимай.
Иван-царевич все-таки был царевич, а не собственный, официально считающийся дураком, братец, посему быстро определил этническую принадлежность узкоглазого:
– Учкудук, да?
Тот обрадовался:
– Учкудук, кезге ез'инде-ак! Моя с посол приходи к царица, песня пой. Посол посол…
– Посол пошел?
– Так. Моя остаться песни петь. Долго петь! Потом все уйти, моя один остаться. Моя идти, идти по дворцу и вдруг – ак! буйимдарды!
– Что?
– Моя провалился. В подвал. Моя тут ходи-ходи, выход ищи-ищи, совсем помирай…
Судя по толстым щекам учкудукца, до того, чтобы помереть, времени у него было еще предостаточно.
– Что ты умеешь? – на свою голову спросил царевич.
Потому что его нежданный спутник разинул рот и запел:
Шел джихад по берегу, шел издалека.
Под зеленым знаменем – черная рука.
Голова обвязана грязною чалмой.
Не придет с победою моджахед домой!..
– Тише ты! – прикрикнул на певуна царевич. Сюда весь дворец на твои песни сбежится, орешь как резаный!
– Моя тихо только про Любовь песни поет, – с достоинством пояснил тот.
– Ладно, нам сейчас не до песен. Зовут тебя как?
– Тудыратым Жарамдылык, – ответствовал певец и поправил лисью шубу. На твоя речь это означает Вечный Воитель, да!
– О как! – восхитился Иван-царевич. А я-то думал, ты только песни горланить можешь…
– Моя все может. Легко!
– Добро! А меня звать Иван. Царевич я местный.
– Вай-ай! Зачем пачкаешь уста ложью? Царевич по подвал не ходит, колбаса не ест! Царевич белый дворец сидит, приказы воинам отдает! Говорит: «Садись, воин, в железную птицу, лети и сбрось на неверных огненное яйцо!» И воин садится…
– Не-не, у нас все не так, – перебил Тудыратыма Иван-царевич. У нас власть и дворец захватила злая колдунья.
– Так пойди и убей ее! – наивно предложил простосердечный сын Учкудука. И вырви у нее глаза и сердце. Сердце отдай собакам, а глаза съешь сам. Тогда будешь сам колдун.
– Ага, я уже… Спешу. Саблю, вот только не могу сыскать особенную, заговоренную, чтоб сразу колдунье башку снесла…
Таким манером отговорился царевич от воинственного приятеля, которому, конечно, и в голову прийти не могло, что царевич из лености да бестолковости не изменяет ситуации, в коей очутился по воле узурпаторши.
Узурпаторша меж тем даже и подзабыла о том, что в ее подвалах томится благородный отпрыск заколдованной Руфины Порфирородной. И немудрено забыть, когда каждый день приносил столько событий, от которых голова шла кругом и даже крепкие косяки священного кумара не стирали с Аленкиного лица выражения мрачной озабоченности и вселенской злости.
После того как Аленка провозгласила царем Брахму Кумариса и от его и своего имени принялась издавать совершенно разгромные указы, послы сразу двух сверхдержав – Великой Братании и Фигляндии – затребовали у нее немедленной аудиенции.
Аудиенция состоялась не во дворце, а в летней (поскольку было уже весьма тепло) царской резиденции. Следуя учению своего кармического супруга, Аленка повелела местным, еще не взятым под стражу, столярам сделать сию резиденцию в форме распускающегося лотоса. В этом лотосе Аленка и плавала по дворцовому пруду наподобие жабы. Послы же вынуждены были оглашать заготовленные петиции, стоя на берегу и поминутно рискуя свалиться в воду с осклизлых камушков.
– Я слушаю вас, милорд! – ободряюще крикнула из лотоса Аленка лорду Вроттберри. Валяйте, не стесняйтесь!
Лощеного лорда перекосило от подобного отсутствия политеса, но он взял себя в руки и заговорил:
– Миледи! Я, как чрезвычайный и полномочный посол Великой Братании в Тридевятом царстве, уполномочен сделать вам официальное заявление от имени моего правительства и моей королевы, да продлят небеса дни ее царствования!
– Я вся внимание! – Аленка повернула пестик лотоса, как руль, и деревянный цветок красиво завертелся. Что намерено мне заявить ваше правительство?
– Великая Братания, руководствуясь международными соглашениями и принципами гуманизма, выражает озабоченность и недовольство той внутренней политикой, которую проводите вы, миледи. Десятилетия добрососедских отношений между Великой Братанией и Тридевятым царством основывались на взаимовыгодном партнерстве, в которое в качестве экспортных статей входили мед и пряники…
– Не будет! – оборвала посла Аленка. Кончились экспортные статьи. Шиш вам, а не пряники: Хрен вам, а не мед!
– Но, миледи!.. Мировое сообщество… Дружественные соглашения… Царица Руфина, как вы можете…
Аленка расхохоталась от всей своей черной души:
– Посол ты посол! Неужли не понял ты еще вместе со всею своею Великой Братанией, что я – никакая не царица Руфина! Я царица, которая правит сама по себе. И потому плевала я на мировое сообщество. И на соглашения тоже! А что касается настоящей царицы Руфины, то ее нет и больше не будет. Так и передайте всей вашей Великой Братании.
Лорд Вроттберри стал бурым от едва сдерживаемого гнева.
– Вы узурпировали власть! Вы самозванка! – воскликнул он. Как мы могли так долго пребывать в заблуждении относительно вашего статуса! Я незамедлительно покидаю вашу страну и сделаю доклад на международном совещании… Готовьтесь к тому, что Совет Единых Народностей введет эмбарго по отношению к Тридевятому царству! А если вы не прекратите своей разрушительной политики, то введет и миротворческие войска!