Купель дьявола - Платова Виктория. Страница 53

— Жаль, что ваш обожаемый художник не был испанцем, Херри!..

— Почему? — Херри показал тактичный нос из-за перегородки.

— Святая испанская инквизиция уничтожила бы все это богохульство в зародыше. И не было бы никаких проблем.

И старичок Гольтман был бы жив, добавила я про себя. И фартовый вор Быкадоров соблазнил бы не одну женщину. И Леха Титов до сих пор управлял бы своей нефтяной империей…

— Вы сердитесь на картину, Катрин?

— Я сержусь на себя.

— Я понимаю вас…

— Давайте закроем тему.

— Хорошо, — он был удивительно покладист. Он добился своего. Я увидела картину и не смогла не проникнуться ей. Он сам стал свидетелем этого.

Нет, невозможно оказаться побежденной — ни Лукасом Устрицей, ни Херри-боем. Я вскочила с койки и нервно заходила по комнате, подавляя желание стянуть с каминной полки делфтский фаянс и грохнуть его об пол.

— Давайте не будем закрывать тему, Херри! — крикнула я, и он с готовностью материализовался в комнате, уселся в единственное кресло и уставился на меня.

— Слушаю вас, Катрин.

— Это дьявольщина. Дьявольщина чистой воды. И вы служите этой дьявольщине. Вы сатанист, Херри! Вы говорите, он создавал этот триптих для алтаря?

— Для алтаря церкви Святой Агаты, если верить позднейшим записям. К сожалению, сама церковь не сохранилась.

— Она бы не сохранилась в любом случае. Как может сохраниться церковь, имея в своем алтаре послание дьявола?

— Почему же — дьявола?

— Потому что богом там и не пахнет. Никакого намека, никакой надежды. Все позволено. Все, вы слышите — все! — оправдывает грех! Вы законсервировали на своем острове оправдание греха! Даже самого страшного. Даже смертного.

— А разве это плохо? — Херри, ухвативший тонкими пальцами подбородок, улыбнулся мне.

Я наткнулась на эту улыбку, как на неожиданное препятствие в темноте. И едва удержалась на ногах.

— Как к вам попали “Всадники”, Катрин? — неожиданно спросил Херри.

Я ожидала чего угодно, только не этого вопроса. Я оказалась к нему неготовой. Глаза Херри раздевали меня, вещь за вещью: они аккуратно расшнуровывали ботинки, стягивали джинсы и рубашку. Потом настал черед кожных покровов, мышечных тканей и моментально опустевшей сердечной сумки. Он хотел добраться до сути. До знания, которым обладали только я, Лавруха и Жека.

— Но вы же в курсе, Херри, — пролепетала я. — Вы прекрасно знакомы с Лаврентием. Эта картина досталась ему совершенно случайно…

— Да. Я в курсе. Но как они попали к вам на самом деле?

Неужели чертов дурак Лавруха проболтался голландцу по пьяной лавочке? В последние дни перед отъездом они стали подозрительно близки, парни — не разлей вода… С Лаврухи станется, пиво “Балтика” заставляет его неадекватно реагировать на окружающих. Черт, “Балтика”! Две бутылки, привет от Северной Пальмиры — Северной Венеции, до сих пор болтаются у меня в рюкзаке. Нужно сунуть их Херри, не рассказывать же о том, что я просто банально стибрила доску у мертвеца, в самом деле!..

— У меня для вас подарок, Херри. От владельца картины. Первого, — с нажимом сказала я.

— От кого?

— От Лаврентия.

— Не думаю, чтобы он был первым хозяином. Давайте ваш подарок.

Я вынула пиво, завернутое в футболки, из рюкзака и протянула их Херри.

— Отлично, — сказал он. — Выпьем сегодня за ужином. Хотя мне не очень нравится русское пиво…

Перспектива остаться здесь еще на одну ночь совсем мне не улыбалась, я хотела покинуть этот дурацкий остров с его провокационной картиной еще до темноты. Но Херри, вместо того, чтобы отвезти меня на побережье, предлагает поужинать.

— Я вовсе не рассчитывала, — осторожно сказала я. — Я ведь посмотрела картину… Судя по всему, “Всадники” действительно являются левой створкой… Я убедилась в этом. Картина сейчас находится у меня, в Питере… Я уже сказала вам… Я готова предложить свои услуги в передаче доски голландской стороне. Вам, Херри…

— Ну что ж, я рад. Я давно этого хотел…

Интересно, насколько давно и как сильно ты хотел этого? Комната Херри — компьютер, камин, манускрипты и фотографии — плыла у меня перед глазами. А сам Херри-бой из вежливого ученого стремительно превращался во врага, диктующего свои правила. Я была почти уверена, что он знает о том, как нам досталась картина. Знает и хочет воспользоваться этим.

— Я бы хотела уехать, Херри.

— Когда?

— Сегодня. Я вернусь в Россию и сразу же займусь всеми организационными вопросами. Вы же хотите, чтобы она побыстрее оказалась здесь?

— Один день ничего не решает. Я еще не все вам показал, — он явно издевался надо мной.

— Того, что я увидела, — достаточно. Я потрясена. И считаю, что Лукар Устрица действительно великий художник… — выпалила я.

Мне больше не хотелось оставаться здесь: двусмысленная улыбка Херри все еще плыла надо мной, а его слова о том, что оправдание любого греха — самое милое, самое богоугодное дело, все еще стояли у меня в ушах. Интересно, что он имел в виду?

— Вы ведь отвезете меня на берег, Херри? — спросила я.

— К сожалению, — он снова улыбнулся и развел руками.

— Что — “к сожалению”?

— Я не хотел вас расстраивать… Я думал, вы останетесь здесь на несколько дней, пока не вернется техник… Он разбирается в механизмах.

— В каких механизмах?

— Дело в том, что с утра забарахлил мотор. А на веслах мы не выгребем.

— Что значит — “забарахлил мотор”?

— Не знаю. Он просто не работает, и все. А я ничего не смыслю в моторах.

Он смотрел мне прямо в глаза и откровенно издевался.

— Но… Вы же можете вызвать кого-нибудь с берега? Это не так далеко… К тому же у вас есть телефон, а в поселке наверняка найдутся механики… Я заплачу.

— Я бы и сам заплатил. Но, во-первых, сегодня воскресенье…

Действительно воскресенье, будь оно проклято. Я прилетела в Амстердам вчера, в субботу. Господи, неужели это было только вчера?..

— А во-вторых? — спросила я, и Херри-бой снова улыбнулся.

— А во-вторых — я уже говорил вам. Местные жители не особенно жалуют Мертвый город Остреа, — Херри-бой сделал ударение на первом слове. — Их сюда не заманить.

— И что же делать? — глупо спросила я.

— Придется подождать. Херард вернется послезавтра. Ничего страшного, Катрин.

— Кто это — Херард?

— Техник.

Я одна и двое мужиков, а если еще вспомнить прошедшую ночь и то, как Херри смотрел на меня… Почему он так смотрел, почему рассказал о дочери губернатора, почему так невинно хотел меня напугать?..

— У меня всего лишь десятидневная виза… — я сдавала бастион за бастионом.

— Но вы ведь прилетели только вчера. У вас масса времени.

Масса времени на что? Со стороны наш разговор становился просто неприличным: ни с того ни с сего начавшая истерить дамочка и скромный ученый, ее успокаивающий. И чего это я взвилась, в самом деле? Что, если действительно забарахлил мотор? Нужно взять себя в руки и понять первоначальную причину моей так внезапно возникшей паники. Пока я собиралась с силами, на Херри снова обрушился поток электронной почты. Оставив его разбирать завалы, я надела куртку и выскользнула из дома.

Катер по-прежнему покачивался на волнах. Я даже стукнула его борт носком ботинка — бесполезное корыто, жестянка, предатель, вот ты кто!.. А потом, подумав, спрыгнула в него: самое безопасное место, единственное, которое может оградить меня от крамольных мыслей. Если я начну сейчас шляться по острову, то непослушные ноги обязательно приведут меня к обители картины. А я не хотела, чтобы она овладела мной, как овладела Херри-боем. Хватит с меня и “Всадников”…

Некоторое время я сидела на жесткой, вымокшей от брызг банке, тупо глядя перед собой. Собраться с мыслями сразу — не получалось, слишком магнетическим был окружающий пейзаж: тяжелые волны, похожие на песок, и их тяжелые гребни, похожие на вершину дюн. Если когда-нибудь Зверь и восставал из моря, то лучшего места, чем это, ему не найти.

Соблазн греха и соблазн его оправдания — Херри-бой сказал, что это совсем неплохо. Настоящий ученый — всегда философ, и Херри-бой тоже исповедует определенную философию. Его до сих пор не разъела ржавчина реальной жизни, а только из нее возникают самые простые человеческие чувства. Херри напрочь лишен их, любое движение души является для него только схемой… Легко выработать схему для убийства, но схема для жизни — это филькина грамота.