Купель дьявола - Платова Виктория. Страница 51

Никого. Херри-бой, даже если он и отирался поблизости, уже ушел.

Я выскочила из душа, наскоро растерлась полотенцем и влезла в джинсы и рубашку. И с гордо поднятой головой отправилась к Херри-бою.

Он все еще хлопотал на импровизированной кухне, поджаривая тосты и наскоро смазывая их клубничным джемом.

— Все в порядке? — улыбаясь, спросил он.

— Да. Вода просто восхитительная.

— Ваш завтрак готов.

Я взяла чашку и вцепилась зубами в огромный кусок поджаренного хлеба. Побольше естественности, Катерина Мстиславовна, твоим рыжим волосам так ее не хватает!

— Вам пришло сообщение, Херри, — стараясь выглядеть беспечной, сказала я. — Я приняла его.

— Я уже видел, — ни один мускул не дрогнул на его лице. — Спасибо. Это мой приятель из Сан-Диего.

— Тот самый, из береговой охраны?

— Тот самый.

Странно, что он вообще заговорил о нем. Я не выказывала никаких признаков интереса к этому его электронному посланию.

— Он большой оригинал, — осторожно продолжил Херри-бой.

Что верно, то верно. Один текст чего стоит!..

— Что вы говорите!

— Впервые увидел Лукаса в Метрополитен-музее. И был просто очарован. Он сам нашел меня, прислал письмо после одной из моих статей в “Пипл”. Пять лет назад. Он несколько раз приезжал сюда. И я был у него в Сан-Диего.

Херри-бой пытался оправдать все: раскрытый мной е-mail, фотографию возле компьютера и даже книгу “Буду”, которую я не могла не найти по определению. Был ли в этом умысел, я так и не смогла понять до конца. И все же решила поддержать его.

— Лукас ван Остреа — странное увлечение для американца, вы не находите?

— Боб обожает мистические вещи. Он просто помешан на них.

— Тогда понятно. Ну что ж, я готова, Херри. Идемте, покажете мне свой остров. И картину тоже.

Мы вышли на причал. Низкое небо было затянуто тучами, дул пронизывающий ветер, да и море выглядело угрюмым. Нет, это совсем не то море, возле которого мне бы хотелось жить, кормить чаек по утрам и выгуливать таксу в попонке. Еще меньше мне хотелось бы здесь умереть. Совсем рядом покачивался катер, и это несколько успокоило меня: во всяком случае, я могу выбраться с острова в любое время.

При свете дня я наконец-то увидела остров. Он был размером с приличный стадион на сто тысяч зрителей. А Мертвый город Остреа оказался совсем небольшим, но потряс меня своим величием. Сразу же за домом Херри начиналась улица — выщербленные и растрескавшиеся камни все еще хранили память о пятнадцатом веке. Сама улица состояла из десятка домов, довольно прилично отреставрированных. Сохранились даже флюгера на крышах и орнамент порталов: вырезанные из камня раковины, гладкие тела дельфинов и угрей, тритоны и листья неизвестных мне растений.

— Неужели вы отняли все это у моря? — спросила я Херри-боя.

— Нет. Не совсем. Десять лет ушло на реставрацию того, что осталось. Несколько новых построек были удачно стилизованы. Это типичный голландский город конца пятнадцатого века…

— Вы могли бы иметь приличные деньги, Херри. Сдавайте все эти дома под гостиницы, здесь отбоя не будет от клиентов.

Херри-бой с укоризной посмотрел на меня.

— Вы рассуждаете как американка, Катрин.

— Разве?

— Да. Только американцы ищут во всем… как это? Сиюминутную выгоду. А еще говорят, что русские совсем непрактичны.

— Заблуждение, Херри. Русские бывают разными. Я, например, — очень практичный человек.

Я никогда не упущу своей выгоды. И в этом сильно отличаюсь от несчастной Агнессы Львовны, решившей пожертвовать такой ценной картиной. Я до сих пор не могла объяснить себе ее эксцентричный поступок — особенно если учесть, что диссидентка Агнесса Львовна Стуруа всегда смотрела в сторону “Свободы”, “Свободной Европы” и “Голоса Америки”. И все же, все же… Ее ненависть — и ко мне, и к картине, была очень безрассудной, очень русской; Агнесса действительно не останавливалась ни перед чем, она с легкостью пожертвовала фантастической суммой — только для того, чтобы хоть как-то достать меня, чтобы заставить мучиться и страдать. Или — чтобы погубить, если слухи о мистическом предназначении картины, о которых она не могла не знать, верны.

Мартышкин труд, Агнесса Львовна.

Я не стою таких затрат, но, возможно, Херри-бою повезет, и он станет-таки обладателем левой створки триптиха. А вы все равно останетесь при своих миллионах…

— Вы совсем не слушаете меня, Катрин!..

— Простите, Херри. Вы говорили о том, что русские непрактичны. А я сказала, что это заблуждение.

— К сожалению.

— Подумайте над моим предложением, Херри. Почему бы не запустить сюда туристов на зимнее время? Вы же сами рассказывали мне о любви Лукаса Устрицы и дочери бургомистра, — я испытующе посмотрела на него: я все еще не могла примириться с ночной сценой, которая так не вязалась с обликом Херри-боя.

— И что? — он насторожился.

— Все очень просто. Вы художественно оформляете эту легенду, запускаете ее в средства массовой информации, тиражируете в буклетах, отпечатываете на глянцевой бумаге. Людям нравятся такие легенды. Они все время ищут подтверждения существованию вечной любви.

— А вы не верите в вечную любовь.

— Я вообще не верю в любовь, — вряд ли все, происходившее со мной за последние десять лет, включая Быкадорова и Леху, можно было назвать любовью. — Я допускаю страсть. А страсть и любовь — совсем не одно и то же.

— Вы думаете?

— Конечно. Страсть — это естественная физиологическая потребность в выбросе энергии, а любовь — это, простите, шизофрения, — припечатала я. — Раздвоение личности, смешанное с манией величия.

— Вы меня пугаете, Катрин, — Херри-бой покачал головой.

— Нисколько. Так вот. После массированной промывки мозгов вы открываете здесь подворье. Отель для молодоженов. Медовый месяц на острове в Северном море, чем не экзотика? Пускай эти дураки занимаются любовью с утра до вечера, а в свободное время ловят вашу знаменитую сельдь. Это очень хорошая мысль, Херри. Дарю.

— Почему же она так похожа на вас? — снова затянул свою волынку Херри-бой. Видно, до конца жизни мне не избавиться от этих сравнений с двойником из пятнадцатого века.

Я взбежала на крыльцо ближайшего дома и посмотрела на Херри.

— Можно, я войду?

— Конечно. Это ведь еще и маленький этнографический музей, Катрин.

Ну конечно, одинокая центральная часть триптиха, которой так фанатично предан Херри, нуждается в подпорках. Немного найдется дураков, чтобы тащиться сюда с побережья только ради одной картины.

Не дожидаясь Херри, я толкнула дверь и вошла вовнутрь.

Этнографический музей, Херри прав.

Безжизненные стены, безжизненная утварь, огороженная тонкими белыми канатами, аккуратные таблички под каждым предметом, температурные датчики. Все стерильно, даже воздух. Никакого присутствия жизни. Я сразу поскучнела, я ненавидела этнографические музеи. Еще со времен одного моего поклонника из скульптурной мастерской, свана по национальности. Сван регулярно таскал меня на площадь Искусств, в Этнографический. Там, на втором этаже, в грузинских залах, он тыкал в кувшины, вязаные сапоги читеби и бурки. Я должна была полюбить все это, но так и не смогла…

— Это типичный голландский дом конца пятнадцатого века, — забубнил за моей спиной Херри-бой.

— Да ладно вам, Херри. Я же не платила за экскурсию.

— Вам неинтересно?

— Не могу сказать, чтобы я была в восторге. Лучше скажите мне, в этом доме кто-нибудь жил? Тогда, в пятнадцатом веке?

— Нет… мы воссоздали его. Но это очень точная копия…

— Не сомневаюсь. Даже ваша берлога выглядит куда эффектнее. Вот если бы вы показали мне что-нибудь настоящее… Идемте отсюда, Херри!

Я первая выскочила наружу и уселась на ступеньках в ожидании Херри. Его не было несколько минут — ровно столько, сколько нужно было, чтобы проглотить обиду. Наконец появился и он. И тоже присел рядом.

— Вы очень странный человек, Катрин.